Переместимся в самое сердце Москвы – города, пульсирующего жизнью в ритме, который едва ли знаком тем, кто еще вчера был на полях сражений Донбасса. В голосе Никиты явственно ощущалась вся тяжесть пережитого, когда он рассуждал о контрасте между этими двумя мирами. Безусловно, он наслаждался комфортом, который после суровых военных реалий казался невероятной роскошью. Но его решимость не угасла, а лишь разгорелась с новой силой – напоминание о том, что истина всегда одна, где бы ты ни находился.
– Я помню те дни, – прозвучал в тишине его голос. – Те разговоры, которые внесли хоть какую-то ясность в понимание хаоса, который я видел. Маша, ты и я – неразлучная троица, у которой хватило смелости отправиться в самую гущу страданий и человеческого мужества.
Слова этого воина правды плавно перетекали друг в друга, выстраивая мостик понимания между двумя сторонами пропасти. Он понимал, как трудно Маше, постороннему человеку, разобраться в перипетиях культурных и моральных проблем Донбасса. И все же Никита, мудрая душа в молодом теле, надеялся, что сможет осветить неизведанные уголки этих проблем и поможет сбросить оковы предрассудков и предубеждений.
Я задумчиво кивнул, выражая молчаливое согласие.
– Действительно, люди на Западе все так же закрыты от мира пеленой полуправды и информационных манипуляций. Но ты был на самой передовой и видел жестокую реальность. Расскажи о своем опыте. И что случилось с твоей рукой?
В ответ Никита печально рассмеялся. На его предплечье виднелся шрам – напоминание о кровавых реалиях войны.
– Небольшая царапина, – отмахнулся он.
Но за этим беспечным фасадом скрывалось настоящее мужество. В другой вселенной за это ранение он получил бы «Пурпурное сердце» – символ отличия, которым награждают тех, кто имел несчастье вражескими пулями и снарядами испытать собственную шкуру на прочность.
Но смирение в словах Никиты было гораздо глубже, чем могло показаться.
– Не подумай, это не было каким-то героическим подвигом, всего лишь осколочное ранение, – объяснил он, вспоминая о тех событиях. – Рядом со мной разорвался минометный снаряд, осколок попал мне в руку. Руку зашили, все зажило, а я навсегда запомнил, насколько хрупка человеческая жизнь на линии фронта.
Три человека, связанные общим стремлением к истине, запутанной в сложной паутине событий, хорошо понимали переживания друг друга. Разговор был далек от завершения, это была лишь одна глава в долгой повести о мужестве и отчаянии. Повести, в которой запечатлены подвиги многих неизвестных героев.
Никита отвлекся от раны, откинулся на спинку кресла, переплетя пальцы, и попытался передать словами ужасы, которые он наблюдал, и свой опыт фронтовой жизни. Голос его был спокоен и размерен, во взгляде читались мудрость и решимость, которые едва ли соответствовали чертам его молодого лица. В каждом его жесте, в каждом слове и каждой паузе чувствовалось спокойствие и смирение. Для Никиты Третьякова ранение – ничто, история – все.
– Наверное, больше всего меня поразила стойкость людей, – медленно начал он, устремив взгляд куда-то за горизонт. – И не только солдат, но и обычных мирных жителей. Те, кто сидят в подвалах, живут жизнью, которой никому не пожелаешь, но при этом они проявляют мужество и выдержку, которая не может не вдохновлять. Речь идет не просто о выживании, а о сохранении чего-то более глубокого, чего-то… человеческого.
Я видел искренность в его глазах, чувствовал тяжесть его переживаний. Это был голос человека, который видел самую душу конфликта, а не только его внешнюю сторону. И я знал, что он может поделиться с нами тем, чего не сможет рассказать никто другой.
– Ты упомянул о мирных жителях, – сказал я, наклонившись вперед и устремив свой взгляд на него, – о людях, запертых в подвалах, борющихся за свою жизнь, которая в любой момент может оборваться. Каково было доставлять им помощь? Что ты видел в их глазах?
Лицо Никиты смягчилось, на губах заиграла улыбка.
– Надежду, – просто сказал он. – И благодарность. Мы привезли им еду и лекарства, но дело было даже не в этом. Мы смогли напомнить им, что о них не забыли. В их глазах я увидел силу, мужество и горячее желание жить. Это был удивительный опыт.
Я взглянул на Никиту, на лице которого отразились решимость и зрелость, приходящие только с опытом, полученным в самых суровых условиях.
– Никита, – сказал я, и в моем голосе звучало искреннее любопытство, – расскажи мне, почему ты пошел в российскую армию и как ты добился того, чтобы тебя зачислили в ряды военных?
Откинувшись на спинку кресла, он с отрешенным видом рассказывал о пути, который привел его туда, где он сейчас находится.
