~~~
Когда она вышла из подъезда, часы показывали десять минут пятого. Она не представляла, где находится. Кажется, от Старого города такси ехало на юг, на площади Гулльмарсплан они свернули направо, дальше она уже не ориентировалась. Оглядевшись, заметила справа от подъезда адресную табличку и сделала несколько быстрых шагов, чтобы в темноте прочитать название улицы. Стуршёвэген. Рядом перекресток, и она направилась дальше по улице вдоль темных фасадов с черными блестящими окнами. Редко где горел свет.
Хорошо, что он не проснулся, когда она вставала с кровати. Добрый час ей пришлось лежать, не шевелясь и притворяясь спящей, пока его ровное дыхание не убедило ее, что он уснул. Только после этого она решилась открыть глаза. Объединенная гостиная и спальня, до странного мало мебели. Может, это его временное жилье. Только стены говорили о другом — их до последнего сантиметра покрывали многочисленные картины маслом разных размеров с абстрактными красочными узорами.
Он уснул, прижавшись губами к ее левому плечу. В квартире стоял ощутимый холод. Осторожно, чтобы не разбудить его, она выбралась из постели, встала и собрала валявшуюся на полу одежду.
Из зеркала в ванной на нее посмотрела незнакомка. Эта женщина соблазнила двадцатипятилетнего, поехала к нему домой и переспала с ним. Но пока не понимала — получила ли она то, к чему стремилась, или нет.
Все закрыто.
На лестнице у его квартиры она разнервничалась. Опьянение прошло, и ей захотелось вернуться. Но она представила Хенрика с Линдой — и ноги сами пошли к двери квартиры. Пряча неуверенность, она прижалась к нему уже в прихожей, а его желание было таким сильным, что они едва успели снять одежду. Его руки так неумело ощупывали ее тело, что ей показалось, будто он девственник, она старалась внушить ему уверенность и притворялась, будто получает удовольствие от его неловких действий.
Улица заканчивалась Т-образным перекрестком, она достала мобильный и вызвала такси.
Его звали Юнас, на двери висела табличка «Ханссон». Это все, что она о нем знала, и больше ее ничего не интересовало. Он получил свое, она свое.
Внутри вакуум, бесчувствие. Пятнадцать лет Хенрик был единственным мужчиной, который прикасался к ней, а сейчас она отдала себя совершенно незнакомому человеку.
И ей все равно.
В прихожей горел свет. Она вынула из кошелька и надела обручальное кольцо. Стараясь не шуметь, сняла верхнюю одежду и пошла в кухню. Покой и тишина. На столе тарелка Акселя, вечером они ели спагетти с мясным соусом. Обычный ужин. На столе лежал мобильный Хенрика. Ни одного сообщения. В списке звонков ни одного номера — ни входящих, ни исходящих, все стерто. Этот мерзавец считает себя очень хитрым.
Она вошла в детскую. Ночник в виде месяца горит, на полу разбросаны игрушки, кровать, как обычно, нетронута. Она села на пол. Рядом лежал игрушечный «Экшн-мэн» со скрюченными конечностями. Брошенный беззащитным хозяином, над которым нависла неумолимая угроза.
Взяв игрушку, она рассматривала ее. Кто ее подарил? Правая рука предназначена только для того, чтобы держать оружие…
Она тут же встала. Вытащила связку ключей Хенрика из кармана его куртки и спустилась в подвал. Шкаф со снаряжением. Здесь он хранит свои охотничьи ружья. Единственное место в доме, до которого ей никогда не было никакого дела.
Она нашла их под вещмешком. Стопка напечатанных на компьютере писем без конвертов. Сил хватило только на то, чтобы прочитать первые четыре строчки. Тяжесть в груди. Быстро пролистав бумаги, она обнаружила в конце стопки две распечатки из бюллетеня шведской недвижимости. Квартиры Т22 и К18. Этот подонок подыскивает себе новое жилье, прекрасно понимая, что она без него оплачивать дом не сможет. Мог бы хоть здесь проявить уважение и сообщить, что скоро ей придется съезжать из собственного дома.
Никто и никогда не сможет с ней так поступить. Хенрика она пока не тронет.
А вот Линда даже не представляет, что ее ждет.
~~~
Он попал в пробку. Обычно он доезжал до больницы за восемнадцать минут, один раз дорога заняла двадцать четыре, но теперь за привычное время он успел преодолеть только полпути. Он то и дело перестраивался, но это не помогало.
Доктор Салстедт сообщил, что лучше приехать сейчас.
Но почему он не сказал, что нужно поторопиться?
У Томтебуды, где дорога шла в гору, столкнулись три машины, и он слегка успокоился, когда миновал место происшествия. Сколько раз он проезжал по этой дороге? Сколько конкретно? И, несмотря на тревогу, внезапное облегчение — ничто не принуждает его считать.
Она излечила его.
И следом другая мысль. Прости меня, Анна. Прости.
Жарящийся бекон. Этот запах навсегда связан с тем вечером, когда она его покинула. Он ощутил угрозу, едва переступив порог. В воздухе носилось что-то еще, помимо кухонного чада. Машина у входа, значит, отец дома, а мама в такое время бывала дома всегда. В прихожей он, не раздеваясь, прислушался — заметил ли его кто-нибудь из них.
