На глаза навернулись слезы, и она почувствовала, что злоба и ненависть, переполнявшие ее все последние дни, отступают, а на их место приходит безграничная грусть. Расслабившись, она ощутила безумную усталость и, совершенно обессиленная, забралась под одеяло. А вдруг шанс все-таки есть? Но как простить? Разве она сможет когда-нибудь снова доверять ему? Но какая же она мать, если не даст ему еще один-единственный шанс — ради Акселя? Непростительно не то, что он влюбился в другую — это как раз понятно, учитывая, каким был их брак. Рану от его предательства и лжи она никогда не сможет залечить. Ужасно то, что он не рассказал обо всем честно, не объяснил, не дал ей шанс отреагировать и оценить реальные обстоятельства. Человек, которого она считала самым близким, ради собственных интересов причинил ей такую боль. Разве она сможет уважать его после того, как он повел себя как трус?
Она легла на подушку и закрыла глаза. Забыть обо всем, уснуть, проснуться, стряхнуть с себя кошмарный сон и сделать так, чтобы все было как раньше.
Может быть, ей хватило бы одного его слова. Единственного слова, но сказанного открыто и честно, — и она попыталась бы еще раз. Попыталась бы уважать его как мужчину.
Открыто и честно сказанного «прости».
~~~
Она проснулась оттого, что дверь спальни распахнулась. Удар, и ручка оставила глубокую вмятину в мягкой стене из гипсокартона, а звук заставил ее в страхе сесть на кровати.
— Какая же ты дрянь!
Она бросила взгляд на будильник. Четверть шестого. Она проспала больше шести часов.
— Что случилось?
Осторожно.
Он ухмыльнулся.
— Что случилось? А ты как думаешь? Тебе никогда не приходило в голову, что я должен первым узнать, что ты собираешься развестись и вышвырнуть меня из дома?
У нее перехватило дыхание.
— Как ты считаешь, приятно узнать об этом от твоих родителей? Стоишь как лох и ничего не понимаешь.
Сердце стучало. Контроль утекает от нее, капля за каплей.
— Зачем ты говорил с ними?
Идиотский вопрос, она и сама это понимала. Он — качая головой в откровенном отвращении — тоже.
— Потому что они спросили, когда мы собираемся забрать Акселя.
Черт. Все катится к чертям собачьим.
— Что будет, если ты когда-нибудь обрубишь наконец эту пуповину?
— Жить с тобой это, черт возьми, то же самое, что быть женатым на твоих родителях. Они же как... Как эти игрушки, лизуны, — прилипли и волочатся за тобой следом и лезут во все подряд. Ой, они же так все понимают! — И дальше, слащавым голосом, словно передразнивая: — Бедняжка Хенрик, как ты себя чуууувствуешь... — Все его тело выражало отвращение. — Как ты могла рассказать им все, не поговорив со мной? Впрочем, ничего удивительного, ты всегда так поступала, а тут, подумаешь, развод, ерунда какая-то. Это они виноваты в том, что все так сложилось.
Она мгновенно разозлилась:
— Мои родители всегда шли нам навстречу. Чего не скажешь о твоих!
— По крайней мере, они не вмешиваются в нашу жизнь.
— Вот это точно!
— Лучше так, чем как твои. Ты всегда считала, что они главнее, чем я. Как будто твоя семья — это все еще они.
— А это так и есть.
— Вот видишь. Может, ты тогда и детей с ними заведешь? И жить будешь с ними? А трахаться сможешь со своим любовником, как обычно.
Ударив кулаком по притолоке, он скрылся в кухне. Она отправилась следом. Он стоял, склонившись над столешницей и напряженно дышал.
Да как он смеет?
— Что ты, черт возьми, имеешь в виду?
Он повернул голову и посмотрел на нее.
— Прекрати притворяться. Он все рассказал.
— Какой еще, к дьяволу, он?
На его лице появилась презрительная улыбка.
— Как можно быть таким убожеством? О тебе много всякого можно сказать, но я никогда не подумал бы, что ты настолько труслива.
— И это говоришь ты!
Он замолчал. Она поняла, что попала в точку и что перевес снова на ее стороне. Но надолго ли? Что она может знать, а чего не должна? Она не должна знать о Линде, хотя только этим знанием можно оправдать все, что она совершила. Впрочем, теперь продуманная ею схема изменилась и весь порядок нарушился. Теперь все может обратиться против нее.
— И что же это за «он», который тебе все рассказал?
— Прекрати, Эва. Говорю тебе, мне все о тебе известно, ты можешь прекратить играть. Ты хочешь, чтобы он переехал сюда, и для этого выгоняешь меня?
— Что ты несешь? Кто «он»?
Мгновенным движением он швырнул на пол блюдо с фруктами. Острые керамические осколки и катящиеся по свежеотполированному паркету апельсины и яблоки.
Он направился в спальню.
Она последовала за ним.
— А нельзя ответить вместо того, чтобы ругаться? В том, что у тебя нет ответа, блюдо не виновато.
Он открыл верхний ящик комода и начал рыться в ее белье.
— Что ты делаешь?
— Куда ты его засунула?
— Что?
— Этот роскошный дневник, который ты получила?
— Ты хочешь, чтобы я тебе его вернула?
