Темнота работала на него. Хорошо, что она не видит, как ему стыдно. Сейчас она не должна задавать вопросы и обвинять. Она должна поддержать его. Понять.
— Я никогда не рассказывал тебе... Кажется, я вообще не говорил об этом ни с Эвой, ни с кем другим. Это было давно, еще в Катринехольме, до того, как я переехал в Стокгольм, мне было всего двадцать.
Как же сильно он любил. Безоговорочно, до безумия. По крайней мере так ему казалось. Двадцать лет, никакого опыта. Все новое, неиспытанное. Ничем не омрачаемое. Безграничное.
— Я встретил девушку, ее звали Мария, она была на год младше меня. Сразу после гимназии мы стали жить вместе, сняли однокомнатную квартирку в центре. Я был влюблен со страшной силой...
Платить пришлось дорого. Он поставил на кон все, но ни секунды не чувствовал себя уверенно. Равновесие было нарушено с самого начала, он любил сильнее, чем она, и каждую минуту пытался восстановить равновесие. Ежедневный парализующий страх потерять ее управлял всем его существованием. И у страха были основания. Несмотря на все ее клятвы, ему так и не удалось преодолеть свое недоверие. Она сумела убаюкать его своей кажущейся надежностью, в которую он даже до поры поверил, потому что выбора у него не было. Но потом его подозрения подтвердились многочисленными свидетельствами.
— Она обманывала меня. Я словно чувствовал это все время, но она уверяла, что это не так. Но потом она все-таки призналась, что встретила другого.
Никто и никогда больше так со мной не поступит. Я больше не позволю себя обмануть. Я больше никого не подпущу к себе так близко.
Двадцать лет прошло, а шрам по-прежнему свежий. Но обещание он держал. Пока не встретил Линду. Она заставила его рискнуть.
Но Эва все разрушила, разбередив старую рану.
Он услышал, как она снова отпила из стакана. Уловил ее движения — игру теней в темноте.
— У меня только один вопрос. Что ты хочешь?
Он закрыл глаза. Ответил честно:
— Я не знаю.
— Я хочу, чтобы ты ушел.
— Линда, пожалуйста.
— Я знаю, чего хочу, я давно это знаю, и я рассказывала об этом тебе. И ты утверждал, что хочешь того же, но теперь я вижу, что тебе это не нужно.
— Нужно, конечно, нужно.
— Нет!
— Да! Просто сейчас все изменилось.
— Вот как! Тогда понятно. Ты выяснил, что у твоей жены есть другой, и наши отношения потеряли всякий смысл. Какая гадость!
Она снова легла на кровать.
— Линда, дело не в этом.
— Что же тогда изменилось, черт тебя побери? Если не твои чувства ко мне? Всего два дня назад мы с тобой смотрели квартиру!
Спрячьте меня на год на необитаемом острове.
Оставьте мне возможность выбора.
— Разве ты не можешь подождать меня?
— Подождать? Чего? Покаты посмотришь, удастся тебе вернуть ее или нет?
— Нет!
— Тогда чего? Пока ты решишь, гожусь я на замену или нет?
— Прекрати, Линда. Мне просто кажется, что все происходит слишком быстро. Я понял это по своей реакции, я как будто... я...
На этот раз он сам замолчал на полуслове. Что он, собственно, понял?
— ...как будто на самом деле ты любишь жену?
— Нет, это не так. Правда.
Или?
— Дело не в этом. Просто я понял... что не готов пока... Это было бы несправедливо... по отношению к тебе.
Пожалуйста, заберите меня отсюда!
— Я просто-напросто не готов. И если я в таком состоянии свяжу жизнь с тобой, то поступлю несправедливо по отношению к тебе.
— И поэтому ты считаешь, что я должна сидеть и ждать, пока ты будешь готов, если такой момент вообще когда-нибудь наступит.
— Тебе намного легче. Ты ведь ничем не рискуешь!
Она снова поднялась.
— Ничем не рискую! Я работаю в детском саду, и у меня роман с отцом воспитанника! Как ты полагаешь, что с мной будет, если это откроется. Что? А эти мейлы? Как ты думаешь, каково это, когда кто-то влезает в твой компьютер, находит личные письма и рассылает их от твоего имени? Ты понимаешь, что тому, кто это сделал, все известно? Он нас видел! И пытается наказать меня!
— Это не Эва. Я знаю, ты думаешь, что это она, но она не такая. И потом, зачем ей это? Она должна радоваться. Это развязывает ей руки.
Линда замолчала, он разглядел в темноте, как она качает головой. Наклоняет голову вправо-влево, медленно и с отвращением.
К нему:
— Ты сам себя слышишь? Слышишь свои слова? Бедный маленький брошенный Хенрик! Как же тебя жалко!
Он молчал.
Он потерял ее.
Она встала и открыла дверь каюты. Яркий, слепящий свет из коридора, превращающий ее в темный силуэт.
— Ты никогда не будешь готов, Хенрик. На твоем месте я бы посвятила будущее тому, чтобы выяснить, кто ты и чего действительно хочешь от жизни. И только после этого я бы звала за собой других.
Он сглотнул. Ком в горле болел и не исчезал.
— Уходи.
