А: Кто ее знает. Но зачем бы ей тогда эти записи прятать, если она уже полиции стучит?
В: Точно стучит. Плевать. Ты знаешь, что я делаю с теми, кто стучит полиции. Но с ней я поступлю иначе. Она будет умирать очень долго. Помучается как следует. Сперва ее дети, потом внук, потом она. Стрелять ее не будут. Ее будут пытать. Днями напролет.
А: Но она-то говорит, что если что с ней или с детьми случится, записи окажутся в полиции. Так что толку? Пользы тебе от этого никакой.
В: Без разницы. Она за границей?
А: Зачем ей туда?
В: Не знаю, что она замышляет. Она явно с Питером.
А: Нет, не думаю. Он бы не осмелился.
Теперь надо отвести подозрения от себя.
А: Она говорит, мол, я и тебя записала тоже. Все, что ты мне от него передавала, про то, как он убийство моих детей закажет, и меня с Питером. Все, говорит, у нее есть. И не только это, потому что она уже давно все писала.
В: То есть она и тебя собралась заложить. Вот сука. И тебя ведь втянет.
А: А как? Я ведь просто передаточное звено. Типа, помогала. Да я просто буду отрицать, что ты мне что-то говорил, тогда на мне все и затормозится.
В: Собирается и тебя вложить, тварь продажная. Как давно она писала?
А: Не знаю. Мне не говорит. Но это не суть. Ты думай, что ты ей говорил и что она может с этим сделать. Ты ведь никогда лишнего не скажешь.
В: Бывало, кипятился слегка. Но я ведь не знаю, давно ли она писала и стучит ли она полиции. Что она может им слить. Мне нужны эти записи. И я их получу, обязательно. Просто на улице ее выцеплю и буду пытать, пока не скажет мне, где они. Все кости ей поломаю. По кусочкам буду резать.
А: Утихомирься!
В: Утихомирься? Я ее на хер утихомирю! Знала, на что шла, могла бы догадаться, что с ней будет.
А: Я поищу у нее дома, вдруг найду.
В: Ага, ищи давай. Редкой масти сука. Надо решать вопрос.
Мне показалось, что мы слегка зарвались. Вим был пугающе спокоен, и это было не то, на что мы рассчитывали. Все могло кончиться плохо, надо было разворачивать ситуацию. Но как?
Я снова встретилась с ним.
А: Ну что, я очень долго с ней разговаривала, и считаю, что она блефует: нет у нее ничего. У нее с головой не в порядке. Она просто грозится.
В: Ты так думаешь?
А: Да, уж я-то ее знаю, как никто. Она же совсем бестолковая. Даже компьютер включить не в состоянии. Та еще идиотка.
Чтобы укрепить доверие к себе, приходилось вытирать о сестру ноги.
А: Но я ее понимаю, она боится тебя, боится, что ты убьешь ее детей. Она понятия не имеет, как ей быть дальше. Это был ее прыжок в неизвестность.
В: Напугана, да? Правильно, пусть боится.
А: Думаю, она действительно жалеет о том, что сказала. Она жутко нервничает.
В: Понимаю. Она меня знает. Или они все это с Питером придумали, типа, что у нее есть записи. Решили в игры поиграть.
А: Не понимаю зачем?
В: Правда не понимаешь? Не понимаешь, что они замышляют?
А: Думаю, они блефуют.
В: Правда?
А: Уверена в этом.
В: Ладно, посмотрим.
Мы хотим аннулировать свои предварительные показания (2014)
Прошло уже больше года с тех пор, как мы дали показания Департаменту юстиции, но ничего не происходило. Все оставалось по-старому. В то же время я активизировала контакты с Вимом, и это было для меня как удавка на шее. Я буквально задыхалась. Все это время я лелеяла надежду, что Департамент юстиции возьмется наконец за дело, но в итоге почти утратила ее.
Мы вели с этим опасным безумцем смертельную игру. Это было невероятно трудно. Попавшая под шквал угроз Соня была сильно расстроена бездействием Департамента юстиции. А Вим давил все сильнее и сильнее.
Единственным, что помогало мне сдерживать его, была перспектива получения доли прибылей от фильма, но он был настолько зациклен на Соне, что в любой момент мог сорваться и что-то с ней сделать.
— Ас, нас с тобой просто за дур держат, — сказала Соня. — Просто у него есть кто-то в Департаменте юстиции, кто его крышует. Да пошли они в жопу. Я сдаюсь. С ними еще хуже, чем без них. Каждый божий день я жду, что они что-то сделают, и каждый божий день обманываюсь в этом. Всю душу вымотали.
Она была абсолютно права. Мы были сыты по горло Департаментом юстиции. Они ничего не сделали и толком не объясняли, почему это длится так долго. Мы уже больше года ходили под риском утечки наших показаний, а они продолжали тянуть.
Мы поговорили с Питером, и он согласился с нами: Департамент юстиции тянет время — при том, что риск утечки показаний остается вполне реальным. Он поддержал наше решение аннулировать показания.
Уж лучше мы останемся со всем этим наедине, чем терпеть несерьезное отношение.
