— Она хотела молочные розы, — отвечаю я на автомате, прикрыв глаза.
Вскрываю бутылку с водой.
Дыши, Люба.
— То есть белые? — вздыхает Богдан.
— Молочные… — хмыкаю, — тебя сейчас реально цветы волнуют?
— Моя дочь выходит замуж, — голос Богдана становится тверже, — конечно, меня волнует, что она никак не может выбрать цветы. Неделя, Люб, осталась.
Перевожу на него взгляд.
Ну надо же.
— А как насчет…
— А как насчет того, — он так резко подается ко мне, что я непроизвольно и испуганно отшатываюсь, — чтобы ты сейчас успокоилась, Люб? Как же твои правила, дорогая, когда мы в машине, то не спорим, не пререкаемся, не истерим?
— щурится. — Выпей водички.
Моя рука дергается в попытке плеснуть воду в лицо Богдана, но предугадывает меня и перехватывает за запястье.
Мы, наверное, около минуты смотрим друг другу в глаза, и за эту минуту сердце словно высыхает, покрывается тонкими трещинами.
Меня большую часть моего счастливого брака нагло обманывали.
— Это было глупо, Люба, — медленно и тихо проговаривает Богдан, — что ты этим добилась бы, м? Мокрой рубашки?
Говорит со мной, как капризной и истеричной девочкой.
— Пусти.
Богдан медленно разжимает пальцы:
— Я туг с тобой, Люба, а это самое главное сейчас, — поправляет ворот моего платья, — и мы с тобой многое прожили, прошли и…
— Заткнись, — цежу сквозь зубы.
Затем я отворачиваюсь, потому что из глаз буквально потоком вырываются слезы, и присасываюсь к бутылке.
Несколько глотков, и прижимаю кулак к губам, медленно выдыхая. Вздрагивают плечи, и я вся съеживаюсь.
За кем мне сейчас спрятаться от мужа-лжеца?
И как быть?
Да, мы прошли очень больший путь, а теперь он просто обрывается пропастью.
— Напомни, какие тебе успокоительные таблетки в прошлый раз от тревоги прописывали? —
спрашивает Богдан.
Оглядываюсь на него. Его лицо смазывается за солеными слезами. Какой цинизм.
— Ты совсем охамел.
— Я беспокоюсь о тебе, Люба. И, — он делает строгую паузу, с которой лучше не спорить, —
нашем сыне.
Выуживает из кармана пиджака смартфон и цыкает:
— Уточню у врача, — касается смартфона и прикладывает его к ухо. Мельком смотрит в окно и расслабляет галстук.
Я так и сижу: в одной руке — бутылка воды, а вторая рука прижата в шоке и ужасе ко рту. Я даже не моргаю.
С кем я жила все это время?
Кого любила?
Кому рожала детей со святой уверенностью, что мне крупно повезло с мужиком?
Глава 6. Я рядом
Слезы обрываются моим судорожным выдохом так же резко, как и брызнули.
Зажимаю ладони между колен и цепенею, глядя перед собой.
Как же так получилось?
Я, конечно, не совсем наивная дура и знаю, что у мужиков иногда рвет крышу и что они изменяют, но Богдан?
Мой Богдан из когорты мерзавцев, которые обманывают жен годами.
Годами!
Большую часть нашего брака он жил со мной во лжи.
— Понял, — говорит Богдан в смартфон и чиркает черной ручкой Паркер по странице записной книжки. — Записал. У Любы еще сегодня давление резко скакнуло… Может, что-то от давления?
Я медленно поворачиваюсь к Богдану, и мое лицо кривится в гримасе недоумения.
К чему эта забота, когда где-то по городу ходит его дочь-подросток от другой женщины?
— Понял, — коротко отзывается и откладывает телефон в сторону. — Архип, в аптеку надо заехать.
Вырывает страницу из ежедневника и передает Архипу.
— Да что с тобой не так, Богдан? — едва слышно спрашиваю я.
Он переводит на меня взгляд, и теперь чувствую, что не только он стал чужом, но и я ощущаю себя иначе.
Была любимой женой, а оказалось дурой.
Богдан стягивает пиджак, а после накидывает его мне на плечи:
— Дрожишь, — вздыхает, — Архип, кондер выруби.
— Понял.
Я замахиваюсь, чтобы влепить пощечину Богдану, чтобы хоть как-то выпустить из себя агрессию и обиду, но он опять перехватывает мое запястье.
Медленно опускает мою руку и поправляет пиджак на плечах:
— Не дури, — но я все же улавливаю в его ровном голосе нотки гнева, — следи за собой, Люб.
Твои перепады настроения сейчас уже не шутки, — вновь обращается к Архипу. — Слушай, давай нас домой, а потом ты в аптеку сам.
— Понял.
Уверенность в том, что Архип знал о тайне Богдана, растет с каждой секундой.
Опускаю лицо и прижимаю ладони к влажному от слез шекам.
Почему мне не двадцать?
В двадцать лет я бы на полную катушку устроила Богдану истерику. С криками, визгами, рыданиями, а сейчас в сорок его обман проживается иначе.
Тише, но глубже.
В двадцать лет — вся жизнь впереди, а в сорок — все равно уже подводишь важные итоги своей жизни. Своей семьи. Своих отношений.
И мой итог в сорок — беременная дура.
Лохушка.
Пузатая лохушка.
Подростки, конечно, умеют уловить суть.