Он не помнил, когда в последний раз так нервничал. Огромный букет роз на сиденье рядом вдруг показался гротескным, как дурацкий реквизит из дурацкого фильма. Часы показывали начало одиннадцатого, и он был бы рад провести день дома в одиночестве, чтобы собраться перед ее приходом с работы. Он не позвонил и не предупредил, что возвращается на сутки раньше.
Так близко. К дому. И как никогда далеко. Он выругался при виде плохо припаркованной «мазды» справа, перегородившей поворот на их улицу. Объехал помеху, держась за руль одной рукой, и в следующую секунду увидел свой дом.
Ее машина стояла у гаража.
Почему она не на работе?
И стремительная мысль.
Может, она не одна. Может, она позвала домой любовника, воспользовавшись его двухдневным отсутствием, и показывает ему дом, который станет ее приданым. От этой мысли ему сделалось противно и одновременно страшно. Он один, а их двое. И из дома придется съезжать ему, потому что ее финансовые возможности позволят ей выкупить его долю. А тот урод вселится в его дом и будет наслаждаться результатами всех трудов и усилий, которые вложил туда он, Хенрик! Черт. А она, такая понимающая! Считающая, что ему надо уехать на несколько дней, чтобы подумать. С домом я справлюсь без проблем. Главное — чтобы ты почувствовал, что тебе снова хорошо. Я здесь, если тебе понадоблюсь. Я рядом, и так будет всегда. Я все и всегда делала ради тебя. Может, порой я плохо показывала это, но я постараюсь исправиться.
Какое хладнокровие и расчетливость, и все это для того, чтобы несколько дней спокойно спать с любовником. Кто она, женщина, с которой он прожил пятнадцать лет? Он ее вообще знает?
А тур, который она заказала? И шампанское. Все это только для того, чтобы успокоить свою совесть?
Он открыл дверь машины, взял букет и вышел. Если она заметила его через окно, то лучше идти. Но что делать, если в доме другой?
Он помедлил, прежде чем сунуть ключ в замочную скважину. Тянул сколько можно, чтобы дать им время прервать то, чем они возможно занимались, сцену в спальне он бы сейчас не вынес. Поставил сумку на пол в прихожей, осмотрелся в поисках чужой обуви, но ничего не нашел.
Сверху донесся ее голос:
— Кто там?
— Это я.
Шаги на втором этаже, ее ноги, спускающиеся по ступеням, и наконец вся она, остановившаяся на лестнице. Выражение лица определить трудно, то ли удивленное, то ли раздраженное.
— Я думала, ты вернешься завтра утром.
— Да, я знаю. Я передумал.
Он подавил порыв спросить, одна она или нет, как ему ни хотелось узнать правду.
Они так и стояли, рассматривая друг друга, и ни один не решался предпринять следующий шаг. Букет за спиной вдруг начал жечь руку так сильно, что захотелось ретироваться и выбросить его прежде, чем она все поймет.
Он не мог определить, что на самом деле испытал, увидев ее. Хотелось только одного — тихо и спокойно подняться по лестнице, опуститься на диван и почувствовать, что ничего не изменилось. Решить, кто поедет в садик, и отправиться туда без спазма в желудке, а потом всем вместе поужинать, как в любой другой вторник. Спросить, как Аксель, не звонил ли кто, где его почта и не взять ли в прокате фильм на вечер. Но между ними лежала пропасть. И у него не было ни малейшего представления, как через нее перебраться. Равно как и о том, что его ждет на другой стороне.
— Почему ты не на работе?
Он не хотел, чтобы показалось, будто он пытается что-то выведать, но прозвучало это как обвинение. А она со всей очевидностью искала подходящий ответ, готового у нее явно не оказалось.
— У меня немного болит горло.
Она произнесла это уже по дороге наверх, не посмотрев на него. А он знал, что она лжет. Когда она скрылась из вида, он отложил букет, быстро снял куртку и, посмотрев в зеркало, причесал пятерней волосы. Он не помнил, когда в последний раз покупал ей цветы, если вообще когда-нибудь делал это. Но коль скоро он хочет добиться того, что наметил, нужно преодолеть охватившее его неудовольствие. Цель у него одна-единственная, но в душе при этом боролись разные чувства. Злость, страх, растерянность, решимость.
Взяв букет, он направился вверх по лестнице.
Она собирала бумаги с кухонного стола. Калькулятор, ручка. Папка, полученная от риелтора, в которой она хранила квитанции и кредитные документы, касающиеся дома.
Снова страх. Сильнее злости.
— Что ты делаешь?
Она не успела ответить. Подняла на него глаза и увидела кроваво-красный букет. Молча стояла и разглядывала цветы, словно пыталась определить, что это такое. В конце концов, после невыносимо мучительной паузы, на протяжении которой он не чувствовал ничего, кроме стука собственного сердца, ей видимо удалось распознать предмет.
— Тебе подарили цветы?
— Нет, это тебе.
Он протянул ей букет, но она даже с места не сдвинулась. Ни намека на реакцию. Пустота. Ни малейшего намерения брать цветы. Ее равнодушие повергло его вдруг в такую растерянность, что он чуть было не потерял над собой контроль, ему захотелось выкрикнуть ей в лицо все обвинения. Уничтожить фальшивую, бесчувственную маску, за которой она пряталась, поставить ее на колени. Заставить признаться. Но действовать напролом нельзя, иначе он проиграет.