Глава 29. Муж объелся груш
— А почему мы не хотели третьего ребенка? — задает Гордей внезапный тихий вопрос.
Хороший вопрос, под которым нет скандалов, разговоров и предложений “а, может, еще за одним пойдем?”.
Мы хорошо обеспечены, проблем со здоровьем у меня не было, осложнений при родах, а сами дети — не проблемные.
Я не зашивалась до изнеможения. У меня были помощницы по дому, няня несколько раз в неделю, бабушки.
Рожай хоть роту, но мы остановились на двух.
А я хотела в юности много детей, но пришла к тому, что о третьем даже не думала, а Гордей не настаивал. И все это я завернула в обертку “мы планировали двух детей”.
— А ты хотел третьего? — спрашиваю я и добавляю еще тише. — От меня.
— Ты опять про Веру?
— Нет, — смотрю на него прямо. — Веры же не было у тебя все эти годы. Хм… Как прозвучало-то, да? Не было веры…
Усмехаюсь.
Мы оба не хотели детей друг от друга. И дело не в том, что мы были плохими мамой или папой. Или дети у нас какие-то не такие получались. Замечательные дети у нас, но к третьему не стремились.
Мы не уставали.
И не было никаких явных проблем.
Но были скрытые, о которых мы не хотели думать. Леву и Яну хотели и ждали, а затем… Мы будто выполнили минимальные требования друг перед другом.
Мы строго следили за защитой, и опять же не было откровенного разговора о контрацепции. Мы оба пришли к этому решению без бесед, сомнений и рассуждений, что мы останавливаемся.
Оно само как-то получилось. Два человека поймали одну волну и поняли, что они не те, с кем стоит рожать третьего ребенка.
— Смысл говорить сейчас об этом? — едва слышно отзываюсь я. — Припозднились мы.
Гордей смотрит в сторону окна, приглаживает волосы и щурится, будто пытается что-то разглядеть в редких облаках.
— А у тебя самой вера-то была? Хотя бы в то, что я могу сам привезти эти блядские мешки с землей? — смотрит на меня. — М?
Я могу сейчас оправдаться тем, что я обратилась с вопросом о грунте для цветов к Вячеславу, потому что он сам любил возиться в саду, но неубедительно.
Совсем неубедительно.
И я помню, что когда я тогда разбитая и помятая спустилась, Гордей сказал:
— Что, опять папа приезжал? Это он привез землю?
Я кивнула, а он скрипнул зубами и проговорил так тихо, чтобы не услышали дети, которые в гостиной играли в приставку:
— В следующий раз позвони мне, Ляль, — прищурился, — это так сложно?
— Да я хотела попросить тебя помочь мне с землей… — попыталась оправдаться.
— Я не про землю, — ответил он мне тогда. — Я про внезапного гостя, который хуй ложил на мои просьбы предупреждать о своем визите.
А что было потом? Я ему ответила:
— Не заводись, Гордей. Он просто привез землю. Я в прошлый раз говорила, что пересаживаю цветы в саду… Он хочет быть полезным.
Вот сижу я сейчас перед Гордеем, бледная, заплаканная и всклокоченная, и хочу вернуться в прошлое и как дать самой себе размашистую и звонкую оплеуху.
А потом закричать. Да так громко, чтобы стекла из окон повылетали.
Идиотка!
— Хотя ты права, — Гордей усмехается, — нет никакого смысла теперь говорить о том, что муж у тебя был чмом, которого не стоит просить о помощи с землей.
— А ты бы ее привез?
— Конечно, моя дорогая, — скалится в нехорошей улыбке, — привез бы, чтобы быть хорошим мужем. В зубах цветы, в руках мешки! — сжимает зубами и гаркает в сторону. — Блять! Сука!
Шагает к столу в намерении его перевернуть, но останавливается, глядя на раскрытый ноутбук. Оборачивается:
— Есть идеи насчет пароля?
— Гордей… Не надо. Я тебя прошу…
— Я его взломаю, Ляль.
— Я не хочу, чтобы ты видел… Если там правда есть еще что-то… — у меня текут слезы.
— Мне нужны ответы.
Он не остановится и будет глух к моим просьбам уничтожить ноутбук, но видеть то, что, возможно, в нем хранится, он не должен.
Ни при каких обстоятельствах.
Одно дело слова, а другое — все узреть собственными глазами и прочувствовать свое бессилие перед мертвым маньяком до самого донышка.
Он — его отец, а я — жена.
— Говори, Ляль, — медленно чеканит Гордей.
— Послушай меня, пожалуйста, — сглатываю болезненный ком. — Тебе потом это не развидеть, Гордей. Позволь мне… Я дам тебе ответы, — протягиваю руку, — дай мне увидеть ответы, если они есть…
Гордей усмехается:
— Нет, — а после лезет в карман за телефоном. — Я сам их должен увидеть.
— Не надо, — всхлипываю я. — Я тебе не солгу.
— Дело не во лжи, — касается экрана и поднимает на меня взгляд. — Или в том, что я тебе не верю, Ляль. Я любил его, он был для меня папой-великаном, который катал на плечах, с которым я сидел здесь, в его кабинете, и играл у его стола.
— Прекрати… прошу…
Так больно, будто в сердце и легкие заливают расплавленное олово.
