– Плохая змея, – промямлила Кива, пытаясь вырваться из рук Кресты. – Ухдии.
– Да хватит!
Креста плотнее ухватила Киву и, сойдя с дорожки на жухлую траву, повела ее к каменному строению под куполом в центре двора.
– Ты без меня и до вечера не протянешь.
– Протяну… – Кива вновь споткнулась, перебираясь через сухие кустики под ногами. Перед глазами у нее все вращались разноцветные пятна, отскакивали от белых стен в отдалении. – Или нет. Без разницы.
– Ты сама себя слышишь?
Они дошли до здоровенной ямы в земле, которая привлекла спутанное внимание Кивы. Не сразу получилось припомнить, как взорвалась и сложилась внутрь сторожевая вышка. Теперь от нее ничего не осталось – одно лишь воспоминание.
– Мот. – Мысли на миг прояснились, и Кива выдохнула имя человека, который подорвал вышку. – Где Мот?
– Умер, – равнодушно ответила Креста. – Лично смотритель казнил сразу после бунта – того, который помог тебе слинять.
Кива с тоской вспомнила санитара из морга, который заботился о ней, помог выжить в Ордалиях, но долго задержаться на этой мысли не вышло – она испарилась ветром. Кива потрясла головой, пытаясь прогнать кутерьму цвета, пытаясь вспомнить, о чем говорила змея.
– Из Залиндова не слинять. – Она хихикнула как сумасшедшая. – Даже если уже слиняла.
Креста не ответила – ей помешала группа одетых в серое заключенных с усталыми лицами, которые безвольно брели через сухую траву туда же, к зданию под куполом.
– Тебе надо собраться, прежде чем мы дойдем до тоннелей, а то охрана отправит тебя в Бездну, – шепотом предупредила Креста. – А может, даже и не станут заморачиваться.
– Без разницы, – пробормотала Кива, волоча ноги.
Креста еще больнее стиснула руку Кивы и прошипела:
– Ты мне как-то сказала, что я сильная и крепкая, что я все переживу. Что я сама ради себя должна найти повод выжить. Теперь я повторяю тебе то же самое, Кива Меридан.
Осев в руках Кресты, Кива ответила:
– Это не мое имя.
– Твое.
– Не мое!
– Тебе решать, кто ты, – жестко заявила Креста. – И какая ты. Но сейчас тебе надо выбрать жизнь. С остальным потом разберешься.
Даже несмотря на то, в каком жалком состоянии пребывала сейчас Кива, слова Кресты ее задели. Мысль о том, что все в ее руках, была смехотворна. Десять лет в Залиндове за нее решали другие, а она день за днем боролась за выживание. А когда наконец почуяла вкус свободы, ее собственные решения лишь привели ее обратно, к началу, и по пути она потеряла больше, чем могла представить.
Дыра в груди вновь заныла, и даже ангельская пыль не могла приглушить эту боль.
– Ты только не думай, что мне есть до тебя дело, – безжалостно продолжала Креста. – Но ты когда-то спасла мне жизнь, и теперь я твоя кровная должница. Так что сегодня ты не помрешь, и завтра тоже не помрешь, и дальше тоже, пока клятая наркота не выведется из организма. А потом сама решай, какого дьявола делать со своей жизнью. Живи, умирай – это уже не моя забота. Но до тех пор будешь меня слушаться. А я говорю тебе: соберись и приготовься к худшему дню в своей жизни.
Кива так увлеклась речью Кресты, что не заметила, как они дошли до здания под куполом и встали в очередь из прочих заключенных перед лестницей, ведущей вниз, в тоннели.
Пытаясь мыслить трезво, Кива пробормотала:
– Почему ты здесь?
Креста досадливо цокнула:
– Я только что объяснила!
Кива качнула затуманенной головой. Вероятно, сегодняшняя доза была меньше той, которая держала ее в отключке несколько недель, так что у нее получалось даже задавать вопросы, пусть даже она едва мямлила.
– Нет, почему ты не в каменоломне?
Помедлив, Креста ответила:
– Рук перевел меня сюда после бунта. Ему не понравилось, что я прожила так долго, поэтому теперь я в тоннелях, жду неминуемой мучительной смерти.
У Кресты осталось шесть месяцев. Максимум – год. Такова судьба тоннельщиков Залиндова.
Судьба, которую предстояло разделить и Киве, раз уж тюремным лекарем она больше не числилась.
Ей бы прийти в ужас, но она не нашла на это сил.
Почему-то ей казалось, что дело тут не в ангельской пыли.
– Следующий, – скучающе позвали мужским голосом, и Кива, подняв взгляд от сухой травы, обнаружила, что они добрались до входа в здание, где двое охранников направляли заключенных к лестницам, поднимающимся из прямоугольной дыры в земле.
– Я понимаю, тебе сейчас очень плохо, – торопливо сказала Креста, пока заключенные перед ними лезли в шахту. – Но ни за что не отпускай лестницу.
Взглянув в безразличное лицо Кивы, она спешно добавила:
– Подумай, что для тебя важно! Тот пацан – ну, заика. Ты его любишь. Не забывай про него.
Типп.
В памяти всплыло смутное воспоминание о веснушчатом мальчишке со щелястыми зубами, и сердце вновь сдавила боль.
– Следующий, – повторил охранник, махнув Киве и Кресте.
– Перекладина за перекладиной, – сказала Креста. – Ради пацана. Я с тобой.
