Какое замечательное чувство!
Другой вопрос, готова ли я повторить эти показания прилюдно, в том числе в присутствии своего брата. Я сделаю это, но только если это же сделает и Соня.
Страх утечки и возмездия оставался. Но теперь, после первых данных мной показаний, пути назад не было. Сейчас я понимала, что моя жизнь в руках этих людей. Если они предадут меня или будут достаточно беспечны, чтобы это сделал кто-то другой, я — труп.
Чтобы не зацикливаться на этой мысли, я сказала себе, что могу с тем же успехом завтра попасть под автобус, и решила впредь не относиться к вопросу жизни и смерти столь серьезно. Кроме того, возможность говорить правду принесла такую радость, что я преодолела свою тревожность.
Добравшись до дому, я сказала об этом Соне.
— Я сказала им, что буду свидетельствовать под присягой, если ты тоже будешь. Ты будешь?
— Да, я тоже буду.
— Тогда я первая.
— Не вопрос. Будем говорить по очереди. Посмотрим, как пойдут дела и действительно ли они заслуживают доверия.
Уже после того, как я дала первые показания, мы проинформировали Герарда, что будем свидетельствовать против Вима. Герард был категорически против. В СМИ описывался пример, когда засекреченные показания были рассекречены вопреки желанию свидетеля.
Это полностью изменило мнение Сони. Теперь она не хотела давать показания. Герард настолько усугубил ее недоверие к Департаменту юстиции и правоохранительной системе в целом, что она так и не решилась.
Это изменило и мою позицию, поскольку теперь я осталась в одиночестве, и нужно было тщательно обдумать ситуацию еще раз. Поэтому я отменила запланированную встречу, на которой должна была давать совершенно секретные показания.
Но отказаться я не смогла, причем это выглядело как чисто эмоциональное решение. Разумных оснований отступиться было более чем достаточно, но каждый раз, встречаясь с Вимом, я видела, как он относится к людям, слышала, что он говорит о них, с каким бесстыдством упоминает о своих преступлениях, и внутри меня как будто что-то взрывалось.
Однако Соня была слишком напугана.
К этому моменту я уже прониклась доверием к трем дамам. Бетти казалась одержимой, но при этом была очень скрупулезной в том, что касалось наших интересов. Я подумала, что Соне стоит убедиться в этом лично, и попросила ее поговорить на эту тему с Бетти. Она согласилась.
29 марта Соня приехала со мной, и я сказала Бетти, что мы обе очень боимся, что нашими секретными показаниями смогут воспользоваться вне зависимости от нашего желания, как только они будут записаны на бумаге.
— Это устроено следующим образом, — терпеливо пояснила Бетти. — Если мы с вами не согласуем использование этих показаний, их уничтожат. Такое случается регулярно, есть много дел, которые можно было бы закончить уже очень давно. У нас была вся нужная информация, но в конечном итоге нам приходилось уничтожать показания, потому что свидетели не хотели доводить дело до конца. И об этих показаниях никто не знал. У вас всегда будет возможность отказаться, даже в самый последний момент.
Ну а как же тогда со случаем, о котором писали? Когда такие засекреченные показания едва не использовали вопреки желанию свидетеля?
— Там была совершенно другая ситуация, — сказала Бетти. — Решение о том, будут или не будут использованы секретные показания, целиком и полностью зависит от вас.
— Хорошо, мы подумаем, — закончила я нашу беседу.
Мы поехали домой. В машине мы ничего не обсуждали, опасаясь жучков Департамента юстиции или Вима.
Выйдя из машины, Соня сказала:
— Ну не знаю, Ас. У меня остаются сомнения. Она не смогла полностью убедить меня в том, что эти показания не используют против нашего желания. Ты же видишь, такое все равно случается.
— Она вряд ли может дать какие-то гарантии, ей же приходится согласовывать такие вещи с другими людьми. Все равно риск будет. На самом деле мы уже рискуем, и, если подумать, наверное, будет лучше, если ты решишься. Ты не хочешь дать показания, чтобы твои дети не остались сиротами, но это уже сейчас твоя участь. Вим уже имеет на тебя зуб, а ты его знаешь — раз у него на человека зуб, он не отстанет. По прошлому опыту понятно, к чему все идет, так что я бы на твоем месте это сделала как раз ради детей. Но, впрочем, решай сама.
До ее дома мы шли молча. Когда мы поднялись на этаж, Соня проговорила:
— Ты права. Я понимаю. Я дам показания. Мы обязаны рискнуть.
В этот момент свет в комнате мигнул.
— Смотри, Кор снова здесь. Он считает, это правильное решение, — сказала Соня.
Метод запугивания
Мое решение сотрудничать с Департаментом юстиции не означало, что я радостно вручаю свою судьбу в их руки. Мое представление о них не изменилось, и я не собиралась на них полагаться. Как я могла довериться кому-то из системы правопорядка, зная, что в органах следствия сидят коррумпированные сотрудники?
