Для тех, кто интересуется такими вопросами, можно было бы заметить, что именно такие факторы, как эти сыграли свою роль в постепенном переходе от фаланги к каре в гореанском военном искусстве. Дело даже не в том, что каре тактически более гибкое построение, способное к применению на пересеченной местности, но также и в том, что они облегчают замену бойцов на линиях соприкосновения, и позволяют быстро вливать свежие силы в критические моменты боя. Успехи многих генералов, по моему мнению, являются в значительной степени результатом разумного использования их резервов.
Основываясь на моем изучении различных компаний Дитриха из Тарнбурга по комментариям Миниция и по «Дневникам», которые приписываются военному историку Карлу Коммению из Аргентума, хотя об этом полководце часто думают с точки зрения таких новшеств, как косая атака и использование осадных машин в поле, могу сказать, что по моему мнению, он просто мастер использования резервов. Некоторые, кстати, утверждают, что Коммений когда-то сам был наемником. Не знаю, правда это или нет, но его дневники, если они действительно — его, заставляют думать, что историк не был новичком на поле боя. Ни за что не поверю что все ситуации в них описанные, зачастую с малейшими деталями, основаны просто на рассказах других. Например, его описания сражений при Ровере и Каргаше, намекают на точность, подлинность и проницательность очевидца событий. Например, мне кажется, что обычный солдат, скорее всего, не обратил бы внимания на такую деталь, как медвежья болезнь, случающаяся в бою у испуганного тарлариона. Солдат просто знает о таких вещах и даже считает их само собой разумеющимися, и вряд ли станет включать их в свои описания сражений. Кроме того, многие задаются вопросом, откуда у простого ученого появилась похожая на крепость вилла населенная многочисленными великолепными рабынями. Очень сильно подозреваю, что возможно когда-то он не был незнаком с распределением трофеев.
— Они отступают, — прохрипел мужчина, присевший около меня.
— Им просто больше нет смысла атаковать здесь, — объяснил другой.
Мы обернулись и устало посмотрели назад. Большая часть прохода теперь отсутствовала или горела. Большие пролеты мостков, встав на попа, торчали из воды, другие плавали по поверхности, причем некоторые падая перевернулись, и теперь выставляли из под воды неровные обрубки свай.
— А мы все-таки удержали проход, — удовлетворенно заметил воин.
— Точно, — поддержал его второй.
Это было верно, нам каким-то чудом удалось удержать свою позицию. И вот теперь мы сидели на залитых кровью досках. Время уже перевалило далеко за полдень. Я осмотрелся. С того места где мы находились в самом конце прохода с пристани и начале деревянного настила мостков, казалось что мы стоим на входе на странный мост, ведущий в огонь. Кое-кто из лодочников даже поливали доски позади нас с водой, чтобы сдержать огонь, не дав ему добраться до нас, то время как другие продолжали ломать сваи и настилы по ту сторону пожара. Но даже здесь мы ощущали своими спинами жар огня бушевавшего позади нас. Клубы дыма, поднимавшиеся над переходом, сейчас относило в сторону. Но дважды за время боя ветер менял направление, накрывая нас едким удушливым облаком. Впрочем, куда больше дыма поднималось над цитаделью, который, из-за преобладающих здесь ветров, сила которых к полудню уменьшилась, дрейфовал над гаванью к реке.
— Ну что, теперь поплывем к пирсам? — спросил воин.
— Разумеется, — хриплым голосом ответил ему другой.
— Вы как хотите, — вступил в их разговор третий, — а я предпочитаю подождать лодку.
— С чего бы это? — поинтересовался у него четвертый.
— Да вот, ноги не хочу замочить, — усмехнулся тот.
Мы дружно проводили взглядом очередной плавник, прочертивший водную гладь. Периодически, то тут, то там поверхность воды словно вскипала, намекая на нешуточные баталии, вспыхивавшие в глубине. Обычно, в таких местах, вода становилась мутной от поднятого дерущимися речными монстрами со дна ила. Маленькая лодка подошла и пришвартовалась к мосткам слева от нас. В данный момент нас здесь было одиннадцать человек. Двое были ранены. Одним из них оказался седой воин, бывший первым, кто встал рядом со мной в этом проходе. Свое ранение он получил во время последнего штурма, четырнадцатого по счету. Второй раненый был из тех, кто присоединился к нашему заслону позже. Мы опустили их обоих в лодку, места в которой хватило еще для двоих из нас, да и то утлое суденышко закачалось, едва не начерпав бортами воды.
— Ждите следующую, — сказал нам лодочник, бросив весла, и встревожено выставив руку в нашу сторону.
Мы, оставшись всемером, проводили взглядом лодку, отчалившую от мостков, и гребок за гребком, медленно удалявшуюся от нас к пирсам.
— Кажется, рыб теперь стало меньше, — заметил один из оставшихся.
— Сиди, где сидел, — посоветовал я ему, хотя следовало признать его правоту, плавников действительно больше не наблюдалось.
