махоркой. Стивен поднялся следом за нею на два марша по скрипучим ступенькам, покрытым вытертой до основы ковровой дорожкой, к двери квартиры.
Он вступил в полутемную крохотную квартирку, где сильно пахло плесенью, и закрыл за собой дверь. И Светлана тут же обвила его шею руками. Из-за ваты, подложенной под одежду, ее тело казалось на ощупь странным и незнакомым, но ее лицо было таким же изумительно прекрасным, а зовущее прикосновение теплых губ сразу заставило его забыть обо всем.
Светлана разомкнул объятия и отступила на шаг.
– Здесь мы в безопасности, мой любимый.
– Кто здесь живет?
– Балерина. Вернее, бывшая балерина. Она отказалась уступить домогательствам репетиционного режиссера и теперь работает уборщицей в ТАСС. Там же работает и ее мать. Маше изрядно повезло, что она вообще смогла найти работу.
– И ее мать тоже сейчас на работе?
Светлана кивнула.
– Я сказала ей, что мне нужно… нужно кое с кем встретиться. Она знает, что, если бы ей понадобилось место, где ее никто не побеспокоил бы, я сделала бы то же самое для нее.
– Мне кажется, что такое место можно назвать любовным гнездышком.
– Да, Стива, – насмешливо улыбнулась она. – Ты угадал, именно так оно и называется.
Он принужденно улыбнулся.
– Ты когда-нибудь была здесь с фон Шюсслером?
– О, ну конечно, нет! Он ни за что и не пошел бы в такое место! Он встречается со мной на своей московской квартире и только там.
– А у него есть и другое жилище?
– У него есть огромный загородный дом, который в революцию отобрали у какого-то богатого купца. Последнее время немцам во всем идут навстречу. Наверно, Сталин очень заботится о том, чтобы Гитлер видел, насколько он заинтересован в хороших отношениях с ним.
– Ты когда-нибудь бывала там? Я имею в виду – в загородном доме фон Шюсслера.
– Стива, я уже говорила тебе, что он ничего для меня не значит! Я его презираю!
– Лана, дело тут не в ревности. Мне необходимо знать, где вы с ним встречаетесь.
Она прищурилась.
– А зачем это тебе так нужно?
– Для того, чтобы спланировать одно дело. Я тебе все объясню.
– Он возит меня только на свою московскую квартиру. Дом в Кунцеве для таких развлечений не предназначен.
– Почему?
– Это огромный домина с парком и со штатом прислуги, которую он привез с собой и которая знает его жену. Он предпочитает соблюдать осторожность. Он ведь женат, – добавила Лана с нескрываемым отвращением. – У него есть жена и дети, которых он оставил в Берлине. Очевидно, меня нужно прятать, как тайный позор. В том доме он проводит выходные, пишет свои мемуары, как будто может что-то сказать, как будто он не ничтожество, вроде таракана! Но почему ты задаешь мне все эти вопросы, Стива? Хватит об этой скотине! Мне еще предстоит встретиться с ним сегодня вечером, и я предпочитаю не думать о нем, пока есть такая возможность.
– Потому что у меня есть идея, Лана. Способ помочь тебе. – Стивен слышал свой голос и испытывал жгучее отвращение к себе. Он лгал ей, использовал ее. Если выражаться точнее, манипулировал ею. Но это его убивало. – Фон Шюсслер расспрашивает тебя о твоем отце?
– Очень мало. Не больше чем требуется для того, чтобы напомнить мне о том списке. О той власти, которой он обладает. Как будто ему нужно напоминать мне об этом! Он думает, что я могу об этом забыть? Думает, что я не помню об этом каждую секунду того времени, которое провожу с ним? Может быть, он считает, что я обо всем забыла, покоренная его обаянием? – Последние слова она почти выплюнула.
– Следовательно, ему не покажется странным, если ты как бы случайно упомянешь о том, что твой отец недавно получил новую важную должность в наркомате – должность, которая дает ему доступ к едва ли не всем документам, касающимся Красной Армии?
– Но зачем, с какой стати я стану говорить ему такое?
– Чтобы посеять в его голове идею.
– Ах да, – проронила Светлана с едким сарказмом. – Чтобы он начал просить меня украсть у отца документы, так, что ли?
– Совершенно верно.
– А затем… А затем я передам ему эти государственные тайны, ты это имеешь в виду, Стива?
– Совершенно верно. Документы, раскрывающие сверхсекретные советские военные планы.
Светлана взяла обеими руками Стивена за щеки, как расшалившегося ребенка, и рассмеялась.
– Блестящая идея, мой Стива. А потом мне останется выйти на Красную площадь с мегафоном и на всю Москву прокричать, что я думаю о Сталине? Не хочешь присоединиться ко мне?
Меткалфа нисколько не напугал ее сарказм.
– Документы, конечно, будут фальшивыми, – продолжал он.
– Ну и где же я, по-твоему, смогу взять эти фальшивые документы?
– У меня. Я тебе их дам.
Она подалась назад, пристально посмотрела на него и долго не отводила взгляда. Затем медленно произнесла, уже без тени сарказма:
– И он дискредитирует себя, передав эти документы в Берлин…
– В конечном счете, да, он дискредитирует себя, – согласился Меткалф.