Надеяться, что они снимут с меня «проблему Вима», было бы безумием с моей стороны, так что я и не думала об этом. Я пошла на сотрудничество с Департаментом юстиции, чтобы иметь возможность вести свою двойную игру самостоятельно. Я хотела иметь возможность постоянно общаться с Вимом без риска быть включенной в число его сообщников следователями Департамента юстиции. Оставаясь в контакте и с Департаментом, и с Вимом, я получала возможность собрать свои собственные доказательства. Посмотрим, что сможет сделать для меня Департамент юстиции, когда я соберу доказательства.
Разумеется, я надеялась, что во время следствия и суда Вим будет находиться в заключении, поскольку в противном случае его уголовное преследование ставило бы нас в исключительно опасное положение. Но полностью рассчитывать на это я не могла. Так что у меня должен быть запасной план — на случай неблагоприятного развития ситуации со следствием. Я соберу собственную доказательную базу, чтобы в судебном порядке принудить следственные органы к действию или обеспечить себе поддержку со стороны СМИ.
При любом варианте развития событий мне следовало учитывать, что уголовное преследование не гарантирует обвинительного вердикта суда. Вим ни в коем случае не сдастся без боя. Он опытный боец. Шестнадцать лет детства с безумным отцом и сорок лет в организованной преступности превратили его в настоящего «ваньку-встаньку».
Его ум, навыки манипулирования и полное отсутствие эмпатии сделали из него профессионала самосохранения. Он пережил всех и вся благодаря неспособности вступать в эмоциональный контакт с окружающими.
Вот что он собой представляет, и вот с чем нам приходится иметь дело.
Он бросит все свои силы, чтобы избежать обвинительного приговора. Чтобы остаться на свободе, он будет изворачиваться, лгать и оказывать давление на свидетелей. Если ему это удастся, то нас ждет катастрофа: на свободе у него будет масса возможностей разделаться с нами. Поэтому следует рассчитывать, что он будет защищаться, и не забывать, чего можно от него ожидать.
На протяжении всей его карьеры уголовника мы были свидетелями, а подчас и сообщниками в хитроумных схемах, которые Вим использовал для сокрытия следов своих преступлений. Он был мастером «активной защиты» и выбирал способы преступлений исходя из этого своего опыта.
Опыт с Хайнекеном научил Вима, что хотя шантаж богатых людей — дело очень денежное, но похищение, удержание заложников и получение выкупа чреваты поимкой. Вим обходился без похищений. Он переключился на более тонкий способ вымогательства — шантаж без посягательства на личную свободу.
Вим по-прежнему выбирал жертвы на основе их финансового положения, но теперь он не хватал их на улице, не запихивал в машину и не держал в застенке, как Хайнекена и Додерера. Со своими новыми жертвами он уже был знаком лично.
Это были его друзья или родственники. Он бывал у них дома, играл с их детьми и садился за обеденный стол вместе со всей семьей. Все они считали Вима своим другом, и никто не предполагал, что в один прекрасный момент он вдруг превратится во врага. Наоборот, они ему полностью доверяли.
Они верили ему, когда Вим появлялся чисто по-дружески предупредить о коварных планах, которые вынашивают некие ужасные бандиты в отношении их денег или жизней ближайших родственников.
— Есть проблема! — говорил Вим.
Но не волнуйтесь, он знает, кто за этим стоит. Он придет на помощь, он же друг. И готов выступить арбитром в урегулировании проблемы, о наличии которой вы, скорее всего, до этого понятия не имели. Разумеется, решая вопрос, он в первую очередь будет исходить из ваших интересов. Выставляя себя в качестве арбитра, он держал обе стороны поодаль друг от друга.
Затем он начинал «нагружать».
Как посредник, он полностью контролировал, что говорит каждой из сторон о другой.
— Твой лучший друг тебя предал, увы.
— Надо тебе заплатить, иначе убьют.
Такое разделение позволяло ему стравливать всех со всеми и играть сторонами по своему усмотрению. А значит, никто из участников не понимал, что он использует их всех и все они — его жертвы. В результате никто не обращал внимания, что Вим — первый и единственный источник проблемы.
Осознав, что лучший друг превратился в худшего врага, жертвы не могли заявить в Департамент юстиции, поскольку им самим было что скрывать от правоохранительных органов. В том числе и преступления, совершенные вместе с Вимом. Попав в тюрьму за вымогательство, он мог бы сдать полиции и их и постарался бы тоже упрятать их за решетку. Если этот аргумент казался недостаточным, Вим вполне недвусмысленно объяснял, что обращение в полицию равносильно смертному приговору, а о факте такого обращения он обязательно узнает через своих «крыс». Если люди были готовы скорее принять этот риск, чем продолжать жить в навязанном кошмаре, он начинал угрожать их близким, материализуя эти угрозы появлением у школ, в которых учились их дети.
Его метод превосходил классические похищения с целью получения выкупа: люди приходили в ужас, а риски, связанные с физическим захватом заложника, отсутствовали.