Однако жизнь редко бывает простой, особенно в условиях конфликта. В начале июня 2023 года мы получили тревожное сообщение от Ясмин: Алексей был тяжело ранен. Фотографии, которые она прислала, говорили громче любых слов: ранение было критичным, и я боялся, что он долго не протянет.
Но Алексей был не из тех, кто легко сдается. Он боролся со смертью и победил, хоть и не без потерь: осколок попал ему в левую ногу, спасти которую не удалось.
Пока Алексей ждал свой протез, мы решили временно перевезти его в Москву, чтобы обеспечить высококачественную медицинскую помощь и уход. Алексей, Ясмин и ее дочь остановились у меня. На него было больно смотреть: шрамы и раны покрывали практически каждый сантиметр его тела, а упадническое настроение граничило с клинической депрессией.
Но шли дни, мы делились историями в узком теплом кругу близких людей, и однажды в глазах Алексея я снова увидел огонек – тот самый огонь, который грел людей вокруг него в подвалах Святогорска.
Он был потрепан, но не сломлен, в шрамах, но не побежден. Наблюдая за ним, я понял, что эта глава его жизни, пусть и наполненная болью, была лишь эпизодом. Алексей, молодой сердцем и стойкий духом, шел к выздоровлению, рядом с ним была Ясмин, и у меня не было сомнений в том, что их ждет светлое будущее.
Ужас в Мариупольском драмтеатре
Руины Мариупольского драматического театра были яркой демонстрацией реальных ужасов войны. Обломки кирпичей, выгоревшие занавески и оглушительная тишина резко контрастировали с тем, для чего это культурное учреждение было создано – искусством, радостью и творчеством. Сейчас это очередное выжженное поле боя. Осторожно шагая по растрескавшейся плитке, я думал о том, каким это величественное здание было до войны.
В апреле 2022 года, практически сразу после взрыва, журналисты на цыпочках ходили по неровному полу, тщательно документируя все, что удавалось обнаружить среди обломков. Все указывало на то, что реальность произошедших событий разительно отличалась от того, что показывали в вечерних новостях гражданам западных стран. Обгоревшие винтовки и остатки снарядов были разбросаны возле разбитых окон – это здание действительно использовалось в качестве опорного пункта украинских войск.
Тогда я записывал на видео все, каждую мелочь. Сейчас, почти полгода спустя, я вновь здесь, чтобы своими глазами увидеть, как проходит восстановление театра.
– Не могу поверить, что они могли использовать такое место, – пробормотал я, повернувшись к своему спутнику Майку Джонсу.
Нахмурив брови, он казался не менее обеспокоенным.
Позднее к нам присоединилась Маша, которая нашла двух свидетельниц тех ужасных событий и договорилась с ними об интервью. Это были пожилые женщины по имени Валя и Лена. В их глазах читалась тяжесть пережитого, когда они начали делиться своими историями.
Валя тихим мягким голосом заговорила первой, и Маша переводила:
– Восьмого марта нас срочно отправили в театр. Мы не понимали, что происходит. Во время одного из обстрелов нас эвакуировали сюда, чтобы мы могли укрыться от развернувшего хаоса.
Лена подхватила:
– Пока мы ютились внутри, театр вместе с нами заняли не русские, а украинские солдаты. В подвале подло спрятались азовцы, они постоянно снимали нас на камеру.
Самый кошмар происходил в подвале. Там находилось порядка двух тысяч мирных жителей, в основном женщин и детей. Еще недавно помещение использовалось для репетиций и хранения разнообразных декораций для представлений. Теперь там укрывались напуганные люди, не зная, увидят ли еще когда-нибудь солнечный свет.
Использование гражданских в качестве живого щита – жестокое преступление. Стратегическая уловка, чтобы выставить Украину жертвой.
Когда мы с Майком спросили о том, как с ними обращались украинские военные, Валя замешкалась.
– Они были очень агрессивными. Требовали, чтобы мы, гражданские, особенно женщины, забирали тела военных с передовой.
С удивлением в голосе я осторожно прервал ее:
– Они отправляли невинных мирных жителей в зону боевых действий?
– Да, – подтвердила Валя.
Голос Вали дрогнул, но она продолжала, а Маша послушно переводила каждое слово:
– Представьте постоянный грохот выстрелов и снарядов. Мы были в ловушке, как крысы. Было большой удачей, если детям удавалось хотя бы на несколько минут увидеть солнечный свет. Но он пропадал так же быстро, как и наша надежда на спасение. К нам присоединились немногие бездомные, которые оставались в городе, помогали нам готовить те немногие остатки еды, что у нас были… – Она на мгновение замолчала, погрузившись в страшные воспоминания. – Когда из города выехала вся элита и военные, обстрелы усилились. На улицах вокруг, например, на Куприна, канонада не утихала.
Валя и Лена рассказывают нам с Майком Джонсом свою историю, а Маша переводит каждое слово
Мы зашли в разрушенный драмтеатр, где каждый шаг напоминал о трагедии. Голос Вали дрогнул, но она продолжала:
– Многие собрались здесь, – она указала жестом на полуразрушенную комнату, – когда на нас обрушились стены. – Рука изменила направление, пальцы дрожали. – Взрыв прогремел оттуда, нас швырнуло в одну сторону, потом в другую. Все вокруг потемнело.
