Игорь не настаивает на продолжении диалога, и мы едем в тишине.
Ресторан небольшой, уютный — свет от ламп на стенах приглушённый, тёплый, музыка звучит тихо, ненавязчиво, столик у окна открывает вид на тёмную улицу, где редкие прохожие спешат скрыться в ночи. Я сажусь, пальцы сами тянутся к краю кардигана, теребят его, и я чувствую, как внутри всё дрожит. Её слова — «тварь», «шлюхи», «банкир» — крутятся в голове, её ненависть вцепилась в меня, как заноза, которую я не могу вытащить.
— Так что все-таки случилось? — спрашивает Игорь, когда официант уходит с нашим заказом. Его взгляд скользит по моему лицу, цепкий, но не давящий, и я понимаю, что скрыть ничего не получится. — На вас лица нет, — добавляет он, и в голосе его тревога, тонкая, но заметная.
— Анна Викторовна приходила, — говорю, стараясь держать голос ровным, но он дрогнул, выдал меня. — Это мать моего мужа. Ворвалась ко мне домой, кричала, что я виновата во всём. Что он шляется где-то, а я… отдыхаю, — продолжаю я, и замолкаю, не хочу озвучивать её грязь, её обвинения. Пальцы сжимают ткань кардигана сильнее, и я опускаю взгляд на стол.
— Она вас тронула? — голос его становится твёрже, резче, и я вижу, как кулак на столе сжимается, костяшки белеют.
— Да, схватила за плечи, но я вырвалась, — отвечаю, и рука невольно тянется к плечу, где под тканью краснеют следы. — Знаете что? Не берите в голову. Она ушла, хлопнула дверью, и всё. Всё нормально, — отмахиваюсь, но слова звучат пусто, и он это чувствует. Я сама это чувствую.
— Вы не выглядите нормально, — говорит Игорь тихо, и в голосе его забота, что пробивает мою защиту, тонкую, как бумага. — Хотите уйти? Отдохнёте дома, — предлагает он, и глаза его смотрят прямо, без осуждения, просто ждут ответа.
Я качаю головой, упрямо, почти зло.
— Нет, мы останемся, — говорю я, и голос звучит твёрже, чем я ожидала.
Не дам ей сломать этот вечер. Не дам Артёму и его матери отравлять мне жизнь дальше.
Официант приносит вино, разливает его по бокалам, и мы молчим, пока он не уходит. Я беру бокал, делаю глоток — тепло разливается по горлу, но не трогает этот холод внутри, что сковал меня после её ухода. Игорь смотрит на меня, и я понимаю, что он ждёт, когда я заговорю снова. Его молчание — не давление, а приглашение, и это сбивает меня с толку.
— Это ведь должен был быть «деловой ужин»? — спрашиваю я вдруг, и голос звучит резче, чем я хотела, с ноткой подозрения. — А выглядит как свидание. Зачем вы меня сюда привели? — смотрю на него, пытаясь поймать хоть намёк на его мысли.
Игорь улыбается — легко, чуть неловко, и откидывается на спинку стула, расслабляя плечи.
— Называйте это как хотите, — говорит он, и в голосе его появляется лёгкость, но глаза остаются серьёзными. — Я подумал, что вам нужен отдых после всего, что творится. И мне, честно говоря, тоже, — продолжает он, и тепло в его словах пробивается наружу. — Может, перейдём на «ты»? Мы уже достаточно знакомы, особенно вне работы, — предлагает Игорь, и я замираю.
Это просто, естественно, но внутри что-то сдвигается, как будто между нами открылась дверь, которую я не замечала раньше.
— Хорошо, — отвечаю я, осторожно, и слово звучит тихо, почти шепотом. Но я чувствую, как эта грань — формальное «вы» — растворяется, оставляя нас ближе, чем я готова признать. — Тогда зачем ты меня сюда позвал? В чём подвох? — спрашиваю я снова, и в голосе моём любопытство смешивается со страхом, что я не пойму его игру.
— Подвоха нет. Это ужин, Настя. Просто ужин, — заявляет Игорь, и голос его твёрдый, но мягкий, а глаза блестят в полумраке ресторана. — Но я рад, что ты здесь. Правда, — искренне добавляет он, и я чувствую, как щёки начинают гореть, как тревога отступает на шаг, но не исчезает совсем.
Разговор затихает, и я смотрю в окно, где редкие прохожие спешат домой, растворяясь в темноте. Но Игорь не даёт тишине затянуться, и я знаю, что это только начало.
— Я так полагаю, бракоразводный процесс стоит на месте? Морозов решил тебе крови попить напоследок? — его голос звучит спокойно, с лёгким любопытством, но вопрос бьёт меня в грудь, остро, неожиданно, как холодный ветер в лицо.
Я ставлю бокал на стол, пальцы дрожат, и бокал чуть звякает о дерево. Поднимаю глаза на Игоря. Его лицо серьёзное, брови слегка нахмурены, взгляд внимательный, но не давящий. Он ждёт ответа, и я знаю, что отмолчаться не выйдет.
— Не совсем так. Ни он, ни я… ещё не подавали на развод, — признаюсь я, и голос звучит глухо, будто доносится из другого конца комнаты. Слова тяжёлые, цепляются за горло, но я их выталкиваю.
— Серьёзно? — он наклоняется чуть ближе, и в глазах его мелькает шок, настоящий, неподдельный, хотя он быстро берёт себя в руки. — Почему, если не секрет?
Я сглатываю, горло пересохло, и смотрю на него, чувствуя, как внутри всё сжимается.
