Любимая, если бы я мог тебя обнять. Не бойся, у тебя есть я, я буду оберегать тебя. Я докажу тебе свою любовь. И когда ты поймешь, на что я готов ради твоей любви, ты меня полюбишь. Навсегда. И я никогда тебя не оставлю. Никогда.
Он вдруг почувствовал, как от благодарности увлажняются его собственные глаза. Он и она, в слезах, всего лишь в метре друг от друга.
Даже мысль об одинокой ночи в квартире больше не пугала.
Уверенный в себе, он отошел в сторону, обогнул дом и вернулся к машине.
Никто лучше его не представляет, что предательство может сделать с женщиной. И что нужно для того, чтобы ее спасти.
На этот раз он не проиграет.
Ему дали еще один шанс.
~~~
Когда ключ наконец щелкнул в замке, сна у нее не было ни в одном глазу. В темноте она тревожно ходила по дому от одного окна к другому и всматривалась в сад. Но не замечала ни движения, ни звука — только легкие тени деревьев, когда между облачных круч вдруг проглядывала луна. И размытое зарево прожекторов на телебашнях.
Услышав, что он пришел, она поспешила в спальню и улеглась рядом с Акселем. Часы показывали начало пятого.
Он без суеты помылся в ванной. Прошло почти полчаса, прежде чем она услышала шаги на лестнице, а в следующую минуту он лег на свое место с другой стороны двуспальной кровати. Она притворилась, что только что проснулась.
— Привет.
— Привет.
Он лег на бок спиной к ней.
— Удалось повеселиться?
— Ммм.
— Как там Микки?
— Хорошо, спокойной ночи.
Уже утром в воскресенье она поняла, что он хочет что-то сказать. Он неприкаянно бродил по дому, надолго выходил из кабинета и даже подолгу находился в одном помещении с ней. Но она не собиралась помогать ему начать разговор, ей нравилось наблюдать за его мучениями. Наконец за обеденным столом с наспех состряпанным омлетом он созрел. Аксель на своем высоком стульчике в случае чего послужит щитом.
— Я подумал над тем, что ты сказала. Что мне стоит уехать на несколько дней.
Она решила молчать. Взяла нож Акселя и помогла ему собрать остатки еды в горку, с которой он сможет справиться.
— Я уеду в понедельник утром, если все будет в порядке. Всего на пару дней.
— Конечно. А куда?
— Не знаю. Возьму машину и поеду куда глаза глядят.
— Один или?
— Да.
Основа основ: хочешь врать убедительно — не отвечай на вопрос слишком быстро. Кретин.
Она встала и начала собирать тарелки.
— Ты помнишь, что сегодня в садике собрание? Я думала отвезти Акселя к родителям, чтобы мы смогли пойти оба.
Она заметила, как он сглотнул.
— Я говорила с Черстин. Бедная Линда, видимо, не в себе. Она уверяет, что не посылала эти мейлы.
Он взял стакан с водой и пил, пока она продолжала говорить.
— Ты понимаешь, как эта штука устроена? Кто-нибудь, кроме нее, может использовать ее почту?
Он встал, чтобы отнести стакан в посудомоечную машину.
— Наверное.
Видимо, он уже сказал все, что хотел. И если она хочет добиться от него еще чего-нибудь, нужно делать это сейчас. Пока он не прошел свои двенадцать шагов.
— Но почему в таком случае с ней так поступили? Невероятно, она же может из-за этого лишиться работы. Если кто-то так пошутил, то странные у нее друзья, ничего не скажешь.
Но эту тему он обсуждать, очевидно, не намерен. И первые шесть шагов к свободе уже проделал.
Родители предложили заехать за Акселем, и мысль о том, что Хенрику придется пить кофе с тестем и тещей, убедила ее согласиться. Она испекла бисквит и накрыла в гостиной, чтобы все выглядело поторжественней.
Хенрик присоединился к ним не сразу. Тянул до последнего, сидел, закрывшись в кабинете, а когда наконец вышел и сел за стол, его кофе успел остыть. Он отлучился на кухню, чтобы вылить чашку, вернулся и снова сел на свое место.
— Ну что, поздравляем.
Аксель сидел на коленях у ее отца.
— Эва сказала, тебе заказали большую газетную статью.
Хенрик непонимающе посмотрел на тестя.
— Вы же это как раз недавно праздновали, — растолковывал тот.
Хенрик бросил взгляд на Эву. Помогать она не собиралась.
— А, это, ну да...
— А какая газета?
— Да новая одна, я толком не понял, как они называются.
На этом собственно дискуссия закончилась. Хенрик молча выпил кофе, родители Эвы изо всех сил пытались поддерживать разговор. Сама она только сидела и удивлялась. Наверное, они никогда больше не соберутся вместе. Этот раз — последний.
Скоро ей придется рассказать им обо всем, обсудить денежные вопросы. Понадобится их помощь, когда она будет выбрасывать его из дома.
Но пока рано.
— Ну что, мы, пожалуй, поехали?
Не вопрос, а скорее утверждение. Она поняла, что за столом довольно долго царила полная тишина. И, подняв глаза, поймала на себе мамин взгляд. Когда отец вставал, его стул царапнул пол.
