Генрих Люшков, ровесник XX века, родом из небогатой одесской еврейской семьи. Пошел по стопам старшего брата-революционера, в 17 лет вступил в РСДРП. Во время революции молодые люди делали стремительную головокружительную карьеру, о которой прежде и помыслить не могли. В 19 лет Люшков стал комиссаром Первой отдельной стрелковой бригады 14-й Отдельной ударной армии. После окончания Гражданской войны перешел на работу в ЧК Украины. На весьма способного сотрудника обратили внимание в Москве.
Люшкову поручили заняться промышленным шпионажем на заводах главной авиастроительной фирмы вероятного противника – Германии, его отправили туда с разведывательными целями, и в 1930 году он лично докладывал Сталину о результатах своей поездки. По словам Кукса, служба в Германии – предмет особой гордости Люшкова: он с удовольствием вспоминал, как заслужил благосклонность Сталина.
А дальше Люшков стал бороться с внутренними врагами. Точнее – заниматься фабрикацией дел. Обо всем этом он поведал после своего бегства в Японию. В 1933 году сфабриковал дело «Российской национальной партии», вошедшее в историю под названием «Дело славистов». В декабре 1934 года его откомандировали в Ленинград, и он участвовал в расследовании убийства Кирова. В 1935 году вел дело никогда не существовавшего «Ленинградского террористического центра» и раскрывал несуществующий заговор против Сталина в Кремле. Летом 1936 года Люшкову доверили разоблачение троцкистско-зиновьевского центра… Недаром американец Кукс называет Люшкова «безжалостным, верным и опытным чекистским топориком» в руках Сталина, Ягоды и Ежова.
«Он был не просто исполнителем, бездумно выполняющим приказы, – говорит историк Владимир Мильбах, специализирующийся на изучении советских репрессий 1930-х годов. – Нет, Генрих Люшков был исполнителем ревностным, ретивым, старался выполнить и выполнить планы по выявлению врагов народа».
Бежав из Советского Союза, Люшков заявил, что еще во время расследования убийства Кирова у него возникли первые серьезные сомнения в правильности того, чем он занимается, и той политики, которую ведет Кремль. Люшков якобы осознал: «Все дело в болезненных подозрениях Сталина и желании искоренить малейший запах потенциальной оппозиции», а убийство Кирова вождь использовал, чтобы «придумывать обвинения в заговоре, террористических бандах и шпионских сетях».
Правда, так он заявил потом, а тогда, с 1935-го по 1938 год, добросовестно выполнял свои обязанности. Он считался правой рукой Генриха Ягоды, лично готовил тексты записок и докладов наркома в ЦК. После расстрела Ягоды новый нарком Николай Ежов провел чистку аппарата, но Люшков уцелел, да еще и пошел на повышение: его назначили начальником управления НКВД Азово-Черноморского края. Там известно, какими методами он усердно боролся с троцкистами и прочими врага народа, за что получил орден Ленина.
В конце июля 1937 года Люшкова назначили начальником Дальневосточного управления НКВД. Люшкову поставили задачу – в свете грядущей войны с Японией искоренить «пятую колонну» и выявить японских шпионов. Особое внимание Сталин приказал обратить на маршала Блюхера.
Нет сомнения, что резидентура японской разведки на Дальнем Востоке, конечно же, существовала, только органы НКВД искореняли вовсе не тех, кто к ней принадлежал. Прибыв в Хабаровск, Люшков «разоблачил» практически все прежнее руководство местного управления НКВД. В кратчайшие сроки практически арестована вся старая партийная элита. Аресты носили массовый характер, внесудебные тройки выносили смертные приговоры, которые приводились в исполнение незамедлительно.
Согласно указаниям Люшкова, в сентябре-октябре 1937 года более 135 тысяч корейцев депортировали с Дальнего Востока (тоже «пятая колонна»!) и отправили в Среднюю Азию. Вслед за ними выслали и около 25 тысяч этнических китайцев, живших во Владивостоке или в пределах 69 миль от Маньчжоу-го.
Г. Люшков
В начале 1938 года Люшков инициировал волну арестов на Тихоокеанском флоте. Позже в Японии он сообщил о результатах своей деятельности: «Во второй половине 1937 года и в 1938 году как антисоветские элементы были арестованы 1200 командиров и политических работников высшего и старшего звена, и приблизительно 3000 командиров и политработников среднего и младшего звена».
Однако даже в таких условиях нарыть компромат на Блюхера у Люшкова не получилось: он было практически безупречным и очень осторожным. В результате постановлением политбюро ЦК ВКП (б) от 26 мая 1938 года Люшков освобожден «от работы Начальника УНКВД Дальневосточного края, с отзывом его для работы в центральном аппарате НКВД СССР», он не без основания подозревал, что его вызов в Москву грозит ему смертью: его сотрут в порошок так же, как он уничтожил сотни мифических врагов народа…
Тогда Люшков, по всей видимости, и задумал бегство. Последнее заседание тройки с участием Люшкова состоялось 8 июня 1938 года, а спустя пять дней он отправился на границу с Маньчжурией под предлогом переговоров с особо важным агентом. А сам перешел границу и сдался первому же патрулю.
