Однако теперь ему необходимо использовать все свои умения и навыки, чтобы удостовериться, что за ним нет слежки. Он покинул «Метрополь» через служебный вход, которым ни разу не пользовался прежде. Это позволило ему избежать встречи с толпой филеров низкого уровня, которые сидели, поджидая его, в вестибюле гостиницы. Но имелись, конечно, и другие, включая белокурого агента НКВД, который, казалось, возникал повсюду. Поэтому Меткалф решил принять дополнительные меры безопасности. За ним не должно быть слежки.
Он должен твердо удостовериться в этом.
Вымощенное брусчаткой пространство Красной площади ограничено с востока огромным затейливо украшенным зданием с фасадом, отделанным мрамором и гранитом и имеющим в длину несколько сотен метров. Это государственный универсальный магазин – ГУМ, крупнейший магазин в Москве. Внутри здания находятся три трехэтажные галереи, немного похожие на железнодорожные станции начала века в Лондоне или Париже; внутри толпилось множество народу, осматривавшего сотни торговых секций. В резком контрасте с экстравагантной архитектурой полки не поражали ни количеством, ни качеством товара.
Беспорядочные толпы, а также неисчислимое множество укромных уголков и ниш, лестниц и проходов создавали Меткалфу идеальные условия для того, чтобы отделаться от любого «хвоста».
Держа в руке свой фибровый чемоданчик, он шел, останавливаясь то перед одной, то перед другой витриной, разглядывая граммофонные пластинки, плохую бижутерию, крестьянские платки и шали. Толпа плотно смыкалась вокруг него, делая практически невозможной работу любого наблюдателя. В облике американского бизнесмена, посещающего самую известную и многолюдную торговую галерею Москвы, не было ровно ничего подозрительного, и, глядя на него, все окружающие должны были думать, что этот иностранец несет в чемоданчике деловые бумаги. Он присоединился к толпе, медленно поднимавшейся по железной лестнице, поднялся на балкон первого яруса, откуда можно было быстро окинуть взглядом толчею внизу, и не увидел никого, кто показался бы ему подозрительным.
Приметив угловую секцию, открытую с двух сторон, он вошел туда, с большим интересом разглядывая выставленные за прилавком резные деревянные игрушки и раскрашенных кукол – матрешек. Он взял одну из матрешек и снял верхнюю половину; внутри оказалась куколка поменьше. Всего их было шесть, одна в другой. Матрешки являли собой прекрасный пример русского народного искусства, и Стивен подумал, что Лана могла бы оценить подарок. Он понимал также, что купить что-нибудь здесь было хорошей мыслью, поскольку это оправдывало посещение ГУМа. Пока он стоял в одной очереди, чтобы заплатить за игрушку, а потом в другой, чтобы ее получить – советская бюрократия вторглась даже в московские магазины! – он снова небрежно поглядел вокруг. Он не увидел ни одного знакомого лица, равно как и каких-либо признаков наблюдения.
Взяв покупку, Меткалф покинул торговую секцию через другую дверь, резко повернулся, как будто заметил что-то интересное, а потом протиснулся сквозь толпу и поднялся на третий этаж. Там было менее многолюдно. Пройдя футов сто, он свернул на следующую лестницу и спустился на второй этаж, а там вошел в мужскую комнату, где около писсуара в виде корыта стояли несколько человек; двое из них, судя по виду, были пьяными. Меткалф вошел в кабинку, запер за собой дверь и быстро переоделся в русскую одежду, которой снабдил его Корки. Подкладку крестьянской фуфайки изрезали при обыске, но снаружи это не было заметно. Ботинки, штаны, рубашка и пиджак были не только действительно изготовлены в России, но и прошли специальную обработку, благодаря чему выглядели изрядно поношенными.
Судя по звукам, пьяные ушли, и на смену им явились новые посетители. Это было хорошо. Меткалф нахлобучил на голову отлично подогнанный парик, сделавший его светлым шатеном, а потом растер специальный резиновый клей по подбородку, верхней губе и над бровями; когда клей подсох, он тщательно прилепил растрепанную козлиную бородку. Было бы гораздо легче сделать это, стоя перед зеркалом, а не вслепую, пристроившись на закрытой крышке унитаза; к счастью, он сообразил захватить с собой маленькое зеркальце для бритья и имел возможность удостовериться, что гримируется правильно. Затем настала очередь густых всклокоченных бровей. Темным гримом он мазнул под глазами, изобразив круги, которые сделали его намного старше. Он превратился в много курящего и постоянно пьющего крестьянина примерно сорока лет, который вел такую же тяжелую и беспросветную жизнь, как и большинство русских крестьян.
Меткалф снова осмотрел себя в зеркале, и увиденное его впечатлило. Впрочем, он не хотел рисковать, он мог изменить себя еще сильнее, и он это сделал. Он вставил в рот ватные валики, поместив их между деснами верхней челюсти и щеками, что полностью изменило форму его лица. Последний штрих должны были явить собой специальные металлические шарики с просверленными сквозными отверстиями, предназначенные для того, чтобы вставлять их в ноздри – разработка Бюро стратегических служб. Эти вставки показались сначала очень холодными и неудобными, но они изменили форму его носа, сделали его толстым, более похожим на нос типичного русского крестьянина.