С нами провели так называемое «собеседование на выходе». Бетти говорила, что не имеет права рассказывать нам, почему все длится настолько долго. Что она хотела бы «оставить нас в команде», но понимает, что мы потеряли надежду. Она пообещала дать указание аннулировать наши предварительные показания.
Я сразу же начала сомневаться в правильности этого решения. Может, все же лучше было их сохранить? А не увеличится ли риск утечки после официальной аннуляции показаний? Понятно, что, если Департамент юстиции все же рассчитывает сотрудничать с нами в будущем, ответственность за возможную утечку будет нести он.
Помимо всего прочего, эти показания являются защитой на случай, если мне будут вменены интенсивные контакты с Вимом. И я хочу дальше записывать все, что он мне говорит, чтобы Департамент юстиции не счел меня его сообщницей. Так что, кажется, стоит оставить в силе наши предварительные показания и поддерживать контакты с ОУР. Это позволит хотя бы одному правоохранительному органу понимать истинную подоплеку моих встреч с ним. И если меня арестуют из-за Вима, у меня все же будут свидетели.
Если вдуматься, то лучше не аннулировать предварительные показания. Не потому, что мы верим, что Вима в конце концов осудят, а потому, что их существование является для нас своего рода защитой.
Спустя пару дней я позвонила, чтобы узнать, аннулировали ли уже наши показания.
— Нет? Хорошо. Не надо этого делать. Может быть, когда-нибудь они пригодятся, — говорю я Манон.
Я убью его
Раздался звонок в дверь. Конечно, это снова был он.
Я ощутила, как меня покидают силы. Я устала. Я хочу выйти из игры, но я так глубоко увязла во всем этом вместе с ним, что это нереально. Это не кончится никогда.
Мы идем по улице Маасстраат, и в ходе своего монолога Вим со смехом вспоминает, как в очередной раз пугал Соню.
— Вот сейчас она напугана так напугана.
Я шла рядом и смотрела на эту его ухмылку. И думала: тот, кто настолько радуется причиненной другим боли, не должен жить.
Сколько можно! Я его убью.
Соня была в фитнесе. А я приехала туда на прием к мануальному терапевту. Сестра пила кофе, и я подсела к ней.
— Сегодня я ему снесу ему башку. Оружие мне передадут попозже, — сказала я.
— Не говори так. Ты не сделаешь этого. Ты не можешь поступить так с Мил и с малышами. Они же тебя потеряют.
Но даже это не остудило меня. Всем своим существом я стремилась покончить с этим раз и навсегда. Я больше не хотела ни на кого полагаться, я больше не искала других способов остановить его.
— Сделаю это сама. Давно уже пора было.
Убить или пасть жертвой убийства — это давно уже стало важнейшей составляющей наших жизней. Кор был мишенью Вима, Вим был мишенью Миремета, Эндстра, Томаса ван дер Бийла и многих других. Мы с этим жили, и благодаря этому я знала, что нужно делать, чтобы избежать убийства, и что для того, чтобы его осуществить, нужно приблизиться к цели на расстояние, позволяющее произвести смертельный выстрел.
Знать, где человек будет находиться, — важно, а знать когда — абсолютно необходимо. Часами ждать на углу, когда кто-то подойдет к своему дому, нельзя — это слишком подозрительно. А выглядеть подозрительно — означает привлечь внимание полиции или бдительных граждан. Все нужно делать быстро. Узнаёшь, где и когда будет цель, появляешься, делаешь дело и исчезаешь.
Мимоходом, как говорит Вим.
Чтобы приблизиться к цели, надо знать время и место. Знать, где и когда будет цель. Это непросто, и именно поэтому такое количество заказных убийств сопровождается предательством близких знакомых жертвы. Находятся те, кто может рассказать, где живет объект, где и когда он бывает.
В моем случае где и когда — проблемой не было, мы встречались с Вимом, когда ему было нужно. Мне достаточно было лишь прийти на встречу, приблизиться и застать его врасплох. Для такого неопытного стрелка последнее было самым важным.
Я умею обращаться с оружием, но не умею стрелять на поражение с пяти метров. Мне нужно встать максимально близко к нему, незаметно достать пистолет и в упор выстрелить в живот.
Чтобы лишить Вима шансов на сопротивление, необходимо использовать фактор неожиданности. Выстрел в живот необязательно повлечет смертельный исход, но станет для него настолько неожиданным, что я получу возможность сделать контрольный выстрел. Вот так я все продумала и даже немного потренировалась.
— Тебе нельзя это делать, — сказала Соня.
— Даже и знать не хочу почему, — ответила я.
У меня и вправду не было никаких оснований не делать этого, как будто я разом лишилась всех моральных устоев. В точности как он.
Размышляя об этом, я не испытывала отторжения или страха. Я считала это само собой разумеющимся: Вим был злокачественным образованием, которое следует удалить. У него не было никаких моральных устоев. Единственное, что останавливало меня все это время, были слова моей дочери: «Я не хочу, чтобы моя мама была убийцей». Вот у нее явно были моральные устои.
Я искренне стремилась понять ее, но у меня не получалось — ни разумом, ни чувствами. А Соня прекрасно понимала Мильюшку. Хотя в ее положении это выглядело бы вполне логичным, ведь речь шла о ее супруге и детях, Соня не хотела и не смогла бы совершить подобное.