– А потом его отзовут в Берлин, и я освобожусь от него.
– Отзовут. Но к тому времени ты успеешь использовать его, чтобы спасти свою страну.
– Спасти Россию? Но как такое возможно?
Меткалф понимал, что ведет с ней опасную, нечестную игру, и презирал себя за необходимость делать это. Раскрыв Лане лишь часть того, что он хотел от нее в действительности, он обманывал ее, играя на ее ненависти к нацизму и ее любви к России, ее ненависти к фон Шюсслеру и ее любви к нему, Меткалфу.
– Ты знаешь, что не может быть никакого соглашения, никакого клочка бумаги, который Гитлер почему-либо согласится подписать, зная, что это помешает осуществлению планов, по его мнению, наилучших для нацистов. Он твердо решил покорить мир – он никогда не прекращал говорить об этом, с самых первых дней после прихода к власти. Он написал об этом в «Майн кампф» и не перестает повторять во всех своих речах, всех статьях. Он не делает из этого никакой тайны. Он нападет на любую страну, которая может представлять для него опасность, и нападет первым. В том числе и на Советский Союз.
– Но ведь это безумие! Сталин никогда не станет угрожать нацистской Германии!
– Я уверен, что ты права. Но единственный способ сделать так, чтобы Гитлер наверняка поверил в это, – скормить ему информацию, разведывательную информацию, которая убедит его в этом. Ничему другому он не поверит. Ты меня понимаешь? Ты, используя фон Шюсслера, передашь Гитлеру документы, которые убедят его, что Советский Союз не представляет для него никакой опасности, ничем не угрожает Германии. Если Гитлер не почувствует угрозы, то он, вероятно, будет вести себя менее агрессивно.
– Стива, я часто думаю, в какой степени то, что ты рассказываешь мне о себе, – правда? Ты утверждаешь, что ты бизнесмен. Ты так хорошо говоришь по-русски. По твоим словам, потому что твоя мать русская…
– Так и есть. Это чистая правда. И я бизнесмен – в некотором роде. Вернее, моя семья занимается бизнесом. Именно поэтому я и оказался здесь впервые.
– Но не на этот раз?
– Не совсем. Мне нужно помочь кое-кому из моих друзей.
– Друзьям из разведки?
– Что-то в этом роде.
– Значит, в «Правде» верно пишут об иностранцах. Что вы все шпионы!
– Нет, это пропаганда. По большей части – нет. – После секундного колебания он добавил: – Я не шпион, Лана.
– В таком случае ты делаешь это ради любви, да?
Она снова язвила? Он внимательно посмотрел ей в лицо.
– Ради любви к России, – ответил он. – И любви к тебе.
– Мать-Россия у тебя в крови, – сказала она, – точно так же, как и у меня. Ты любишь ее, как и я.
– До некоторой степени да. Не Советский Союз. Но Россию, русских людей, язык, культуру, искусство. И тебя.
– Мне кажется, что у тебя много любовей, – вздохнула Светлана.
Действительно ли в ее лице промелькнуло понимание? В полумраке это невозможно было определить наверняка.
– Да, – согласился он, прижимая ее к себе. У него кружилась голова от страсти и от чувства вины. – Много любовей. И одна. – Это было самое большое приближение к правде, которое он мог себе позволить.
Они лежали на узкой кровати в мрачной незнакомой квартире. Оба были липкими от пота, дыхание у обоих постепенно успокаивалось. Светлана уткнулась лицом в подушку, а Стивен смотрел на трещины в штукатурке на потолке. Их любовные ласки принесли ему ощущение физического облегчения, но эмоциональной тяжести не сняли. Он был все так же напряжен, возможно, даже еще сильнее; чувство вины разрывало ему грудь, отдавалось кислятиной в горле. Лана занималась любовью со своей обычной страстностью, закрыв глаза, откинув голову. Он спросил себя, могло ли это хоть на несколько минут оградить ее от ужасов и тягот жизни? Он не хотел сделать или сказать что-нибудь, что могло бы разрушить тот краткий миг блаженной безмятежности, которой она могла сейчас наслаждаться. И так то, что он делал с ней – обманывал ее, – было достаточно плохо.
Через несколько минут она повернулась к Стивену. Он сразу заметил, что напряжение так и не покинуло ее.
– Ты понимаешь… я говорю о моем… надзирателе, я часто так его называю.
– О том, с которым ты познакомила меня на даче? Который повсюду ходит за тобой?
Она кивнула.
– Ты, кажется, нашла с ним общий язык. Или есть еще что-то такое, чего я снова не понимаю?
– Да, может показаться, что я нашла с ним общий язык. Но я боюсь его, боюсь того, что он может сделать со мной. Ты понимаешь, что он может сделать, что они могут сделать, если решат, что я встречаюсь с агентом американской разведки?
– Конечно, – сказал Меткалф, прикасаясь к ее разгоряченному лицу, к нежной шелковистой коже кончиками пальцев.
– Я сама удивляюсь. Москва очень не похожа на ту, какой она была, когда мы встретились в первый раз. Ты даже представить себе не можешь те чистки, которые мы пережили за несколько последних лет. Никто не может поверить в этот кошмар! Ни один человек, не живший здесь как простой русский, и даже