Кива тупо кивнула; голова казалась слишком тяжелой для плеч и в то же время удивительно легкой. Креста пихнула ее вперед, и Кива запнулась о собственные ноги, повеселив охранников. Они знали, кто она и как низко пала. Они потешались.
Внутри вспыхнуло пламя, но сразу погасло: когда она взялась за металлические перекладины, ангельская пыль уже все унесла.
Две лестницы были прибиты в ряд, и когда Кива начала спускаться по первой, Креста, верная своим словам, полезла рядом – сначала до первой площадки, потом еще ниже. Они спускались все ниже и ниже, перекладина за перекладиной, площадка за площадкой, и Креста шепотом подбадривала ее. Кива разглядывала собственные руки, будто чужие, ничего не чувствуя, лишь смутно осознавая, что спускается, что мышцы горят, что воздух становится холодным и застоявшимся.
Типп. Ради Типпа она выдержит.
Даже если после того, что он узнал, после того, что она натворила, он теперь наверняка ненавидит ее.
Кива болезненно всхлипнула, и Креста посмотрела на нее с тревогой. Но тут последняя лестница подошла к концу, и по лицу Кресты разлилось облегчение.
Угроза миновала.
И в то же время – нет.
Потому что не успела Кива отдышаться, как ее утянули в освещенный люминием тоннель, в котором муравьями копошились ряды заключенных. Ее охватила тихая паника, привычная клаустрофобия, приглушенная ангельской пылью.
Когда она оказалась здесь в прошлый раз, других заключенных тут не было. Но она была не одна.
Голубые с золотом глаза. Парящий магический огонек. Прекрасный снегоцвет.
В этот раз образ прогнала не ангельская пыль, а сама Кива.
Она была не в силах вспоминать это.
Не в силах вспоминать его.
Под ногами захлюпало, и, опустив взгляд, Кива увидела, что земля сменилась грязью, затем лужами, а потом вода поднялась и до колена. Когда один из надзирателей приказал остановиться, Кива обнаружила, что по пути кто-то всунул ей в руки кирку. Она примерилась, взмахнув ею, как мечом.
Кэлдон учил ее этому, тренировал ее с учебным деревянным мечом.
Кива закрыла глаза и отогнала и это воспоминание тоже, позволив ангельской пыли притушить вернувшуюся боль. Уронила руки, пытаясь не забывать, где она, почему она здесь и что от нее требуется.
Работать в тоннелях.
Теперь она работала в тоннелях, и ее задача – копать в поисках воды, а потом прокладывать ей путь в подземный водоем.
Хуже места для работы в Залиндове не было. Самая сложная работа, и физически, и морально. Здесь умирали быстрее всего.
– Думай о пацане, – приказала стоящая рядом Креста. – Только о нем и думай.
Командный тон заставил Киву подчиниться, и когда надзиратели приказали начать ломать стены из плотного известняка, лицо Типпа заняло все ее мысли.
Снова и снова Кива била железной киркой по неподатливому камню. Удары отдавались в руках, от грохота сводило зубы. Ей нравилось, как горят с каждым движением мышцы, глаза застилала пыль, слух заполнил звон сотен кирок по твердому камню. Она смутно осознавала, что Креста работает рядом, что она напоминает ей о Типпе, что велит продолжать работу. Останавливаться было нельзя: остановишься – и вернутся надзиратели. Они ходили туда и сюда, держа наготове плети и дубинки. Не давай им повода, повторяла Креста. Работай. Работай. Работай.
Кивина кирка покрылась кровью из лопнувших волдырей и трещин на ладонях, и кровь капала с деревянной рукояти. Она чувствовала боль, но приглушенно, как и все остальное.
А потом все изменилось.
Потому что секунды сливались в минуты, а минуты – в часы, и воздействие ангельской пыли начало слабеть.
Сначала пришла легкая, но назойливая боль в затылке. Дальше появился медный привкус на языке, задрожали пальцы, и скользкую от крови кирку стало трудно держать. Когда охранники объявили долгожданный конец смены, Кива вся продрогла, несмотря на изнурительный труд, и наконец протрезвела достаточно, чтобы осознать: то, что она пережила, ни в какое сравнение не идет с тем, что ее ждет.
– Мне так плохо, – простонала Кива, пока они ждали своей очереди подняться наверх.
– Да уж, – откликнулась Креста. – В этом твоем лазарете найдется что-нибудь полезное?
– Лазарет больше не мой, – возразила Кива, покачиваясь от изнеможения.
Освободившись из Залиндова, она смогла откормиться и потренироваться, и вместе с обезболивающим эффектом ангельской пыли все это дало ей сил выдержать целый день тяжелой работы. Но теперь она чувствовала, что у нее болит все тело. Зато мысли впервые за много недель были яснее некуда, так что она изо всех сил старалась сконцентрироваться и припомнить, какие растения могут облегчить синдром отмены.
– Придется это пережить, – понимающе сказала Креста, откидывая спутанные рыжие волосы с потного лица. – Посмотрим, что удастся наскрести.
Кива пробормотала что-то в ответ, сама не понимая толком, что сказала; лихорадка нарастала, ее всю трясло. Она не помнила, ни как лезла наверх, ни как Креста довела ее до спального корпуса и бесцеремонно сгрузила на нары; она была вся в пыли и грязи, одежда до сих пор в следах рвоты. Сколько она так пролежала, дрожа и потея, она не знала, мышцы ныли, в окровавленных ладонях безжалостно билась боль.