— Оба упрямые, наверное, — начинаю я, и слова выходят медленно, будто я пробую их на вкус. — Он, скорее всего, хочет, чтобы я вернулась, чтобы я снова стала той, кто заглядывает ему в рот, ждёт его слова, как раньше… — продолжаю я, и голос становится тише, почти теряется в шуме ресторана.
— А ты заглядывала? — перебивает Игорь, и в голосе его лёгкая насмешка, но без злобы.
— Не утрируй, — отрезаю я, и в груди вспыхивает раздражение, но тут же гаснет.
— Хорошо, прости, — Игорь поднимает руки в шутливом жесте сдачи, и уголок его рта чуть приподнимается. — А что насчёт тебя? Почему ты всё ещё носишь его фамилию? Я же вижу, тебе это в тягость.
Я молчу секунду, смотрю на свои руки, сжатые под столом в кулаки. Пальцы впиваются в ладони, кожа натягивается.
— Я хочу, чтобы это сделал Артём, — выдаю наконец, и голос звучит твёрже, чем я ожидала. — Чтобы он сдался первым, признал, что потерял всё — меня, свою жизнь, контроль. Это была бы моя месть. Лучшая, — заканчиваю я, и слова падают тяжело, как камни, что я таскаю в себе месяцами. — Но даже если бы я решилась, развестись без последствий не выйдет. У него есть Эльвира, подруга детства. Юрист по бракоразводным делам, с кучей связей. Она его вытащит, обелит, а я останусь ни с чем, — с грустью добавляю я, и голос мой гаснет, растворяется в воздухе.
Игорь молчит, смотрит на меня, и я чувствую его взгляд — тёплый, но цепкий, как будто он видит больше, чем я хочу показать. Я стискиваю кулаки сильнее, жду, что он скажет что-то резкое — что я глупая, что цепляюсь за пустое, что пора двигаться дальше. Но он кивает, медленно, почти незаметно, и говорит:
— Я понимаю. Ты хочешь, чтобы он сам сломался. Но это ведь не в твоих руках, правда? Ты не можешь заставить его сдаться.
Вопрос повисает между нами, простой, но острый, как игла, что колет мои сомнения.
— Не знаю, — шепчу я, и это правда.
Месть — это то, что держит меня, как воздух, которым я дышу, но он тяжёлый, душный, и я устала от него. Устала ждать, когда Артём рухнет, устала держать этот груз.
— Я могу помочь ускорить этот процесс, — говорит Игорь, и голос его становится твёрже, увереннее. — Найду юриста. Независимого, неподкупного. Лучше, чем эта Эльвира. У меня, знаешь, тоже есть связи, — продолжает он, и я вижу в его глазах решимость, что пугает меня и греет одновременно. — Тебе не придётся ничего самой делать, — его слова звучат как обещание, твёрдое, но без напора.
Я открываю рот, чтобы возразить, и слова вырываются быстро, почти резко:
— Я не хочу никому ничем быть обязанной, — мои слова слишком пропитаны страхом, отчего я мысленно себя корю. — И от Артёма мне нужно только одно — чтобы он страдал. Ни денег, ни квартиры, ничего другого. Только тогда я смогу дышать спокойно, — продолжаю я, и пальцы сжимают край кардигана, ткань мнётся под ними, как будто это может удержать меня от падения в эту пропасть сомнений.
— Тогда тем более, — отвечает он, и голос его спокойный, но твёрдый. — Пусть это будет чисто. Без долгов, без обязательств. Я всё организую, — говорит он, и в глазах его появляется что-то, что я не могу назвать — не жалость, не давление, а просто поддержка, которой я не ждала.
Я молчу, смотрю на него, и внутри меня борются две части. Одна цепляется за месть, за этот план, что я вынашивала месяцами, за эту злость, что стала моей тенью. Другая — та, что устала, что хочет выдохнуть, бросить всё и жить, не оглядываясь назад.
Я боюсь отпустить. Боюсь, что без этой злости я потеряю себя, что без неё я никто. Но слова Игоря, его взгляд — это что-то новое, поддержка, которой я не знала, без контроля, без груза, и она тянет меня, как свет в конце тёмного коридора.
— Хорошо, — произношу наконец, и голос дрожит, но я киваю, медленно, неуверенно. — Я согласна на небольшое содействие, — добавляю я, и чувствую, как внутри что-то отпускает, чуть-чуть, но достаточно, чтобы сердце забилось ровнее, чтобы дыхание стало легче.
Игорь улыбается — тепло, искренне, и в этой улыбке нет ни капли торжества, только облегчение. Он поднимает бокал, держит его в руке.
— Тогда за твою скорую свободу, Настя, — говорит он, и голос его звучит мягко, но уверенно.
Я беру свой бокал, пальцы всё ещё дрожат, но я поднимаю его, чокаюсь с ним.
Стекло звенит тихо, вино чуть плещется, и тепло от его слов разливается по груди, мягкое, непривычное, почти чужое. Но тревога остаётся — тонкой ниткой, что тянется из прошлого, из её криков, из моей злости, из этой жизни, что я всё ещё не могу отпустить.
Улыбаюсь Игорю в ответ, стараюсь, чтобы это выглядело естественно, но пальцы дрожат, когда я ставлю бокал обратно на стол.
Получится ли?
Я разучилась верить в лучшее, разучилась надеяться, и эта мысль цепляется за меня, как старая привычка, от которой я не знаю, как избавиться.
30. Артем
Бар гудит — голоса, звон стаканов, чей-то пьяный смех, всё мешается в мутный шум, что долбит по вискам, как будто кто-то лупит молотком прямо в череп. Сижу у стойки, пальцы сжимают стакан с виски, лёд давно растаял, и оно тёплое, горькое, отдаёт дешёвым пойлом, но я пью, глоток за глотком, потому что иначе голова разлетится на куски.