Годится, мрачно подумал Меткалф.
Здесь, в этом самом здании, находится кабинет человека, которого большинство московских посвященных лиц считают самым могущественным во всем Советском Союзе, человека, обладающего куда большей властью, чем даже Горбачев, вернее, куда большей, чем та, на которую хотел бы претендовать Горбачев.
Малозаметный, никогда не допускавший какого бы то ни было шума вокруг своего имени человек по имени Степан Менилов. Человек, с которым Меткалф никогда не встречался, но был достаточно наслышан о нем. Менилов осуществлял власть позади трона, карьерный аппаратчик, распоряжавшийся такими рычагами власти, о существовании которых мало кто догадывался. Впрочем, он не просто распоряжался этими рычагами, а, как говорили, играл на них, словно на большом церковном органе. Он имел волшебную дирижерскую палочку, которой владел с ловкостью виртуоза, организуя в своем темном царстве сложнейшее взаимодействие инструментов. Он был Дирижером.
Менилов был секретарем Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза и заместителем председателя всесильного Совета обороны – органа, надзиравшего за деятельностью КГБ, Министерства иностранных дел, Министерства обороны и Министерства внутренних дел. Председателем Совета являлся Горбачев, но сейчас он был якобы болен и находился под домашним арестом на своей роскошной приморской вилле в Крыму.
И теперь все возглавлял Степан Менилов.
Старый друг Меткалфа подробно проинформировал его о Степане Менилове. Пятьдесят семь лет, сторонник жесткой линии, крупный специалист по оружию, был выращен прабабкой, а потом дядей в крошечной деревушке в Кузнецком бассейне, а затем совершил быстрое восхождение по лестнице советской промышленности, стал секретарем Центрального Комитета, ответственным за военно-промышленный комплекс, был награжден Ленинской премией за преданную службу своей стране.
Но к чему Меткалф совершенно не был готов, так это к тому, что, когда перед ними распахнулась дверь, ведущая в служебные помещения Менилова, тот собственной персоной появился на пороге. Он оказался высоким, подтянутым и очень представительным, даже красивым мужчиной – совершенно не таким, каким представляются в людском сознании носители тайной власти. Двигался он изящно и уверенно, его рукопожатие было твердым, но не чрезмерно сильным. Он попросил генерала остаться в приемной и пожелал говорить только с американцем.
Усевшись на предложенное место перед столом из красного дерева, украшенным изящной резьбой, Меткалф вдруг почувствовал, что утратил дар речи – такое с ним случалось крайне редко. На столе совершенно открыто стоял черный чемоданчик, в котором содержались коды для запуска советских ядерных ракет.
– Так-так-так, – протянул Степан Менилов. – Легендарный Стивен Меткалф. Эмиссар Белого дома, рыцарь без страха и упрека, человек, стоящий выше узкопартийных интересов в политике. Доставивший, в чем я нисколько не сомневаюсь, послание из Овального кабинета[91]. Послание, от которого можно в случае необходимости отказаться. Беседа, которую можно дезавуировать. Не могу не признать, это весьма умно – это показывает тонкость подхода, на которую, как я привык думать, вы, американцы, не способны.
Он откинулся в своем кресле с высокой спинкой, вытянув перед собой руки и тут же опустив их.
– Впрочем, я выслушаю то, что вы должны сказать. Однако хочу заранее предупредить вас: я согласен выслушать вас, но не более того.
– Это все, чего я прошу. Но я здесь не от имени Белого дома. Моя миссия не является официальной в любом смысле. Я просто хочу поговорить очень прямо и очень доверительно с единственным человеком, который обладает властью, чтобы остановить безумие.
– Безумие? – резко переспросил Менилов. – То, что вы видите в Москве сегодня, – это конец безумия. Возвращение к стабильности.
– Конец реформам, вы хотите сказать. Конец тем замечательным переменам, которые начались благодаря Горбачеву.
– Слишком большие перемены опасны. Они могут привести лишь к хаосу.
– Да, перемены действительно могут быть опасны, – согласился Меткалф. – Но в случае вашей великой нации самая опасная вещь – это, безусловно, отсутствие перемен. Вы не можете желать возвращения к ужасным старым временам диктатуры. Я видел дни Сталина, я видел террор. Нельзя допустить, чтобы это вернулось.
– Посол Меткалф, вы знаменитый человек у себя в стране. Вы – лев американского образа жизни и властей предержащих, и это является единственной причиной, по которой я согласился вас принять. Но вы не можете указывать, как нам следует вести свои дела.
– Я согласен. Но я могу сказать вам, к каким последствиям приведет тот государственный переворот, который вы и ваши коллеги осуществляете.
Степан Менилов выгнул брови в безошибочно угадываемом выражении скептицизма и вызова, столь знакомом Меткалфу.
– Это угроза, господин посол?