Мы и другие журналисты внимательно слушали и записывали каждое слово этой ужасающей истории.
Голос Маши, обычно спокойный, почти сорвался, когда она сообщила:
– После скромной трапезы, которую они называли «капустной икрой», прогремел взрыв – мощный, оглушительный взрыв. Среди обломков и пыли исступленные голоса звали своих детей, своих родных.
Лена, в голосе которой звучали одновременно и печаль, и возмущение, добавила:
– Это был не один, а два взрыва. Второй последовал чуть позже. Оба были из раздевалок. – Она еще сильнее напряглась и продолжила, указывая на комнату: – Мы видели, как украинские солдаты тащили тяжелые ящики с взрывчаткой туда.
Женщины продолжали описывать последовавший за этим хаос: рухнувшие стены театра, пыль, крики, отчаянные поиски близких под обломками.
Валя кивнула и добавила:
– Я помню, как Дима, восемнадцатилетний парень, после взрыва отчаянно кричал о помощи. Он потерял мать и сестру в этом взрыве. Мы делали для него все, что могли: промывали раны водкой и накладывали импровизированные повязки.
В помещении царила атмосфера глубокой тоски.
Валя показала фотографию на своем телефоне:
– Это дети в драматическом театре. Сон был для них единственным спасением от ужасов, творящихся снаружи.
Она прокручивала фотографию за фотографией, показывая нам результаты кровавой бойни и испуганные лица.
Маша, пытаясь разрядить обстановку, подшутила над Валей по поводу ее таланта запечатлевать такие моменты:
– Вы что, военный фотограф?
Мимолетный смех стал короткой передышкой от невеселых рассказов.
Печальным голосом Валя продолжила:
– После этого мы укрылись в бомбоубежище на улице Казанцева. Но даже толстенная дверь советских времен не могла защитить нас от того, что происходило снаружи. ВСУ и «Азов» использовали наше убежище как укрытие для своих подразделений. Они стреляли по русским танкам и отступали в наш подвал, на который затем сыпался град снарядов и пуль.
Майк, не сдержавшись, попросил Машу перевести:
– Вы хотите сказать, что ВСУ намеренно привлекали огонь противника к укрытию, ставя под угрозу жизни мирных жителей?
Валя ответила утвердительно, ее голос звучал решительно:
– Совершенно верно. Наше убежище превратилось в поле боя. Женщины, дети и старики попали под перекрестный огонь.
Стратегия была ясна: спровоцировать русских на атаку и увеличить число жертв среди мирного населения. Жестокая стратегия, выставляющая русских кровожадными чудовищами, а украинцев – жертвами. Такое мы наблюдали неоднократно в исполнении тех, кто хорошо разбирался в искусстве военной пропаганды. Я не мог отделаться от мысли, что к этому причастно ЦРУ.
В голосе Лены сквозило презрение:
– Как будто мало нам было обстрелов. Где-то рядом засел украинский снайпер. Мы были под его прицелом, не могли убежать, периодическими выстрелами он напоминал нам о том, что мы в ловушке со всех сторон.
– Даже если бы мы попытались сбежать, украинские военные нас остановили бы. А может, и вообще бы убили. Для них мы были опасными свидетелями их преступлений, – с ощутимой злостью добавила Валя.
После этого наступила давящая тишина, пока мы пытались осмыслить весь ужас ее слов.
– Был один мужчина, – наконец произнесла Валя с благодарностью в голосе, – который принес попугая. Дети его гладили, играли с ним. Звонкий смех раздавался в нашем укрытии, помогая хотя бы на несколько минут забыть о том, что происходит на самом деле.
Валя печально опустила глаза, погрузившись в воспоминания.
Лена добавила:
– Наши обшаривали склады, пытались найти что-нибудь вкусненькое детям, какие-нибудь конфеты или печенье. Что-то, чтобы поднять настроение хоть чуть-чуть. – Она посмотрела куда-то вдаль. – Волонтеры принесли одеяла, полотенца, даже туалетную бумагу. Несмотря на весь ужас, они пытались нам хоть немного помочь.
Майк непонимающе нахмурился:
– Я помню, много раз говорили о гуманитарных коридорах. Вы не могли ими воспользоваться?
С горечью в голосе Валя ответила:
– К тому времени, как нас согнали в драмтеатр, никаких коридоров уже не было. Мы пытались найти какой-то способ выбраться, но нигде не было ни машины, ни автобуса, которыми можно было бы воспользоваться.
Майк продолжил расспросы:
– Кто в этом был виноват? Украинцы или россияне?
Маша повернулась к женщине постарше и перевела вопрос. Уверенный ответ последовал незамедлительно:
– Украинцы. Русские еще даже не дошли сюда.
Лицо Майка приняло озадаченный вид.
– Но украинское правительство утверждало, что были выделены транспортные средства для эвакуации.
Валя холодно взглянула на Майка и сообщила: