ки подготовиться к фактическому переходу в неволю, даже для той, кто нетерпеливо ищет и радостно приветствует ее, поскольку вместе с ней приходит новое, глубоко отличное от всего что было прежде понимание себя, своего характера и своего места в природе и в обществе. Лишь увидев, что категоричное и радикальное преобразование произошло, женщина внезапно осознает, что отныне она больше не то, чем была прежде, что теперь нечто абсолютно иное, что в какой-то неуловимый момент она перестала быть свободным человеком, и превратилась в имущество, объект покупки и продажи, в животное, в рабыню.
Феба стояла на коленях около костра, откинувшись на пятки. Иногда женщина, оставаясь на коленях, отрывала ягодицы от пяток и помешивала кашу.
— Старайся держать спину прямо, — подсказал я ей.
— Да, Господин, — отозвалась она.
Ее стройное тело прекрасно смотрелось на фоне пляшущих языков огня. Свои черные как смоль длинные волосы, женщина собрала в хвост и завязала на затылке черной тесемкой.
Вокруг нас уже горело множество костров. Лагерь полным ходом готовился к ужину.
Моя служанка, по-прежнему носившая одежду, напоминавшую курлу и чатку, снова привстала и принялась помешивать кашу. Подошвы ее ног потемнели от грязи.
Снаружи прилетел звук хлесткой пощечины. Выглянув из палатки, я увидел как мимо нас на веревке, привязанной за шею, вели спотыкающуюся голую женщину, руки которой были связаны за спиной. Она успела бросить на меня мимолетный дикий отчаянный взгляд, и затем исчезла утянутая в предзакатный сумрак. Феба еще прямее выровняла спину.
— Пожалуй, правильно я сделал, что упаковывал тебя в чехол, уходя и оставляя тебя здесь одну вчера и сегодня, — заметил я.
— Господин? — встрепенулась Леди Феба.
— Ты знаешь, почему я так поступил? — спросил я.
— Наверное, чтобы я могла изучить рабскую дисциплину, — предположила она. — А может, чтобы я осознала, что я — действительно ваш служанка, и что все, что я могу, это служить такому мужчине как Вы? И чтобы научить меня хорошо служить?
— Это, конечно тоже немаловажно, признал я, — но есть и другая причина.
— Какая же? — заинтересовалась женщина.
— Такая, что скрыв тебя подобным образом, шансы на то, что я найду тебя здесь по возвращении, существенно возросли, — усмехнулся я.
— Но я бы ни за что не убежала от вас, — поспешила заверить меня она.
— Как раз об этом-то я даже и не думал, — сказал я.
— Я не только не хочу убегать от вас, но я еще и боюсь даже думать об этом, — призналась Феба.
— Но Ты — свободная женщина, — напомнил я ей. — А это совсем не то же самое, как если бы Ты была рабыней.
— Но ведь если бы Вы поймали меня, то сурово наказали бы меня, не обращая никакого внимания на то, что я свободная женщина, не так ли?
— Конечно, — кивнул я. — Но все же не так, как если бы Ты была рабыней.
Женщина испуганно вздрогнула.
— Но, если бы я была рабыней, — заметила она, — если бы я была заклеймена и носила ошейник, я бы даже не посмела даже думать о побеге.
Я понимающе кивнул. Будучи гореанкой по рождению, она была прекрасно осведомлена о строгом обращении, как правило ожидавшем своенравных рабынь, оказавшихся достаточно глупыми для того, чтобы сделать попытку побега. В действительности, побег для гореанской рабыни просто невозможен. Законы, обычаю, культура, все нацелено на то, чтобы не позволить этого.
— Но тогда почему? — спросила она.
— Да просто вероятность того, что тебя украдут в мое отсутствие существенно ниже, — объяснил я.
— Правда? — недоверчиво переспросила Феба.
— Можешь не сомневаться, — заверил ее я.
— Вы действительно думаете, что мужчина мог бы захотеть украсть меня? — обрадовано спросила она.
— Конечно, — кивнул я.
— А Вы сами? — поинтересовалась женщина.
— Я мог бы подумать об этом, — сказал я. — Полагаю, Ты хорошо смотрелась бы на четвереньках, с моей плетью в зубах.
— Феба надеется, что за прошлые две ночи, — застенчиво улыбнулась она, — она не вызвала неудовольствия у господина?
— Возможно, — неопределенно ответил я.
— Даже притом, что я — свободная женщина? — уточнила она.
— Большинство рабынь начинают именно с этого, — усмехнулся я.
— Я хочу жить для моего господина, — внезапно заявила Феба, глядя мне в глаза, — и доставлять ему удовольствие. Я хочу, чтобы это было смыслом моего существования!
— Я вижу это, свободная женщина, — заверил ее я.
— «Свободная женщина»! — вздохнула она. — Я свободна лишь номинально! Вы же знаете, что в душе я — рабыня!
— Знаю, — кивнул я.
— Я хочу, чтобы мой господин был для меня всем, — признала женщина, — даже если он едва замечает меня, даже если его не заботит, существую ли я вообще.
— Понимаю, — сказал я.
— Но Вы не собираетесь порабощать меня! — упрекнула меня Леди Феба.
— Нет, — согласился я.