– Мне пришлось ехать из Донецка в свой родной город Санкт-Петербург, чтобы оттуда мобилизоваться. Это было довольно странно, потому что двадцать первого числа, в день объявления мобилизации, я находился на передовой, занимался журналистской работой в Донецком ополчении, обсуждал с военными вопросы, связанные с мобилизацией. – В его голосе прозвучал оттенок признательности. – Они надеялись, что новые мобилизованные придут к ним на помощь и укрепят фронт. И я сам с большим энтузиазмом пошел в армию, потому что официальная мобилизация была для меня как знак свыше. Власть признала, что ей нужна помощь всего общества.
На несколько секунд Никита задумался.
– Тогда я считал… да и сейчас считаю, что, наверное, вхожу в число десяти процентов людей, наиболее подходящих для мобилизации. Я отслужил год срочки, затем три года – профессиональным военным. К тому же я уже бывал в зоне боевых действий: полгода работал военным корреспондентом на добровольных началах.
В его голосе проскользнул оттенок гордости, когда он произнес:
– Поэтому я уже немного знаю о том, как там выжить, что искать, что делать, а чего не делать. У меня есть опыт. Конечно, это, возможно, и не опыт в горячих точках, но точно больше, чем у большинства мобилизованных со всей России.
Никита посмотрел на меня взглядом, полным решимости.
– Я подумал, что если не пойду я и такие, как я, то кто? Я должен. Я обязан. Поэтому из Донбасса я поехал в Питер и там мобилизовался. Мне повезло, что меня зачислили в батальон «Шторм» в составе воздушно-десантной дивизии, – заметил он. – В общем, воздушно-десантные войска в российской системе – это отдельный род войск. Что-то вроде морпехов в США. ВДВ считаются элитными подразделениями. Поэтому я рад, что там служил, и мне повезло, что меня в этот раз туда зачислили. Я знал, что буду не просто сидеть охранять какой-то участок фронта, а буду принимать участие в выполнении активных боевых задач.
Никита наклонился вперед и приглушенным голосом продолжил:
– Вот почему я туда поехал. Я был доволен, потому что из всех возможных подразделений именно там я получу самое лучшее: опыт, обучение, снаряжение. Грех жаловаться.
Я внимательно слушал, вспоминая свой собственный опыт.
– Должен сказать, – наконец уважительно произнес я, – что, когда мы раньше встречались, даже меня, опытного морпеха, впечатлило твое владение ситуацией, тактические навыки и то, что ты говорил о безопасности военнослужащих.
Очевидно, моя похвала несколько удивила Никиту, что отразилось в его взгляде.
Я продолжил:
– Более того, когда я и Маша тогда приехали к тебе с дополнительным снаряжением, твои парни меня очень приятно удивили. Честно говоря, это одно из самых ярких воспоминаний из той поездки в Донбасс. Мы с выключенными фарами ехали через густой туман по неосвещенным грунтовым дорогам, мимо многочисленных блокпостов. Ты и твои ребята тогда вышли нас встретить, и меня поразило, как грамотно они рассредоточились на местности. Очень впечатляюще, – отметил я, вновь переживая те яркие воспоминания.
Да, с момента нашей последней встречи с Никитой прошел не один месяц, поэтому звонок от него с просьбой привезти оборудование для выполнения задания на фронте, стал небольшой неожиданностью. Говорил он спокойно, но я понимал, что в такой ситуации каждая минута на вес золота.
Адрес? Такого понятия попросту не существует в условиях активных боевых действий. Но с присущей ему скрупулезностью Никита предоставил нам серию точных GPS-координат.
Майк, Маша и я отправились в очередную поездку на северные окраины Донбасса. Городской пейзаж постепенно сменился сельским, а затем за окнами автомобиля были видны лишь бескрайние лесные массивы. Ориентируясь в пространстве только с помощью тусклого света габаритных огней и редких отблесков лунного света, мы ехали мимо вооруженных караулов и укрепленных блокпостов, которые должны были сдержать продвижение украинских войск.
С чувством напряженного ожидания мы продвигались вглубь лесного массива. В какой-то момент, когда мы приблизились к последней точке координат, из тени материализовались фигуры – Никита и его группа, словно призраки того самого леса, в котором они расположились. Они были на боевом задании, поэтому не было времени на долгий душевный визит. Мы торопливо передали ему снаряжение и оборудование и спешно уехали, хотя даже в такой несколько суматошной обстановке я явственно почувствовал, насколько общая цель и взаимоуважение объединяли нас с Никитой и этими безымянными силуэтами в лесу.
Я откинулся назад, выражение моего лица было серьезным, но вместе с тем наполненным искренней верой.
– Да. Мне кажется, что поэтому я не так уж за тебя и переживаю. Я знаю, что ты все сделаешь, как надо. И твои ребята, твоя команда должны равняться на тебя. Они должны доверять тебе и прислушиваться к твоему мнению.
В комнате воцарилась гнетущая тишина: каждый погрузился в собственные мысли. Все задумались о том, что сказал Никита. Военная служба и реальность войны – два разных мира, которые объединил в себе этот человек. А нас объединили общий опыт и взаимоуважение – незримая связь, которая выходит далеко за пределы званий и государственных границ. Связь, построенная на чести, верности и нерушимом кодексе защитника своего Отечества.