Никита задумался, подыскивая подходящие слова.
– Моим самым большим разочарованием стало непонимание между солдатами. Как журналист я ощущаю дух народа. Я знаю, что люди нас поддерживают. Но в вооруженных силах ты живешь достаточно ограниченной жизнью, постоянно опасаешься возможных шпионов среди своих, стараешься сократить взаимодействие с гражданскими. В результате формируется довольно узкий и замкнутый взгляд на мир. Солдаты очень часто не чувствуют любви и благодарности. Это грустно.
Он сделал паузу, давая нам время осознать всю тяжесть его слов, после чего на его губах вновь заиграла улыбка.
– А что больше всего меня удивило… Наверное, дух товарищества, братства. На фронт приходят люди совершенно разных возрастов и профессий. Теперь они не просто коллеги, а братья – настоящая семья, которую объединяет невероятное доверие, понимание. Это чувствуется даже в самых, казалось бы, незначительных вещах.
Взгляд Никиты смягчился, он откинулся на спинку сиденья и погрузился в мысли.
– Я помню, как в один из дней волонтеры принесли нам два пакета с яблоками: в одном красные, в другом зеленые. Один из бойцов вытащил по яблоку из каждого пакета, бросил мне красное, а себе оставил зеленое. Мы откусили по кусочку, заполнив тишину аппетитным хрустом. – Голос Никиты стал задумчивым с нотками ностальгии. – Затем он остановился, взглянул на меня и сказал: «Ой, извини, я забыл, что ты любишь зеленые». Практически в унисон мы бросили друг другу свои надкусанные яблоки – обменялись. Даже не задумываясь об этом.
Улыбка Никиты стала еще шире, наполнившись искренним теплом.
– Такой незначительный жест, молчаливое понимание предпочтений друг друга… Дело было вовсе не в яблоках, а в том, насколько сильно нас связывали незримые узы, которые могут вырасти только из крепкой дружбы и общего опыта. Такого не бывает между коллегами или знакомыми. Это что-то большее, что-то глубоко личное. Связь, которая бывает только между близкими родными, а в нашем случае – между братьями по оружию.
Его голос прервался, но воспоминание осталось, как символ чего-то гораздо более важного. Огонек человечности в мире, часто лишенном ее, напоминание о глубинных человеческих связях, которые можно встретить в самых маловероятных местах, свидетельство чудес, которые открываются даже во время жестокой войны.
Я кивнул, в моих глазах появилось понимание:
– Между братьями. Именно.
– Да, клише, но это правда, – согласился Никита, в его голосе прозвучала убежденность. – Меня разочаровывает, когда я вижу отсутствие такой связи. Но то, что она вообще может появиться, невероятное чудо.
Его слова рисовали не просто картину войны. Он описывал сложный и многогранный человеческий опыт в условиях конфликта, те радости и разочарования, которые формируют характер и личность человека на фронте. Это был мимолетный взгляд в суровый, но вместе с этим нежный мир, где человеческие отношения, взаимопонимание, связь, которая соединяет боевых товарищей, может быть как огромным разочарованием, так и настоящим чудом.
Зазвучал серьезный голос Маши, которая осторожно пыталась поймать взгляд Никиты:
– Даже когда ты находишься на поле боя, как журналист ты все равно поддерживаешь связь с народом. Ты же показывал людям то, что в реальности происходит в самом центре ДНР? Как украинцы постоянно обстреливают город? Ты ведь демонстрировал все эти материалы, чтобы открыть миру глаза на реальность. Но мне интересно вот что: как солдат ты чувствуешь такую же поддержку, как и гуманитарный работник? Или же ты сталкиваешься с непониманием и отсутствием поддержки населения? Или тебя заваливают посылками и передачами с гуманитаркой для солдат?
Наступила многозначительная пауза, в комнате воцарилась задумчивая тишина, после чего Никита начал мягким, но твердым голосом:
– Я думаю, что народ действительно нас поддерживает. Конечно, именно в моем подразделении это чувствуется не всегда, но я знаю, что с нами вся страна. Хотя и есть противоречия и недопонимания, не без этого.
Никита на секунду отвел взгляд, вернувшись в воспоминания, но быстро вернул самообладание и продолжил:
– Я знаю, что с нами вся страна. Я читаю их письма. Я был в нескольких госпиталях и больницах – везде лежат пачки писем от школьников, учителей, ветеранов, пенсионеров. Раненый солдат может приехать ни с чем, его единственную одежду разрежут прямо на нем, чтобы вытащить осколки. Но куда бы его ни привезли, везде его будет ждать свежая чистая одежда, которую пожертвовали именно для бойцов. Я посетил семь или восемь госпиталей, и так было везде.
Его глаза снова встретились с глазами Маши, в голосе зазвучала решимость:
– Иногда люди подходят ко мне на улице, благодарят. А я чувствую себя неловко, потому что я не такая уж и важная шишка, моя роль невелика. Но я знаю, что поддержка есть. Проблема в том, что есть люди, которые дистанцируются от войны. Как это ни странно, это люди, живущие в крупных городах, где информационные потоки наиболее многочисленны и разнообразны. Может показаться, что поддержка не так сильна, потому что те, кто производит информационный контент, отстраняются от освещения тем, связанных с боевыми действиями. Поэтому кажется, что люди не поддерживают нас или им попросту все равно. Но если разобраться, то поддержка есть везде.