Снова взглянув в зеркало, Меткалф с трудом узнал себя. Посмотрев через щелку в двери кабинки, он удостоверился, что в помещении не осталось никого, кто видел бы, как он вошел. Быстро уложив свою американскую одежду и ботинки в чемодан, он вышел из кабинки и подошел к раковине умывальника, поставив чемодан рядом на полу. Он несколько минут мыл руки, а потом вышел из уборной, оставив там чемодан. Пройдет совсем немного времени, и какой-нибудь счастливый русский заметит чемодан без хозяина, решит украсть его и будет приятно удивлен, обнаружив там прекрасный костюм.
С хмурым видом Меткалф брел по галерее второго этажа. Он изменил походку, добавив небольшую хромоту, как будто одна нога у него была немного короче другой. Достигнув первого этажа, он был уверен, что никто за ним не следит. Он превратился в русского средних лет, ничем не отличающегося от миллионов других таких же в Москве. Никто не обратит на него ни малейшего внимания.
Рудольф фон Шюсслер был раздражен тем, что его оторвали от дел.
Чопорный, с непроницаемым лицом офицер разведки из Sicherheitsdienst сидел в его личном кабинете и задавал бесчисленные вопросы о любых людях, говорящих на английском языке, с которыми фон Шюсслеру, возможно, доводилось встречаться в Москве за несколько последних дней. У фон Шюсслера было слишком много собственных дел, чтобы он мог позволить себе тратить впустую время, отвечая на глупые вопросы полицейского, но посол попросил его пойти тому навстречу, и он, конечно, согласился. При всем самомнении фон Шюсслера он вовсе не хотел портить отношения с фон Шуленбургом.
– Возможно, – сказал человек из Sicherheitsdienst, – что один из этих людей опасный шпион.
Такое предположение показалось фон Шюсслеру чрезвычайно смешным, но он не подал виду.
– В этом городе очень много американцев и британцев, – надменно произнес он. – На мой взгляд, слишком много, если вам интересно мое мнение. На днях я разговаривал с одним таким. Я говорил с неким неприятным, жеманным дураком, этаким напыщенным денди, и не мог не подумать…
– Его имя? – грубо перебил человек из СД, впившись в лицо фон Шюсслера взглядом холодных серых глаз.
Фон Шюсслер искоса посмотрел на нежданного посетителя и медленно покачал головой.
– Не могу сейчас вспомнить. Но готов съесть мою шляпу, если он окажется опасным шпионом.
Человек из СД злорадно ухмыльнулся.
– Что ж, если наши подозрения подтвердятся, я напомню вам о вашем обещании.
«Какая вульгарность! – подумал фон Шюсслер. – Какая наглость!» Фон Шюсслеру этот человек казался на редкость неприятным, даже презренным. И все же было в нем нечто такое, от чего у него по коже бегали мурашки; и фон Шюсслер не мог понять почему. Это ощущение не было привычным, но и не казалось совершенно незнакомым. Фон Шюсслер попытался вспомнить, когда он мог его испытывать, и припомнил, как он, еще будучи подростком, забрался в одну из надворных построек фамильного замка невдалеке от Берлина. Да, именно так все и происходило: в строении было полутемно, в углах сгущались тени, и он наклонился, чтобы поднять валявшийся на полу моток веревки, и вдруг замер, скованный ощущением сильной тревоги. И только мгновением позже он сообразил, что чуть не схватил в темноте змею. Огромную свернувшуюся змею.
Вот что напомнил ему этот человек из Sicherheitsdienst.
Ядовитую змею.
Меткалф пришел на квартиру подруги Светланы на полчаса раньше назначенного времени, а Светлана опоздала на двадцать минут, но это время не было потрачено Стивеном впустую. Он перочинным ножом срезал водонепроницаемую целлофановую упаковку, вынул документы и внимательно просмотрел их. Они были безупречны. Грубая, не очень белая бумага ничуть не походила на ту, которую используют официальные учреждения на Западе. Все документы были отпечатаны на машинке; без всякого сомнения, это была подлинная советская пишущая машинка, по всей вероятности, такой же марки, как те, что находятся в Наркомате обороны. На всех красовалась официальная фиолетовая печать Наркомата, убедительно расплывшаяся после многих лет непрерывного использования. В нужных местах стояли штампы с днем и часом регистрации – от нескольких недель назад до сегодняшнего дня.
На некоторых бумагах даже имелась подпись советского наркома обороны. Часто попадались грифы «Совершенно секретно» и «Особой важности». Меткалф нисколько не сомневался, что в Берлине документы будут подвергнуты самой строгой экспертизе. Он также был уверен в том, что эту проверку они выдержат.
Но все же у него в голове промелькнула пугающая мысль о том, что, если в документах распознают фальшивку, то Лана будет убита. Но не НКВД, а нацистами.
Так что от качества бумаг зависел не только успех плана Корки. Это был вопрос жизни и смерти Ланы.