Лицо Никиты осветила искренняя улыбка, быстро сменившаяся более серьезным выражением. О наших прежних приключениях, которые, однако, я пока не могу описать в этой книге, ходили легенды. Это истории об опасностях, которые встретились на нашем пути, и о дружбе, которая помогла их преодолеть.
– Знаешь, ты сейчас напомнил мне старые добрые времена, – произнес Никита, вспоминая события не такого уж и далекого прошлого.
Его лицо вновь посерьезнело: эти воспоминания едва ли можно назвать светлыми.
– Да… Сейчас, конечно, кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Но вообще да, я довольно тщательно планирую каждую поездку… – Никита на мгновение запнулся, но быстро вернул самообладание и продолжил: – Я старался планировать каждую поездку так, чтобы минимизировать риски для людей, которые доверились мне. Конечно, я не могу гарантировать полную безопасность в условиях войны, но я делал все, что мог.
Он нахмурил брови, однако продолжил:
– К примеру, то место, куда мы тогда ездили, больше не под контролем российских войск, поэтому туда мы отправиться больше не сможем. К сожалению, я знаю, что многие из тех, кто получал от нас гуманитарку, подвергаются преследованиям со стороны украинских властей.
Я представил место, о котором он говорил. Образы были еще свежи в памяти: постоянная атмосфера опасности, когда любой неосторожный шаг мог привести к самым печальным последствиям.
С ощутимым сожалением в голосе Никита продолжил:
– Небольшое поселение, разделенное на две части рекой: с одной стороны держали позиции наши ребята, а с другой – украинцы. Да. В общем, постоянная угроза снайперов, дронов и минометных обстрелов. Как вообще можно что-то планировать, когда речь идет о жизнях людей, за которых я несу ответственность? В ситуации, когда я не могу гарантировать, что они вернутся оттуда не по частям?
Он пронзительно взглянул на меня и продолжил:
– Я думаю, что именно этот опыт помог мне в новой для меня жизни военного. Время от времени мне дают небольшую группу ребят для выполнения боевых задач, и на мне лежит ответственность и за их безопасность в том числе. Конечно, никто не застрахован от шальной пули или внезапного прилета на позиции, и я всегда честен в этом с бойцами. Все понимают, что кто-то из нас может не вернуться с задания. Здесь не до шуток, и я стараюсь…
Я не сдержался и перебил его эмоциональное повествование:
– Но ты же понимаешь, что это не голливудский боевик. Это не кинолента с кетчупом вместо крови, а реальная война, где гибнут люди.
Никита нахмурился и с нескрываемой досадой ответил:
– Ты это знаешь, я это знаю. Но в Москве, да и вообще в России, где не идут боевые действия, далеко не все понимают, что война – это не так уж и весело.
Я понимающе кивнул:
– Действительно, достаточно взглянуть на всех этих диванных воинов с «Реддита». Многие из них поначалу бахвалились, что сейчас поедут на Украину охотиться на русских. Они думали, что, как в боевике, будут отстреливать их по одному. Но когда они приехали, большинство из них сидело в канавах в обосранных штанах, надеясь, что в них не прилетит очередной снаряд.
Никита был одним из тех, кто сражался не только и не столько за жизнь, но и за честь. Мало кто может понять реальность того мира, где одно неверное решение может стать последним. В тот момент мы все поняли, что нас связывает нечто большее, чем просто дружба, – неразрывные узы между теми, кто погрузился в хаос войны и вышел из него другим человеком.
Комната погрузилась в тишину, на стене плясали тени, а в мыслях проносились воспоминания о том, что каждый из нас увидел в этой кровавой войне.
Никита посмотрел на меня взглядом полным мудрости, пришедшей вместе с болью и страданиями, и спокойно заговорил.
– Да, подготовка – наше все. Причем как физическая, так и умственная, – произнес он и с усталой улыбкой на губах продолжил: – Я даже перестарался с подготовкой, когда мобилизовался. Тащил на себе где-то шестьдесят килограммов снаряжения. Парни подшучивали надо мной, но лучше перебдеть, чем недобдеть: не хочу оказаться в ситуации, когда нужно что-то, чего у меня нет. Вот что для меня значит хорошо подготовиться.
Я одобрительно кивнул, погрузившись в воспоминания:
– Да, я помню, как тщательно ты готовился перед боевым выходом. Это действительно было важно.
– Некоторые из ребят постарше посмеиваются надо мной, потому что я, бывает, начинаю говорить об эмоциях и чувствах. Но мы ведь не пустые оболочки, которые приехали воевать. Каждый из нас – уникальный человек, личность со своей историей, своими переживаниями. Никто не был к этому готов. И знаешь, если с кем-то поговорить о том, что у тебя на душе, то действительно становится легче. Особенно, когда теряешь товарищей в бою, – мрачно заметил Никита.
В глазах Никиты я увидел парадоксальное сочетание гордости и скромности.