— Но ведь если бы меня украли, то я готова держать пари, что эту оплошность исправили бы очень быстро, — предположила она.
— Скорее всего, — не стал спорить я. — Особенно, если это было сделано профессиональным работорговцем.
Она что-то неразборчиво пробурчала себе под нос.
— Уверен, что Ты не можешь не бояться плети, и тех опасностей, что несет с собой ошейник, — предположил я.
— Плеть — это именно то, что нам нужно, — заявила женщина. — Возможно, вам трудно понять это, просто потому, что Вы не женщина. Она делает нашу женственность стократно более значимой. И главным здесь является не то, что нас бьют ей, что, конечно, очень больно, а то, что мы являемся объектами приложения плети. Уверена, Вы понимаете различие. Мы знаем, что мужчины по своей природе являются нашими повелителями. Для того, чтобы понять это, даже не требует особой проницательности. Соответственно, мужчины должны либо следовать своей природе, либо отрицать ее, но отрицая свою природу, отказать и нам в нашей, поскольку она является дополнением их природы. Ничего удивительного, что мы презираем мужчин, которые сдают свою естественную власть над нами. Уверена, мы не были бы столь глупы, не были бы такими слабаками и дураками, чтобы поступить подобным образом, будь мы мужчинами. Конечно, для кого-то такая сдача была бы необыкновенно значимым и великолепным событием. Но какой бы это было трагедией для всех остальных. Мы же не мужчины! Мы — женщины, и в действительности мы жаждем, в наших сердцах и животах, быть именно женщинами, но мы не можем быть женщинами в полном смысле этого слова, если мужчины не будут мужчинами! Спрячьте плеть, и мы начнем нападать на вас, подтачивать вас и, используя ваши собственные законы, институты и риторику, дюйм дюймом разрушать вас. Поднимите плеть, и мы с благодарностью оближем ваши ноги. Так владейте нами, доминируйте над нами! Поработите нас, чтобы мы могли любить Вас, поскольку женщины именно для этого предназначены, чтобы любить, полностью, открыто и бескомпромиссно, не думая о самих себе!
Она посмотрела на меня сквозь слезы, блестевшие в ее глазах, и спросила:
— Неужели это настолько неправильно хотеть быть собой?
— Не забывай, что в рабстве есть свои опасности, — напомнил я.
— Я принимаю их, — заявила Феба, — и попытаюсь понравиться моему господину.
— И я советую тебе делать это со всем старанием, — добавил я.
— Я понимаю, — улыбнулась она.
— А теперь удели внимание моей каше, — посоветовал я.
Она поспешно обернулась и, сняв котелок с огня, накрыла его крышкой, чтобы дать каше настояться. Потом женщина достала две миски с ложками, и две дощечки для хлеба. Сделала она это с почтительностью.
Я любовался ее фигурой и грудью. Надо признать, что и тот, и дрогое было превосходно. Хотя то, во что Феба была одета, трудно было назвать одеждой, по причине ее скудности, но все же на ней было надето больше, чем на многих из женщин в этом лагере.
Она разложила кашу по тарелкам и, нарезав круглый каравай хлеба клиньями, положила ломти на дощечки. Закончив с нехитрой сервировкой, женщина встала на колени позади, в ожидании, пока я не сниму пробу.
Принимая во внимание количество осаждающих, женщин в лагере было не так чтобы и много, по крайней мере, не столько, сколько ожидалось бы. Я надеялся, использовать этот момент к своей выгоде. Относительный недостаток женщин, даже несмотря на то, что аренда рабыни на ночь доходила до медного тарска, в основном обуславливался непрерывным потоком прибывающих пустых и убывающих заполненных рабских фургонов. Работорговцы спешили скупать пленниц, захваченных беженцев, женщин, которые бежали из Форпоста Ара, от наступившего там голода. Зачастую такие женщины отдавали себя в неволю за корку хлеба. Потом их развозили по дюжине близлежащих невольничьих рынков, расположенных в таких городах как Вен, Беснит, Порт-Олни и Харфакс.
Наконец, я откусил кусочек хлеба, и Феба вслед за мной, зачерпнув ложку каши, принялась за ужин.
Солнце уже скрылось за горизонтом, быстро темнело. Слышались крики женщины, получавшей удовольствие в нескольких палатках от нас.
— Как по-вашему, она свободна? — полюбопытствовала Феба прислушиваясь.
— Вполне возможно, — кивнул я. — В лагере сейчас не так много рабынь.
— Как Вы думаете, что он делает с ней? — спросила она.
— Использует ее, как владелец, — пожал я плечами.
— Вы думаете, что она сейчас связана? — не отставала от меня служанка.
— Я бы этому не удивился, — усмехнулся я.
Женщина задрожала и, густо покраснев, опустила взгляд. Это известный факт, что применение ограничивающих свободу устройств, приводит к увеличению получаемого во время секса удовольствия, причем как в физическом, так и в психологическом его аспекте.
— Женщины, которых я видела в этом лагере, — заметила Феба, — не показались мне слишком разодетыми.
— Они — пленницы сильных мужчин, — пожал я плечами.
Леди Феба еще некоторое время вслушивалась в отчаянные крики девушки.
— Она влюблена, — заключила моя служанка.