Очевидно, многие рыбины уплыли. Я даже был уверен, что многие из них, с кусками тел в своих челюстях, ушли на глубину к пирсам или дальше в гавань, или даже возвратились в реку, возможно иногда сопровождаемые несколькими своими собратьями. Однако я был уверен, что воды вокруг мостков по-прежнему опасны. Иногда речные акулы, как и угри Воска, прячутся между свай под причалами, в их тени, и часто вознаграждаются за свое ожидание мусором и другими органическими отходами. Все еще можно было рассмотреть полосы крови на воде.
— Смотрите! — воскликнул один из оставшихся, указывая на пристань.
Обернувшись, мы увидели, как у пристани собирается множество небольших лодок и наспех сколоченных их подручных материалов, по-видимому, собранных в цитадели, плотов.
— Похоже, они собираются идти к пирсам, чтобы закончить свою работу, — процедил второй.
— Значит все, что мы здесь сделали, было напрасно, — вздохнул другой.
— Гавань перекрыта косианскими кораблями и бонами, — сказал третий. — Никаких шансов на спасение.
— Кажется, в их намерения не входит морить нас голодом на пирсах, — добавил четвертый.
— Они — нетерпеливые парни, — заметил тот, кто указал на неприятеля.
— Они ждали слишком долго, — пожал плечами его товарищ. — Теперь им не терпится закончить свои дела сегодня.
— Это не окажется для них очень трудным, — признал другой.
— Похоже на пирсах будет резня, — сказал его сосед. — Там негде спрятаться. Они открыты со всех сторон. Что может сделать горстка щитов? Ничего, или очень немногое. Они могут сделать, все что захотят. Могут выбирать цели с лодок и плотов, или высадиться всеми силами.
— А еще они, скорее всего, вызовут других, тех, кто сейчас по ты сторону бонов, — предположил один из них, — так что они могут нападать с двух сторон сразу.
— Тогда все кончено, — вздохнул другой мужчина. — Кажется, нам на все про все, осталось два, максимум три ана.
— Вы двое садитесь в эту лодку, — приказал я двоим из них, как только следующее утлое плавсредство, коснулось свай.
Гребцы, скорее всего, рыбаки, встали и протянули руки, помогая этим двум парням спуститься в лодку, сразу просевшую по самые борта в воду. Мы, пятеро оставшихся на позиции, долго смотрели вслед уже второй маленькой лодчонке увозившей наших боевых товарищей.
— Хотелось бы мне успеть добраться до пирсов, чтобы попрощаться с моей спутницей, — вздохнул один из оставшихся, и с грустью добавил: — если, конечно, она еще жива.
— Как по-твоему, сколько мы еще сможем продержаться? — спросил его другой.
— До пятнадцатого ан, пожалуй, — мрачно ответил тот.
— Хорошо, — кивнул первый.
— Чего хорошего-то? — удивился другой.
— Не хотелось бы пропустить ужин, — усмехнулся первый.
— Точно так же, как Ты не хотел мочить ноги? — спросил его мрачный товарищ.
— Только не я, — ответил он.
Немного позже подошла другая лодка и эти двое, оставив нас втроем, направились к причалам.
— Честно говоря, больше всего я чувствую себя виноватым перед женщинами и дети, — сказал мужчина сидевший около меня, оглядываясь в сторону пирсов, переполненных гражданскими. По моим прикидкам, там собралось где-то около полутора тысяч женщин и детей. Здоровых мужчин к настоящему времени, вероятно, осталось не больше чем двести, максимум триста. Вскоре прибыла еще одна лодка.
— Нет, — отказался я, от молчаливого предложения одного из оставшихся бойцов, кивнувшего мне на лодку. — Вы первые.
И двое последних моих товарищей осторожно спустились в лодку. Я остался в одиночестве, в начале разрушенного перехода с пристани на причалы. Позади меня дымились развалины мостков, а впереди…. Я вздохнул, встал и снова поднял щит, в который уже раз за этот день.
Со стороны цитадели ко мне приближалась одинокая фигура, без щита, но в шлеме. Меч офицера оставался в ножнах. Далеко же ему пришлось прогуляться ради того, чтобы просто посмотреть на меня. Он остановился в нескольких ярдах, и молча уставился на меня. Было необычно тихо для сегодняшнего дня. Я вдруг услышал, как внизу пол настилом мостков плещется вода, обтекая сваи, как кричат чайки над Воском. Если бы не клубы черного дыма все еще поднимающиеся над цитаделью, можно было бы подумать, что и нет никакой войны.
— Не подходи ближе, — предупредил я его, заметив, что офицер качнулся вперед, чтобы сделать еще один шаг.
— Сегодня удача оказалась на стороне Коса, — сказал он.
— Верно, — вынужден был признать я.
— Остался только завершающий штрих — резня на пирсах, — заметил косианец и, не дождавшись моего ответа, продолжил: — Так что, все что вы делали здесь, было напрасной тратой времени и сил.
Я не ответил ему. Что бы он ни говорил, но то, что мы сделали здесь, уже вписано в летопись современности. Смысл истории в том, что она представляет своеобразный ландшафт, со своими горами и вершинами, впадинами и глубинами. Она не является прологом к последнему акту спектакля, после которого больше ничего не произойдет.