– Ни в коей мере. Это предупреждение, вернее, предсказание. Я имею в виду возвращение к гонке вооружений, которая уже почти разрушила вашу страну. Гибель сотен тысяч ваших соотечественников в ходе гражданских войн, которые вспыхнут по всему земному шару. Возможна даже ядерная трагедия. Я могу гарантировать вам, что Вашингтон сделает все, что в его силах, чтобы помешать вам.
– Да, – холодно бросил Дирижер.
– Да, вы окажетесь в изоляции. Торговля, в которой вы так отчаянно нуждаетесь, резко сократится. Поставки зерна закончатся. Ваш народ будет голодать, и все завершится волнениями, которые ввергнут Россию в такой хаос, какой вы даже вообразить себе не можете. Я только что говорил с президентом Соединенных Штатов и с советником по национальной безопасности, так что, хотя я и не выполняю здесь никакой официальной миссии, но все же имею право передать вам мнение наших властей, позвольте вас в этом заверить.
Дирижер подался вперед и снова положил руки на стол.
– Если Америка считает, что может использовать момент острых разногласий в советском руководстве, чтобы угрожать нам, то она совершит серьезную ошибку. В тот же момент, когда вы сделаете хоть один шаг против нас, в какой бы части мира это ни случилось, мы без колебаний пустим в ход все, чем располагаем, – все оружие, имеющееся в нашем арсенале.
– Вы не так меня поняли, – попытался перебить его Меткалф.
– Нет, сэр, это вы неправильно поняли меня. Не принимайте беспорядки в Москве за слабость. – Он указал на ядерный чемоданчик. – Мы не слабы, и мы не остановимся ни перед чем, чтобы защитить наши интересы!
– Я не сомневаюсь в этом, и у нас нет ни малейшего желания испытывать вашу решимость. Я пытаюсь убедить вас, что еще не поздно отпрянуть от пропасти, и только вы способны это сделать. Я предлагаю вам пригласить остальных членов вашего Комитета по чрезвычайному положению и сказать им, что вы решили больше не оказывать поддержку их хунте. Без вас их планы обречены на полную неудачу.
– А что потом, посол Меткалф? Возвращение к хаосу?
– Вы уже никогда не сможете вернуться в прошлое. Все безвозвратно изменилось. Но вы можете помочь провести настоящие, мирные изменения. Послушайте, черт возьми, ведь трон не может держаться на штыках.
Человек, известный в узких кругах под прозвищем Дирижер, лишь рассмеялся.
– И вы еще говорите, что знаете мою страну. Но вы, похоже, не понимаете, что в России самая опасная вещь – это хаос. Беспорядки – это самая большая угроза нашему благосостоянию.
– Да, для того чтобы отступить, вам потребуется необыкновенная смелость, – продолжал настаивать Меткалф. – Но если вы это сделаете, то можете рассчитывать на нашу поддержку. Вам будет оказано широкое покровительство, я обещаю вам это. Даю вам слово.
– Даете слово! – усмехнулся Менилов. – Почему я должен вам верить? Мы же не значим друг для друга ровно ничего, мы с вами, словно две подводные лодки, проходящие неподалеку одна от другой в глубинах океана.
– Так только кажется на первый взгляд. Но все же ни вы, ни я не доверяем безоглядно первому впечатлению. Позвольте мне рассказать вам одну историю.
– Я думаю, что вы с момента прихода сюда только и делали, что рассказывали мне истории. И я все их уже слышал, мистер посол. Все до одной.
– При всем моем уважении к вам, – ответил Меткалф, – эту вы еще не слышали…
32
Берн. Швейцария. Ноябрь 1940
Город, который швейцарцы сделали своей столицей, – он всегда был намного тише и не столь космополитичен, чем более известные Цюрих и Женева, – выстроили в свое время на крутом скальном массиве, естественной крепости, созданной геологическими процессами и окруженной с трех сторон рвом, в качестве которого выступала река Ааре. Самая старая часть города, Альтштадт, представляла собой лабиринт мощенных булыжником улиц и узких галерей. От находившейся в Альтштадте Казиноплац отходила улица Херренгассе. Дом номер 23 – последний в ряду построек четырнадцатого столетия – представлял собой старый бюргерский особняк, задний двор которого плавно спускался к берегам Ааре, вдоль которых тянулись террасные виноградники. А над городом высились горы Бернского Оберланда.
Именно здесь с недавних пор поселился Альфред Коркоран. Это была его новая операционная база, необходимость в которой возникла в связи с переходом военного шпионажа на новый уровень активности.
Переход Меткалфа через финскую границу тоже прошел довольно гладко. На вокзале в Ленинграде его встретила пожилая пара, которая, как и обещал Кундров, доставила его в лес за пределами города.
Двадцать минут спустя подъехал грузовик, водитель которого не заглушил мотор, пока не получил весьма солидную сумму. В кузове грузовика находилась дюжина водонагревательных баков, предназначенных для Хельсинки: торговля продолжалась даже в военное время. Один из баков был хитроумно переделан: вверху и внизу были проделаны отверстия для воздуха, имелась также небольшая сдвижная панель, а дно было выпилено. Это сооружение показалось Меткалфу слишком уж похожим на гроб. Однако он без колебаний решился доверить свою судьбу человеку, которого никогда раньше не видел и не увидит до конца жизни. Меткалф заполз в полый стальной цилиндр, дно плотно закрыли.