– Да, я видел, как война меняет людей. Невозможно угадать, как человек поведет себя в экстремальной ситуации. Был у нас один мужичок, сорок четыре года, сварщик. Со стороны он казался ненадежным, даже в чем-то смешным, от тренировок отлынивал. Но когда пришло время, он мужественно выстоял против наступающего украинского танка: спокойно прицелился и подбил его из ПТУРа.
Никита на мгновение замолчал, прокручивая в памяти еще свежие образы.
– Да, тогда я понял, что нельзя судить о людях по одежке. В решающий момент они могут очень сильно удивить.
С нескрываемой гордостью Никита начал рассказывать историю, которая стала для него воплощением братства и доблести:
– Хотите поговорить о мужестве? Я расскажу вам историю о двух братьях из нашего взвода связи.
Он взглянул куда-то вдаль, будто собираясь с мыслями, и продолжил:
– Старшего мобилизовали первым. Он этого не ожидал, в шоке позвонил младшему и попросил позаботиться о матери. – Голос Никиты зазвучал более уверенно, словно эта история придавала ему сил. – Младший, ни минуты не думая, пошел добровольцем. Они служили вместе, отвечали за связь, обычно это довольно спокойная работа.
Никита засмеялся, но даже его смех звучал серьезно.
– Но в один из особенно массивных артобстрелов они проявили себя совсем с другой стороны. Нужно было эвакуировать раненых, но некому было это делать. Братья не стали ждать подмоги и бросились на передовую. Они вытащили пятнадцать парней и позволили остальным продолжать держать оборону. В самый ответственный момент они проявили невероятное мужество.
Я, увлеченный рассказом, наклонился вперед и с восхищением в голосе спросил:
– Они даже не стали ждать, пока закончится обстрел? Надеюсь, эти герои получат свои медали.
– Это еще в процессе, – ответил Никита. – Но дадут им медали или нет – это не имеет никакого значения. Они настоящие герои. Любой человек в такой момент способен проявить доблесть, которой от него не ожидаешь.
Такие истории ярко демонстрируют сложность человеческого характера, который раскрывается в условиях войны. Страх уступает место мужеству, выдержке и силе духа, которые объединяют боевых товарищей даже в самые сложные моменты.
Тишину нарушил робкий голос Маши:
– Никит, а тебе было когда-нибудь страшно на передовой?
Никита повернулся к ней и непонимающе переспросил:
– Страх? Нет, никакого страха, когда я уже адаптировался. Первый раз я по-настоящему испугался в апреле две тысячи двадцать второго года в Донецке. После этого – нет. Я пережил не один десяток артиллерийских обстрелов и заминированных дорог. Страх ни к чему хорошему не приводит.
Во взгляде Маши читалась заинтересованность. Она судорожно вздохнула, вспомнив, как и сама попала в опасную ситуацию:
– Да, все через это проходят…
Она имела в виду случай, когда мы по неосторожности заехали на заминированную территорию противника.
Никита ответил спокойным голосом, его внимание блуждало в каких-то далеких воспоминаниях:
– Да, и это часть процесса адаптации. Я помню, как один раз чуть не наступил на мину. Но знаешь, со временем привыкаешь к мысли о том, что можешь умереть. Как говорил Сенека, мы боимся смерти только потому, что мало о ней думаем. На фронте смерть повсюду, она становится обыденностью. Это просто часть жизни.
Голос Никиты стал твердым, в нем чувствовались мудрость и опыт, заработанные кровью и потом. Тщательно подбирая слова, он продолжил:
– Ты больше не испытываешь страх. Во всяком случае, не так, как раньше. Особенно когда ты в штурмовом подразделении, фактически всего в нескольких метрах от противника. В такой ситуации, как правило, ты уже свыкся с мыслью, что с тобой может что-то произойти. Это совершенно другая реальность.
Никита сделал многозначительную паузу, пока тяжесть его слов медленно оседала вокруг нас. Через несколько мгновений он спокойно продолжил:
– Даже здесь, в мирной и спокойной обстановке Москвы, я думаю о смерти. До меня периодических доходят новости о наших потерях, и это отрезвляет: ты понимаешь, что можешь стать следующим. Но это часть работы. Я сознательно на это подписался, я сам выбрал такой путь. Теперь это осознание – часть меня, пока не закончится война.
Его слова повисли в воздухе, в очередной раз напомнив нам о жестокой реальности войны. О том, как она меняет тех, кто попал в ее тиски, заставляя переосмыслить понятия жизни и смерти. Никита открыл нам окно в душу солдата, показав, как страх сменяется смирением, позволяя трезво взглянуть на жестокие реалии фронта. Из непринужденной беседы старых товарищей наш разговор плавно подошел к глубокой материи человеческой сущности: жизнь и смерть за правое дело ради достижения цели.
Маша подалась вперед и с явным любопытством посмотрела на Никиту:
– Когда мы впервые встретились в Донецке, ты показал мне, как горячо россияне поддерживают жителей Донбасса, передавая гуманитарную помощь со всех концов страны: от Камчатки до Калининграда. Впоследствии я и сама это увидела. Хочу спросить тебя как журналиста и солдата в одном лице: какое твое самое большое разочарование? А с другой стороны – твое самое большое удивление?