Полная тишина. Но он знал, что они там.
Держа руки перед собой, он не решался прикоснуться к куртке, которую предстояло снять. Чувствовал, как внутри нарастает навязчивый кошмар, и направился в ванную, чтобы умыться.
— Юнас!
Замер. Это отец.
— Да.
— Иди сюда.
Он сглотнул.
— Я только умоюсь.
— Брось эту чушь и иди сюда, я сказал!
Кажется, пьяный. И злой. Он становился таким почти всегда, когда пил, но обычно он пил только по выходным. Тогда приходилось вести себя осторожно, никто не знал, когда он взорвется. И почему.
Навязчивое состояние отступило. Сменилось страхом — что ждет его. Он снял куртку, положил ее на стул, все снова стихло, и он медленно пошел на кухню.
Она сидела за столом.
Он склонился над мойкой, в руке стакан. Вода или водка.
На столе перед ней лежала белая мужская рубашка.
Когда он вошел, она повернула голову и посмотрела на него. От выражения ее глаз ему стало страшно. Захотелось подбежать к ней, обнять, утешить, защитить. Как в детстве, положить голову ей на колени, чтобы она погладила по волосам и сказала, что все будет хорошо. Так они часто утешали друг друга, спаянные ужасом перед непредсказуемым воскресным гневом отца.
Он посмотрел на отца. По глазам стало ясно, что тот выпил. Глаза незнакомца.
Он сделал глоток.
— Мать нашла рубашку со следами помады. Поэтому она так сердится.
Наконец она знает. Несмотря на сильное беспокойство за нее, он почувствовал облегчение. Теперь отцу придется признаться. А сам он освободится от этой ноши, и между ними больше не будет ни лжи, ни фальши. Он снова будет принадлежать ей, целиком и полностью, он встанет на ее сторону. Он всегда был на ее стороне.
Резко поставив стакан на стол, отец посмотрел на спину матери.
— А что, по-твоему, я должен делать? Ты же вцепилась в меня мертвой хваткой! Ты же как кухонная тряпка, и вечно ноешь, что мало денег, что мы никуда не ездим и так далее. Так иди работай, если тебя что-то не устраивает!
Посмотрев на мать, Юнас осмелился подойти к ней. Положил руку ей на плечо, и она накрыла его руку своей.
Он бросил взгляд на отца. Скотина. Ты нам больше не нужен. Ты никогда не был нам нужен.
И тут выражение глаз, сидящих на лице отца, но принадлежащих чужому человеку, резко изменилось. В следующую секунду стакан, из которого тот пил, разбился о кафель над плитой на противоположной стене кухни.
— Давай, лицемерная свинья, притворяйся, что ты ничего не знал.
Прошло несколько секунд, прежде чем мать отпустила его руку.
— Он, чтоб ты знала, делал все, чтобы до тебя ничего не дошло. Он врет, как сивый мерин, даже не понимаю, откуда это у него. Хотя от тебя, конечно, у тебя же сплошное жулье в роду. — Отец неумолимо продолжал: — Что же ты ничего не рассказываешь? Расскажи ей, как меня любят. Как все бабы, кроме нее, готовы на все, что угодно, лишь бы я их трахнул. А эту с помадой ты даже много раз встречал. Ты же сам все видел.
За две недели до этого его позвали в Сёдерхамн, предложили подзаработать на уборке строительного объекта, где отец прокладывал трубы. Он обрадовался — они с отцом проведут вместе два дня, у них наверняка будет возможность поговорить, он объяснит, что не может больше лгать.
Целый день он ждал подходящего момента, но напрасно. Ладно, решил он, за ужином в гостинице шанс обязательно появится. Когда они вошли в кафе, она уже была там. Они не успели доесть, как отец пригласил ее к ним за стол. Заказал еще пива, потом еще и еще. Юнас сидел молча, стыдился отца, который вел себя все развязнее и развязнее. Примерно через час отец сунул ему несколько сотенных и отправил в город. Только около трех ночи он, смертельно уставший, рискнул вернуться, очень хотелось спать, а в полседьмого нужно было снова вставать на работу. Она была в номере. На полу валялась одежда, из-под одеяла торчала ее толстая нога. Его никто не заметил. Остаток ночи он провел на диване у стойки портье, но внутри у него что-то перевернулось — все, теперь с него довольно. Утром он не смог сдержать злость. Впервые в жизни он высказал отцу все, что думал, а тот, мучимый похмельем, сидел в одних трусах на грязной двуспальной кровати и пытался просить прощения. Но Юнас был непоколебим. На этот раз он расскажет все. Он не будет больше лгать. Почувствовав его решимость, отец закрыл лицо ладонями, скрючился, отчего живот навис над трусами, и зарыдал. Он умолял. Обещал, что это больше не повторится.
И Юнас снова против воли стал предателем.
Мать повернула голову и посмотрела на него. Она не произнесла ни слова, но вопрос читался с кристальной ясностью. Он отвел взгляд. Сел перед ней на корточки, опустив голову, его лицо у ее правой ноги. Он молил Бога, чтобы она прикоснулась с нему. Дала знак, что прощает. Что понимает, что он не хотел ей зла. Что он делал это ради нее.
Прости.
Прошло несколько секунд или минут.