С мягкой теплотой в голосе Никита продолжил:
– Некоторое время назад я выступал перед школьниками в Подмосковье. Я не ожидал, что они что-то знают об этом конфликте, но они меня удивили: задавали серьезные глубокие вопросы, а в конце встречи исполнили трогательную песню. Я был поражен до глубины души.
Маша слегка наклонилась и напряженно прошептала:
– Что на фронте нужно больше всего?
Никита посерьезнел и задумчиво ответил:
– Честно говоря, на фронте нужно все. Форма, носки и другая одежда – все быстро снашивается. Но одежду мы можем заменить, это не такая большая проблема. А вот высокотехнологичные приборы: тепловизоры, приборы ночного видения, дроны – их заменить уже посложней.
Слова повисли в воздухе, снова напомнив нам о тяготах солдатской жизни, о войне, о поддержке и отрицании, об изобилии и недостатке. Наш разговор отражал как физическое, так и моральное состояние русского солдата. Никита поделился собственным опытом, показав, как бойцы стремятся к пониманию, поддержке, как они формируют глубинные братские связи, и как они нуждаются в простых, но незаменимых в полевых условиях вещах.
Конфликт на Украине – это не игра. Это даже не политика. Это борьба за души и сердца людей. В тот момент в самом сердце Москвы во время нашего разговора я почувствовал пульс этой войны. В ней течет человеческая кровь.
Андрей Киор: греческие голоса с перепутья
Квартира Андрея Киора была хорошо освещена, здесь можно было отдохнуть от холодного дождя и ощутить радушный прием его большой семьи. Атмосфера была пропитана тяжестью воспоминаний о тех жизненных историях, которые мне предстояло поведать всему миру.
Я осторожно начал прокладывать свой путь к сути нашей встречи и этого разговора:
– Андрей, мои источники сообщили, что ты находишься здесь с самого начала конфликта. Не мог бы ты рассказать мне, да и всему миру, как ты видишь сложившуюся ситуацию? Я хочу понять, какую роль в твоей истории сыграло уникальное сочетание греческого наследия и бунтарского духа.
Он откинулся на спинку кресла, собираясь с мыслями.
– Я Андрей Киор, родился и вырос в Мариуполе. Моя профессия – журналист. По происхождению я грек, но мне не чужда русская культура, которая была, есть и будет частью меня. Начиная с богатых кулинарных традиций и заканчивая воспитанием на русской литературе – классике, конечно, – она является частью моего мироощущения. Нынешняя ситуация, – он сделал многозначительную паузу, – меня огорчает. Это похоже на посягательство на саму нашу идентичность: на таких людей, как я, моя семья, мои друзья. Как будто в один миг бесчисленные жители этих земель превратились в заклятых врагов человечества.
Голос Андрея зазвучал громче, черпая силу в эмоциях, которые он накапливал и сдерживал в себе долгие годы.
– Результат налицо: разрушенные города, навсегда потерянные жизни и неприкрытая агрессия, которая, очевидно, исходит из коллективного Запада. На что я надеюсь? На какой-то проблеск разума, который вернет людям способность мыслить трезво и критично оценивать то, что происходит.
Он немного подвинулся на стуле и продолжил:
– Мы говорим на урумском языке – это наш местный диалект. Но он не имеет практически ничего общего с греческим, поэтому несмотря на наше происхождение, мы не чувствуем прямой связи с Грецией. Многие поколения моих предков жили на этой земле. Не только мои родители, но и бабушки, дедушки, а до этого и их родители здесь родились и выросли. В конце восемнадцатого века в Крыму сложилась напряженная обстановка, чем-то похожая на сегодняшнюю, и наши предки переселились в Приазовье. Фактически они приехали не из Греции, а из Крыма.
В комнате повисла тяжелая тишина, наполненная далекими отголосками прошлого. Андрей задумался, вспоминая все то, что ему довелось увидеть и пережить. Немигающим взглядом он смотрел в пространство, блуждая в собственных мыслях.
Я задал следующий вопрос, пытаясь воссоздать картину происхождения его семьи:
– Получается, что это твой дом. Эта земля, эта история – она у тебя в крови.
Андрей медленно кивнул:
– Верно. Моя жизнь, мои воспоминания – все связано с этим местом.
Я поддался собственному любопытству и спросил:
– Учитывая, что ты живешь здесь всю жизнь, я уверен, что ты своими глазами видел, как развивалась ситуация с две тысячи четырнадцатого года.
Его лицо на мгновение омрачила тень, но Андрей быстро совладал с эмоциями.
– Несомненно. Наш мир перевернулся с ног на голову. Мы хотели выступить против тех зверств, которые творили украинцы, но это было слишком опасно. Причем я говорю не о какой-то непонятной абстрактной опасности. Вовсе нет. Некоторые лишились жизни за то, что просто осмелились высказаться против того, что происходило. Мои друзья в Москве даже не понимают, как это возможно. Но их здесь не было, они не видели того, что видел я. Поэтому, когда разворачивались боевые действия, они не могли понять, почему мы молчали, почему мы не говорили о преступлениях правительства, о