И я бы помутузила ее не за то, что легла под моего мужа, а потому, что бесит. Бесит ее платье, из которого в любой момент выскочат ее сиськи.
Бесит ее наглость.
Бесит ее уверенность, что я уже не в игре, раз она так обнаглела.
И ведь для моей свекрови, например, появление Веры не будет странным, потому что она же одноклассница. Та девочка, которая помогала ее сыну с контрольными по ее просьбе. И они так хорошо дружили.
Только ли дружили, раз сейчас снюхались спустя столько лет?
Юра и Гордей тем временем скрываются в кабинете моего свекра с агрессивной возней и матами.
— Ты его у меня тогда увела, — неожиданно говорит Вера.
— Чего? Увела? — у меня брови ползут на лоб.
Если Вера была одноклассницей, то я — дочь друзей его родителей. На два года младше Гордея. Нас с детства преследовали разговоры и шутки, что для красавчика подрастает невеста, но до моих восемнадцати лет мы вежливо игнорировали друг друга.
Гордей казался мне наглым, грубым и неотесанным придурком, который однажды на совместном отдыхе в летнем домике моих будущих свекров выплыл ко мне из ванной в одном полотенце.
— Чего рот открыла, мелкая? — спросил он тогда. — Заблудилась? Это моя комната.
А затем у него сползло полотенце, и собственно с того момента он решил, что “мелкую” можно взять в оборот, и я втрескалась в его наглость по уши. Он добивался меня, прохода не давал, устраивал мне такой аттракцион эмоций, что от одного его прикосновения мои трусики становились мокрыми.
— Ляль, — к нас с лестницы выходит мой папа, — где Гордей? — останавливается. Смотрит на Веру, потом на меня.
— С Пастуховым в кабинете, — тихо отвечаю я, беру Веру под локоток и криво улыбаюсь. — А это Вера, его одноклассница. Пришла выразить соболезнования и уже уходит.
— Я без разговора с тобой не уйду, — тихо заявляет Вера мне на ухо.
Точно напрашивается на то, чтобы я ей врезала по ее дойкам.
— Мы уединимся, па, в библиотеке… Видимо, не все сказала.
Спешно увожу ее в библиотеку, закрываю двери на ключ и резко разворачиваюсь к гадине, которая усмехается и вскидывает подбородок.
— Вер, чего ты добиваешься? — едва слышно спрашиваю я. — Ты понимаешь, что сейчас ты ведешь себя откровенно по-хамски? У нас тут похороны. Или ты нарываешься на скандал? И чего ты от него ждешь?
— Я не хочу скандала, — Вера качает головой. — Я хочу посмотреть в твои глаза, Лиля. Ну, как оно?
— Ты о чем? — подхожу к ней вплотную. — Я не уводила тогда у тебя Гордея, ясно?
— Ты так думаешь?
— Я не вклинивалась между вами, — зло шепчу я. — Да у вас отношений не было. Ты не была ему…
— Я, сучка ты блондинистая, его любила, — шипит на меня разъяренной гадюкой. — Любила. Это я должна была быть его женой, а не ты. Не ты. Но с моим папой не дружил его папа, да?
— Наш брак не был договорным, — сглатываю. — Потому что договорной брак подразумевает, дура ты такая, выгоду, а моя семья не была богатой. Ясно? Их отцы дружили не из-за того, что они могли объединить капиталы.
— Вот по дружбе и подсунули тебя…
— Мы любили друг друга, — невесело отзываюсь я, а у самой от этих слов сердце чуть не останавливается. — Может, ты там где-то в сторонке стояла и вздыхала, но я не уводила его, не отбивала… — устало сжимаю переносицу. — Это уже не имеет никакого значения, — поднимаю взгляд на Веру. — И знаешь, ты ведь сегодня сама взяла и поднасрала своему плану быть счастливой с чужим мужем.
Тень недоумения на холеном гладком лице.
— Ты сегодня начала, — смеюсь, — ебать ему мозги. Сегодня. В день похорон его отца, — опять короткий истеричный смешок. — Что, не удержалась? Так хотелось выползти из тени и показать себя красивую? Пометить кобеля? — смеюсь на грани истерики. — Вер… твое главное достоинство было то, что ты не ебала ему мозги. Прикинь? — мое лицо растягивается в улыбке. — А ты тут со своим пузом, которого даже не видно. Ты чего так поторопилась-то? Срывается с крючка?
Глава 12. Что за подруга?
Вера, может, и была отличницей в школе, но по жизни она двоечница. Я сама-то в жизни не очень умная баба, но сейчас прекрасно осознаю, что она совершила ошибку.
Она должна была смиренно ждать Гордея, а она пошла в атаку. Да еще в такой момент, когда ее “школьная любовь” потерял отца.
— Теперь и ты ковырнула ему мозги, — щурюсь на Веру.
— Если он тебе рассказал о нас… то…
— То что? — вскидываю бровь. — Он потащит тебя к алтарю?
— Значит, что он устал скрывать нашу связь.
— Ты меня извини, — закидываю ногу на ногу. — Два месяца маловато, чтобы устать скрывать связь. Или ты хочешь сказать, что он все эти годы любил тебя?
При моем появлении в библиотеке с гневными словами, что она должна уйти, и при раздраженном ответе Гордея, который попросил меня оставить их и закрыть дверь, она сделала неверный вывод.
Нет, она этот вывод сделала раньше. Гордей мог ей сказать, что я знаю о его интрижке, но не вдаваться в подробности. Он любит недоговаривать многие детали, если их не уточнять. И эта лохудра подумала, что он сам вскрыл карты передо мной и хочет быть с ней?