Он остановился и пристально посмотрел на нее:
— Остановись наконец! Я специально оставил его на кровати, чтобы ты поняла, что я заметил и его, и этот омерзительный клок! Сколько лет этому мерзавцу? Медальонами вы тоже обменялись? А что, тебе пойдет, если ты повесишь себе на шею маленького золотого Андерса. — Взяв в руки черный бюстгальтер, он помахал им перед ее лицом. — Полагаю, он захлебывается от похоти, когда видит это на тебе, хоть такое и трудно понять.
Она молчала. Он окончательно свихнулся?
С грохотом задвинув ящик, он вышел из спальни. Она пошла за ним. В дверях гостиной он вдруг остановился.
— Да ты сошла с ума!
Судя по голосу, он действительно имел это в виду, и она проследила за его взглядом. На столе рядом с диваном стояла ваза, из которой торчали зеленые стебли. Роз не было. Их срезали и куда-то унесли.
Теперь ухмыльнулась она:
— Стоило беспокоиться. Мог бы с самого начала оставить себе, мне они все равно не нужны.
Оглянувшись, он посмотрел на нее как на душевнобольную.
Зазвонил телефон. Ни один из них не торопился ответить. Сигнал за сигналом, а они стояли и слушали, точно окаменев.
— Не отвечай.
Он тут же направился к телефону в кухне. Словно она велела ответить немедленно.
— Да, это Хенрик.
И молчание. Пока оно длилось, Эва подошла и заглянула в кухню через открытую дверь. Он стоял совершенно неподвижно, открыв рот и не мигая глядя перед собой. Трубка прижата к уху.
— Как она? Где она лежит?
Он очень встревожен. Несколько месяцев назад его матери сделали операцию по шунтированию. Может быть, ей снова плохо?
Но тут он медленно повернул голову и посмотрел на нее. Пронзил ее настолько презрительным и враждебным взглядом, что она испугалась. Не спуская с нее глаз, он продолжил разговор:
— Вы можете сказать ей это сами.
И протянул ей трубку.
— Кто это?
Он молча стоял и с прежней ненавистью протягивал ей трубку.
Физически ощущая опасность, Эва медленно приблизилась. Он продолжал смотреть на нее, пока она подносила трубку к уху.
— Алло.
— Это Черстин Эвертсон из Кортбаккенского детского сада.
Официально и обезличенно. Словно обращаясь к незнакомому человеку. Или к тому, с кем не хочешь знаться.
— Да, здравствуйте.
— Будет лучше, если я перейду сразу к делу. Я только что сказала вашему мужу, что знаю о его отношениях с Линдой Перссон и о том, что вчера они закончились. Еще я рассказала, что Оса Сандстрём получила анонимное письмо с газетной статьей о Линде, которое положили в ее ящик вы. Оса видела, как вы делали это.
Господи, дай мне исчезнуть. Избавь меня от всего этого.
— Разумеется, мне пришлось позвонить Линде и сообщить ей обо всем, несмотря на то что я и раньше знала и о суде, и об остальных перипетиях ее судьбы. Но это оказалось выше ее сил. Она попыталась вскрыть себе вены и сейчас находится в реанимации Сёдермальмской больницы.
Поймав на мгновение мрачный взгляд Хенрика, она отвела глаза.
— Я также считаю, что вам следует узнать о том, что родительский комитет собрал деньги на цветы и что, если она поправится, мы будем просить ее остаться на работе.
Больше никогда не показываться на людях!
— Далее я должна признать, что не вполне представляю, как нам решить все остальное. Что касается Акселя, то место за ним, разумеется, остается, но я думаю, что сохранить вас в качестве клиентов нам будет очень трудно. Но это решение вы должны принять сами.
Помоги мне. Боже милостивый, помоги мне.
— Вы слышите меня?
— Да.
— Было бы хорошо, если бы вы могли связаться с Осой Сандстрём, которая очень хочет получить от вас объяснения, почему именно ее вы втянули во все это. Ни для кого больше не секрет, кто разослал письма, которые, по вашим утверждениям,, писала Линда. Так что вы должны понимать, что Оса — отнюдь не безосновательно — чувствует, что ее использовали, и это ее, мягко говоря, задевает.
Она задыхается.
Невыносимо.
— Все, что вы совершили, возмущает меня до крайности, и я бы солгала, если бы сказала что-то другое. Я понимаю, что, когда вы узнали об отношениях вашего мужа и Линды, вы чувствовали себя... не знаю... по меньшей мере чудовищно, но все равно это не оправдывает того, что вы сделали. Мы постоянно пытаемся объяснять детям, что хорошо, а что плохо, говорим им, что нужно всегда отвечать за свои поступки. Я думала, что знаю вас, но это оказалось не так.
Позор затягивался петлей, и с каждым словом все туже. Ее раздавили, начисто лишили достоинства. Она не имеет права на существование. Ей здесь не место. Уехать из Швеции. Туда, где она никогда не встретит знакомых и где никто не будет знать, что она совершила.
— Она поправится?
— Они не знают.
Она вернула трубку на место, забыв нажать «отбой». Хенрик стоял, скрестив на груди руки. Ненавидящий, враждебный и навеки правый.
Вниз по лестнице.
Сапоги. Она вспомнила, что, выходя на улицу, нужно обуться.