— Ну что, Аксель, как насчет того, чтобы поехать к нам, пока мама с папой будут на собрании?
Эва начала собирать со стола кофейные чашки.
— Аксель, хочешь взять с собой что-нибудь к бабушке и дедушке? Тогда сходи к себе. Можешь сложить все в рюкзак.
Она забрала со стола блюдо с бисквитом, к которому никто, кроме Акселя, не притронулся, и вышла с ним на кухню.
Хенрик сбежал к себе, едва представился случай.
— Пойду работать. Пока, Аксель. До вечера.
Он прошел мимо двери в кухню, не удостоив Эву даже взглядом.
До собрания оставалось еще около двух часов. Эва расположилась на кухне за обеденным столом, прихватив скопившуюся на разделочном столе кипу бумаг. Неразобранная почта, по большей части конверты со всевозможными уведомлениями, адресованными Хенрику. Он давно перестал открывать их сам. Из опасения, что они пролежат слишком долго и среди них затеряется какой-нибудь счет, она делала это за него. Ни он, ни она этого не комментировали. Равно как и многое другое. Она никогда бы не доверила ему оплату счетов, так как точно знала, что ни один он не оплатит вовремя. Где ему справиться с этим, если у него не хватает сил даже на собственную почту? И все же в глубине души ей всегда хотелось, чтобы он принимал больше участия в их общих финансовых делах.
Впрочем, уже не хочется.
Скоро у нее не будет ни этой проблемы, ни многих других.
Она посмотрела по сторонам. Сколько труда она сюда вложила, сколько энергии! Этот старинный раздвижной стол, сколько антикварных магазинов она объехала прежде, чем нашла то, что хотела. Этот цветочный горшок на полу, собственноручно притащенный из Марокко, который был для нее настолько важен, что она даже переплатила за перевес багажа. Картина из родительского дома, стулья, стоившие целое состояние, банки, которыми никто не пользуется, но которые стоят на кухонной полке потому, что создают уют. Все вдруг стало безобразным. Как будто все привычные предметы изменились и она видит их впервые в жизни. Все, что ее окружает, больше ее не касается. Она начисто забыла, что когда-то все это имело для нее огромное значение. Все, что было для нее само собой разумеющимся, любимым, трогательным, драгоценным вдруг перестало им быть. Словно объектив, куда она смотрела в полном одиночестве, сместился и исказил все вокруг. Единственное, что она теперь видела, — насколько все бессмысленно. Но она осталась посреди всего этого совсем одна, внутри своего собственного мира. Сидит тут и, как всегда, собирается оплачивать счета из мира внешнего.
Дверь кабинета открылась. Он вышел в гостиную, но быстро вернулся, подобрал с пола игрушку, положил ее на разделочный стол И снова скрылся.
Она пробежала глазами брошюру из муниципалитета, переложила ее в стопку с макулатурой и открыла следующий конверт.
Он вышел и снова бесцельно прошелся по комнатам. Когда же, спустя всего несколько минут, это повторилось в третий раз, она не сдержалась.
— Тебя что-то беспокоит?
Оторвав прозрачное пластиковое окошко, она положила конверт в стопку с макулатурой.
Быстро-возвращайся-в-кабинет-и-не-смей-пока-зываться-до-отъезда — наверное, ему показалось, что она произнесла что-то в этом духе. По крайней мере, именно так он и поступил.
А отвечать на вопрос — нет, она слишком многого хочет.
Время наконец подошло. Она чувствовала необычайную бодрость, словно они направлялись на долгожданный праздник. Он вел машину, она сидела на пассажирском месте в «гольфе», на котором они поехали потому, что он был удобнее припаркован. «Гольф» пусть забирает, ради бога. А «сааб» ее и оплачен фирмой.
— Мне жаль, что тебе пришлось врать отцу. Насчет работы. Я не нарочно.
Он не ответил. Взгляд вперед, руки на руле в положении «без десяти два».
Она продолжала:
— Я просто не хотела рассказывать им в четверг, когда Аксель у них ночевал. Что нам с тобой надо побыть одним.
На этот раз он издал какой-то звук, нечто вроде похрюкивания. Улыбнувшись про себя, она накрыла рукой его руку на рычаге переключения скоростей.
— Ты так убедительно врал. Я и подумать не могла.
Когда они пришли, в игровой уже собралось много родителей, все в голубых бахилах поверх обуви. На зеленом полу в произвольном порядке были расставлены стулья, но большинство родителей стояли группками и негромко разговаривали. Ни Линда, ни Черстин еще не показывались. Хенрик сел у двери. Его пальцы нервно барабанили по ручке стула.
Эва подошла к маме Якоба и огляделась по сторонам:
— Похоже, идею с собранием одобрили почти все.
Анника Экберг кивнула:
— Да. Спасибо за помощь.
— Пустяки.
Шум стих, когда в дверях появилась Черстин. Да, назвать ее веселой никому бы в голову не пришло.
— Здравствуйте, рада вас всех видеть, несмотря на то что сегодня мы собрались по совсем не радостному поводу. Давайте сядем.
И все послушались, как воспитанные детки. Тридцать два родителя прошелестели бахилами каждый к своему стулу, и Эва заняла место рядом с законным супругом.