Кстати, комиссар государственной безопасности 3-го ранга, нарком внутренних дел Украинской ССР Александр Успенский в подобной ситуации в ноябре 1938 года поступил несколько иначе. Предчувствия, что поступивший вызов в Москву за «повышением» означает последующий арест, он имитировал самоубийство, оставив в служебном кабинете записку «Ищите труп в Днепре…». Там действительно нашли его китель и фуражку. Между тем, Успенский бежал в Воронеж, а затем жил по заранее заготовленным поддельным документам на имя рабочего Ивана Лаврентьевича Шмашковского в различных городах страны. Его объявили во всесоюзный розыск, и в апреле 1939 года органы НКВД арестовали его в городе Миассе Челябинской области. Он признал себя виновным в контрреволюционном заговоре и в шпионаже в пользу Германии, после чего в январе 1940 года был расстрелян…
Японцы поначалу подумали, что бегство Генриха Люшкова – это часть игры по внедрению агента. От принудительного возвращения в СССР Люшкова спасло лишь вмешательство верховного японского командования.
Американский исследователь Кукс уверен: «Бегство Люшкова ускорило падение Ежова: 23 ноября 1938 года он попросил Сталина освободить его от занимаемой должности. Отставка была принята без промедления. Его сменил Берия, а дискредитированного Ежова в конце концов расстреляли в 1940 году».
Сохранить информацию о бегстве Люшкова в тайне, на что очень надеялось советское руководство, не удалось. Люшков тоже понимал, что только огласка его бегства станет хоть какой-то гарантией его личной безопасности. Через месяц после побега, 13 июля 1938 года, он выступил в Токио перед японскими и зарубежными корреспондентами.
То, о чем он сообщил, многим уже так или иначе было известно в общих чертах, но когда эти факты звучали из уст человека «из системы», это выглядело как приговор. Люшков заявил, что в СССР «за последние несколько лет было арестовано более двух миллионов человек, несколько сотен тысяч расстреляно, а для содержания политзаключенных потребовалось дополнительно 30 исправительно-трудовых лагерей… Зиновьев, Каменев, Томский, Рыков, Бухарин и многие другие были казнены как враги Сталина, противодействовавшие его разрушительной политике».
Говоря о громких политических процессах, в которых он участвовал, Люшков заявил: «Перед всем миром я могу удостоверить с полной ответственностью, что все эти мнимые заговоры никогда не существовали и все они были преднамеренно сфабрикованы».
Записки Люшкова вошли в книгу «Почему бегут из СССР?», изданную в 1939 году в Шанхае. Причинами своего бегства он называл желание «спасти народ от сталинского террористического режима и обманной политики», от которой «жестко пострадало несколько сот тысяч ни в чем не повинных советских граждан… Государственное и экономическое положение и весь уклад жизни рабочего класса стоят на крайне низком уровне, и только неслыханными в истории репрессиями поддерживается порядок. Население трепещет от ужаса, и для каждого ясно, что его наиболее ненавистным врагом является Сталин».
Люшкову удалось вывезти из Хабаровска секретные документы, которые звучали как приговор сталинскому режиму. Среди них – последняя записка комкора Альберта Лапина, помощника Василия Блюхера, написанная им кровью 21 сентября 1937 года в Хабаровской тюрьме: «В Москве во время допросов меня пытали. Чтобы избежать боли, я сделал ложные заявления. Мне всегда угрожали новые пытки. Для меня это было то же самое, что смерть или унижение… Я служил Советскому правительству верой и правдой 17 лет. Заслуживаю ли я такого обращения? У меня нет силы терпеть больше».
Впрочем, Кукс выступил не только как разоблачитель ужасов сталинского режима, но и «поделился» с японцами военными и оборонительными секретами. И если первое можно было назвать гражданским поступком (хотя у Люшкова, причастного к репрессиям, руки были по локоть в крови: только за один год «чистки» на Дальнем Востоке на совести Люшкова было не менее пяти тысяч жизней), это было уже откровенным предательством страны. Не случайно публикация известного российского историка Владимира Мильбаха, посвященная Генриху Люшкову, так и называется – «Протест или предательство?».
Американец Кукс на нескольких десятках страниц своей книги перечисляет сведения, которые японские спецслужбы получили от Люшкова. Там фигурировали дислокация штабов армейских корпусов и дивизий, авиационных бригад, их оснащенность, расположение укрепрайонов ОКДВА и войск НКВД, баз Тихоокеанского флота, имена командного состава, координаты советских станций радиоперехвата, секретные радиокоды, данные советской агентуры в Харбине и Токио.
В то же время показания Люшкова имели парадоксальное значение для дальнейшей политики Японии. Полковник Кондзуми Контиро из японского Генштаба рассказывал: «В полученной от Люшкова информации нас поразило то, что войска, которые Советский Союз мог сконцентрировать против Японии, обладали, как оказалось, подавляющим превосходством… Это делало фактически невозможным осуществление ранее составленных планов военных операций против СССР».