— Как быстро ты меня списала со счетов, — приглаживаю волосы и поправляю перчатки. — Меня, наших детей…
У любовниц часто сомнительные ожидания при своем появлении в жизни обманутой жены.
Они почему-то считают, что если они показали свое мурло, то жена должна в слезах и соплях сразу отойти в сторону. Нет. Даже не отойти, а сбежать с голой жопой, потому что мы же гордые и мы возьмем и безоговорочно уступим место новой бабе.
С какого ляда, спрашивается?
Наверное, в картине мира Верочки я сейчас побегу хватать детей, чтобы скрыться в истерике с похорон.
Хотя нет. Я должна уйти тихо, поджав губы и сдерживая в себе слезы, а после в своей женской гордости я не позволю детям общаться с папочкой и настрою против него. Очень удобно. Дети из-за матери-суки не будут мешаться под ее ногами, и не она в этом виновата.
Идеальный вариант для любой потаскухи, которая полезла на женатого мужика и решившая, что теперь она его судьба.
Можно еще отказаться от алиментов, от дележки имущества. Жены ведь гордые, и рвут с мужьями-кобелями все связи. Нас обидели, нас запачкали, поэтому нам ничего не надо.
Мой момент для неуемной гордыни упущен. Я приняла решение по-человечески проводить в последний путь свекра, минимизировать трагедию для детей и родственников.
И Вера сейчас лишняя с ее ожиданиями, новостями, глупыми выводами и нетерпеливостью.
Лишняя для меня и моих детей. Они имеют право прожить горе без скандала на поминках и без истерики мамы, которая ударит по голове новостью о беременной любовнице отца.
Этот разговор будет позже. Тогда, когда я сама все осознаю и приду к спокойной отстраненности от ревности, обиды и злости.
— Не он мне все рассказал, — разминаю пальцы в узких перчатках. — Нет, Вера. Он не раскрывал мне вашу связь со словами, что устал и что уходит от меня такой противной сучки к любимой женщине. Ты думаешь, что все было так?
Жду ответа, но Вера лишь немного щурится. Вот теперь она чует своей округлой упругой жопой, что зря рискнула, и раздумывает, наверное, над тем, а есть ли шанс вновь вернуться в образ милой и понимающей красотки, в чьих сиськах можно спрятаться от мегеры-жены.
— Нет, Вер, все было немного иначе. Мне сдала вас подруга, а потом я его допекла расспросами, и он мне сказал, что это ты. Чтобы я от него отстала. Поторопилась ты.
И вновь смеюсь:
— Женщина, к которой он убегал от надоевшей жены, решила права покачать? Он не это в тебе искал, — прохожу к столику и падаю в кресло. Откидываюсь назад. — Еще животик погладила. Господи… — потираю левую бровь пальцами. — Можешь пойти дальше. Давай, подкати к его маме, к нашим детям. Контрольный в голову, так сказать.
— И где нас видела твоя подруга? — Вера оглядывается. — И когда?
— А какое это имеет значение?
Глава 13. Выпьешь за это?
В дверь стучат, и Юра неуклюже роется в кармане в поисках ключа. Я уже плыву на волнах алкогольных паров и едва попадаю в рот фильтром сигареты.
— Пароль, — Юра вытряхивает из кармана ключи на пол и с покряхтыванием наклоняется к ним.
— Юр, я так и знал, что это ты, — раздается недовольный голос Петра, моего тестя.
— Пароль принят, — Юра подхватывает ключи, открывает дверь и рывком затаскивает Петра в кабинет. — Петруха…
Торопливо закрывает дверь и приваливается к ней с пьяной улыбкой.
— Серьезно? — Петр в негодовании смотрит на него.
— А чо?
Петр приглаживает волосы, отходит к столу и смотрит в окно, сердито прищурившись на воробья по ту сторону:
— Юр… Я же тебя просил не страдать хуйней.
Выдыхаю дым и закрываю глаза, откинувшись назад.
— Чо ты как в первый раз кого-то хоронишь, — Юра хмыкает. — Ты уж извини, ты уже старый и это нормально, когда все кругом дохнут, как мухи.
— Он мой друг! — Петр оглядывается. — Тебе, возможно, непонятна эта концепция, но…
— Ты мне тут не бузи…
— Тебе все смехуечки, да?
— А слезки помогут друга-то вернуть, Петруха? — Юра вскидывает бровь и опять прячет ключи в карман брюк.
— Где твое уважение?
Юра плывет к столу, открывает бутылку виски, наливает в бокал на два пальца и протягивает его Петру:
— За уважение, и сразу предупрежу, если вздумаешь кулаки чесать, то давай не о мой нос. У меня много других интересных мест.
Петр выхватывает бокал с виски и опрокидывает его в себя, а после утыкается в локтевой сгиб. Зажмуривается, а Юра падает в кресло с бутылкой виски, которую прижимает к груди.
— Ты бы не мог нас оставить, — говорит ему Петр.
— Нет, — Юра качает головой.
— Да твою ж мать.
— А чего ты ждал?
— Что у тебя есть хоть крупица приличий.
— У меня много жира, но приличий нет.
Петр переводит на меня взгляд, по которому я понимаю, что Ляля ему рассказала, какой я кобель. И под этим молчаливым и тяжелым взором я тушу окурок, вытягиваю бутылку виски из рук Юры и пью прямо из горла.