— Я хочу знать, кем он был на самом деле, — горько усмехается, — и кто на самом деле поднимал бокал шампанского с красивыми пожеланиями на нашей свадьбе. И в чьи глаза я смотрел, когда он умирал, — прикладывает телефон к уху. — Это мое право. Право, как его сына.
— Но как муж, Гордей… — у меня дрожит нижняя челюсть.
Какая глупая попытка его остановить, учитывая, что я видела в нем лишь картинку мужа, но не воспринимала его тем, к кому стоит прислушаться.
— Как и муж тоже должен все увидеть и понять, — на лице растягивается злая ухмылка. — Как муж, который объелся груш.
Глава 30. Это было легко
— Гордей, — я встаю и делаю шаг к столу. — Я заберу его, и уничтожу…
— Вернись на место, — рычит он и прячет телефон. — Будь добра…
Если я его раньше не слушала, то вряд ли буду сейчас это делать. Гордей прищуривается, когда я неуверенно кошусь на него.
— Вернись на место, Ляль.
А я ведь ко всему прочему еще подумывала, что, наверное, стоит не говорить ему в следующие разы о визитах Вячеслава, раз он начал к отцу проявлять недовольство.
Проскальзывала такая мыслишка. Мне было жаль стареющего свекра, который мог оказаться отвергнутым семьей сына. Это ведь так несправедливо. Он же хороший, а муж агрессивный идиот, который из-за эгоизма начинает дурить.
Скрывать встречи.
Это же финиш для отношений жены и мужа. Я ставила свекра выше человека, которому родила детей и с которым их воспитывала.
И только сейчас я это осознаю, будто вынырнула из ядовитого дурмана и мои мозги медленно проясняются.
Меня вновь начинает трясти.
— Ляль.
Я кидаюсь к ноутбуку, но Гордей перехватывает меня и мягко швыряет на диванчик:
— Села, блять, на место!
Его басовитый и разъяренный рявк выдергивает меня из паники, как хлесткая пощечина.
— Не говори так со мной…
— До тебя иначе не доходит, — смотрит на меня зверем.
— Я не виновата…
— Я тебя, мать твою, ни в чем сейчас не обвиняю, — медленно выдыхает. — Я тебя прошу не пытаться со мной сейчас заигрывать, что я должен видеть, а что нет. Тебя сейчас отвезут в клинику на осмотр, а я займусь ноутбуком. Не надо со мной говорить, как с дебилом, которого стоит оградить от говнища. Я увижу это собственными глазами.
— А что потом?! — взвизгиваю.
— Потом я побеседую с твоей подружкой, — скалится в улыбке. — Зачем-то она же встречалась с моим отцом, верно? Я могу предположить, исходя из его тяги к скрытой съемке и нездоровому интересу к нашей семье, она сливала ему информацию, которую получала от тебя. Ведь некоторые секретики можно рассказать только подружке.
— Я не делилась с ней никакими секретами, Гордей.
— Она у тебя любит припиздеть, — усмехается. — Очень пиздливая и лживая бабенка, которая тебе же скормила ту херобору, которой не было. Не сосался я с Верой ни на одной парковке, ясно?
— Зачем ей лгать?
— Ты меня спрашиваешь, Ляль? — вскидывает бровь. — Может, мой отец настолько решил пойти ва-банк, что через Аллочку толкнул мою измену, а ты ж у нас настолько гордая, что тебе хватит и клеветы, чтобы развестись.
— Но это была не клевета…
— Как удачно все сложилось, — смеется. — Но давай честно, Ляль, реально честно и без заигрываний, тебе бы хватило этого звонка, чтобы завести себя до грандиозного скандала. Ты уже в разговоре с Аллой все для себя решила. А потом бы появился мой отец, как рыцарь на белом коне… Весь такой понимающий, сочувствующий…
— Это уже… — я отступаю. — Я бы не была с ним… Что ты несешь?
— Это одно из предположений, — обходит стол и садится в кресло. — Но кто ж знает, может, он уже маразм начал ловить и решил, что жить-то ему уже не так много и надо менять жизнь. И, в принципе, оказался прав.
Откидывается назад и смотрит в потолок. Лезет в карман за сигаретами.
— Женился бы на Вере, то такого бы не произошло.
Он переводит на меня взгляд, и ему говорить не надо, чтобы я поняла, что я его заебала с тем, что скатываюсь и скатываюсь в тему с его интрижкой, а для меня это спасательный круг.
Я переключаю себя на Веру с Вячеслава, чтобы не поехать сейчас в запертом кабинете кукухой.
— Ладно, — сует сигарету в рот и подается вперед. Щелкает зажигалкой. — Конечно, найти причину всего этого в том, что я женился на тебе, это сильно, — затягивается, прищурившись на меня, — но да, с Верой бы этого всего не случилось. Не потому, что она умная или прозорливая. Нет. Она нагловатая дама, и еще дикая хамка, которая моего отца однажды прокатила на хуях. Она его терпеть не могла, Ляль. Это, сука, единственный человек, который послал моего отца отборным матом в пешее эротическое. В лицо. Глядя ему в глаза.
— Зато ты ей нравился, да? Ты был особенным для нее?
— До момента, когда заявилась на похороны, — Гордей выпускает дым изо рта колечками. — И, вероятно, это была маленькая женская месть, — скалится в улыбке. — погладить животик на похоронах моего любимого папочки перед тобой, глядя в твои глаза. И я ожидал что-то подобного, когда она явилась, и поэтому попросил выйти.