Хмыкаю.
Наваливается какое-то отупение.
Годами я ложилась в постель к обманщику. Целовала его, принимала его ласки, раскрывалась удовольствием под ним.
Воспитывала детей.
Руки дрожат.
Мы рассказывали нашим детям, что такое хорошо, а что такое плохо. Учили не врать маме и папе…
Боже мой.
Закрываю глаза.
Богдан проживал вместе со Светой первую любовь, ее слезы от неразделенных чувств, а после вел серьезную беседу с ее будущим мужем Андреем и строго заявил, что нашей дочери нужен достойный муж.
А сам что?
Болезненный пинок у печени, и я со стоном прижимаю ладонь к животу.
— Люба? Все в порядке?
В моей голове пролетают яркие осколки счастливых воспоминаний, которые теперь запачканы отвратительной правдой.
Мой муж жил двойной жизнью.
Новый пинок, но уже с другой стороны, и прижимаю к животу вторую ладонь, и медленно выдыхаю.
Я сейчас описаюсь.
Физиология за секунду стирает мою злость, обиду и недоумение.
Я теперь чувствую только свой мочевой пузырь, и у меня такое ощущение, что сына в животе на него сел.
Если я сейчас еще и обоссусь ко всему прочему, то это будет просто финиш.
— Люба, — Богдан касается моего плеча. — Не молчи.
Вот тебе, Люба, реальность в беременные сорок лет. Из тебя по капле просачивается моча, а у тебя никак не выходит все сжать все между ног.
— Архип, — шепчу я, — а ты…
Мы уже на шоссе, которое ведет в наш элитный пригород для удачливых по жизни.
— Вам плохо, Люба?
Ненавижу свою жизнь.
Ненавижу, что мне сорок лет, которые подбрасывают мне то изжогу по утрам, то отекшие ноги, то опухшие суставы, то седые волоски на макушке…
— Люба! — повышает голос Богдан.
— Не трогай меня!
Плотину прорывает. Я срываю пиджак из итальянской шерсти с плеч и торопливо запихиваю под себя со слезами стыда, гнева и ненависти:
— Какой же ты урод…
Я не могу остановить этот теплый поток, как бы ни старалась, а из итальянской шерсти можно шить памперсы для беременных сорокалетних теток.
Отлично впитывает.
Да, портной, узнав, что его пиджак, который он шил несколько недель, использовали как пеленку для беременной дуры, наверное, был бы возмущен.
— Люба… ты что рожаешь…
Архип за рулем напрягается. Кидает обеспокоенный беглый взгляд в зеркало заднего вида:
— Рано.
Мочевой пузырь опустошен, и вместе с его содержимым из меня будто моя душа вытекла на пиджак из тонкой мягкой шерсти.
Отвратительный день.
Прячу лицо в ладонях.
‘Судя по молчанию Богдану, он понял, что я не рожаю.
Я знала, что поздняя беременность будет для меня сложно, но и подумать не могла, что настолько.
Архип тоже молчит.
Тоже все понял.
Малыш в животе затихает, а я хочу вернуться в свои восемнадцать лет и переписать свою жизнь.
— Все в порядке, Люба, — говорит Богдан. — Все хорошо. Я рядом.
— Лучше бы тебя не было рядом, — выдыхаю я в ладони. — Лучше бы тебя не было.
Глава 7. Дерьмово
Сижу голая на бортике и смотрю на платье в углу у корзины с грязным бельем.
Желтые разводы на тонком светлом шифоне и какой-то кисловатый запах мочи.
Наверное, я выкину платье.
Вот она реальная жизнь.
Вместо скандала с громкими претензиями на пороге дома я кинулась на второй этаж, чтобы скорее переодеться и принять душ.
Чувствую себя дерьмово.
Наконец, я поняла, что означает чувствовать себя дерьмово.
Это не грусть, не злость, не обида.
Это липкая и противная апатия.
— Господи, — накрываю лицо ладонями.
Плакать уже не хочется.
Да и кричать тоже.
Хочется проснуться. Открыть глаза и выдохнуть, что мне все это приснилось.
Что мне делать?
Провожу ладонью по круглому животу, будто жду ответа от сыночка, который мягко и приветливо толкается.
Знала, но молчала.
Вероятно, Богдан сейчас ждет того, что я не стану мутить воду нашего семейного оазиса, который оказался болотом.
И как бы ни было мне неприятно сейчас, я согласна с ним, что открытый скандал будет большим злом, чем правда.
У нас через неделю свадьба дочери, которая явно на ранних сроках. Я бы не хотела омрачать ее начало семейной жизни дрязгами с Богданом.
'Аркашу ждут сложные вступительные экзамены, другая страна и непростая учебная программа.
Это и так мощный стресс, а тут сверху бьет новость, что его отец, которого любит и уважает, как сын, годами нас обманывал. Это будут жопа.
Мои пожилые родители не могут похвастаться здоровьем. У отца в прошлом году была операция на сердце, а у мамы — высокое давление и высокая вероятность того, что может накрыть инсульт.
И о себе не стоит забывать.
Вот и выходит, что правда может стать настоящим апокалипсисом для моих детей, близких и самой меня, потому что сейчас у меня очень мало сил.
На бортике ванной вибрирует телефон.
Доча звонит.
Не хочу отвечать.
Она сейчас вся в мыслях о свадьбе, о белых цветах, о платье и о том, что это будет самый счастливый день в ее жизни.