Осмотр на советско-финской границе оказался простой формальностью. Прошло еще немного времени, и грузовик остановился. За то, чтобы выпустить пассажира, водитель потребовал еще сто рублей. «За хлопоты», – объяснил он.
Меткалф заплатил.
Улететь из хельсинкского аэропорта Мальми в Берн было весьма непросто, однако богатый бизнесмен с хорошими связями, готовый заплатить требуемую сумму, всегда мог рассчитывать на взаимопонимание.
Теперь, оказавшись в Альтштадте, на Херрентегассе, он, действуя согласно инструкциям Корки, подошел к черному ходу особняка, скрытому за высокими и густыми виноградными лозами. Посетители могли приходить и уходить, не привлекая ничьего внимания.
Он нажал на кнопку звонка и теперь ждал, испытывая подспудный страх. Со времени его последней встречи с Корки в Париже прошло всего лишь несколько недель, но ему казалось, что минули годы. Он умчался в Москву как Даниэль Эйген – эта личина стала его почти настоящей сущностью: тривиальный плейбой, развязный и бесцеремонный в личных делах, беззаботный фат среди мучений войны. Но Даниель Эйген больше не существовал. И не только потому, что эта «крыша» была провалена, но и потому, что Стивен теперь не мог сжиться с этим образом. Убийство близкого друга, преданная им самим любимая – все это не может не изменить человека.
И его отношение к старому наставнику тоже изменилось. Выполняя приказы Корки, он втянул Лану в эту смертельно опасную игру и обманул ее. Он сделал то, что ему было поручено. Но теперь он больше не мог легкомысленно, вслепую идти за словами Коркорана.
Дверь открылась, его впустила домохозяйка. Она оказалась пышной женщиной с волосами, собранными в тугой узел, по внешнему виду швейцарка. Она спросила его имя, кивнула, когда он представился, и провела его в просторную гостиную с высокими окнами и двумя большими каминами. Перед одним из них, тем, в котором пылали дрова, в кресле с подголовником сидел Корки. Когда Меткалф вошел, он повернулся к нему.
Коркоран сделался еще бледнее и, казалось, заметно высох за минувшее время. Неужели напряжение, которого требовала от него начавшаяся война и, в частности, операция «WOLFSFALLE», могло так состарить его? Или он страдал из-за потерь среди полевых агентов, его «драгоценностей короны», как он часто называл их? Похоже, слухи о том, что его здоровье оставляет желать лучшего, имели некоторое основание: Корки действительно выглядел больным, заметно хуже, нежели когда он был в Париже.
– Стивен Абернети Меткалф, – провозгласил Корки; его голос, хотя и высокий и надтреснутый, прозвучал вполне твердо. – Вы не перестаете изумлять меня. – Когда старик поднялся на ноги, на его лице мелькнула тень улыбки. Рядом с ним в пепельнице тлела сигарета, в воздухе вилась струйка дыма.
– Должен ли я воспринимать это как похвалу? – поинтересовался Меткалф, пожимая руку Коркорана. – Или, наоборот, как упрек?
От домашнего костюма Корки исходил запах мятных пастилок, чуть ли не перебивавший запах табака.
Корки сделал многозначительную паузу.
– Я думаю, и то и другое. Я не был уверен, что вы сможете добраться сюда.
– О, это как раз беспокоило меня меньше всего. Я говорю о Москве. Слишком много всего пошло не так, как мы рассчитывали.
Корки снова повернулся к огню и принялся ворошить дрова длинной кочергой. Было в огне что-то извечное, естественное – в общем, что-то такое, что заставило Меткалфа немного расслабиться и успокоиться. Старый мастер шпионского дела не знал равных и в искусстве лицедейства, и в постановке необходимых сцен. Меткалф нисколько не сомневался, что он выбрал именно этот дом, с его каминами, со средневековой архитектурой, делающей его похожим на церковь, с его покойной обстановкой, да что там, даже и его местоположение на мощеной улице в старинном Альтштадте, для того, чтобы заставить посетителей испытывать погружение в покой, чтобы у них возникало настроение, помогающее раскрыть все свои грехи отцу-исповеднику.
– Зато еще больше прошло точно так, как вы планировали, – сказал Меткалф, чувствуя, как в душе снова нарастает гнев. – При том что вы даже не удосужились сообщить мне, в чем состоит ваш план.
– Стивен… – предостерегающе начал Коркоран.
– Неужели на самом деле было необходимо лгать мне о том, с какой целью вы решили отправить меня в Москву? А потом лгать о документах, которые по вашему замыслу Лана должна была передать фон Шюсслеру? Или, может быть, ложь стала вашей второй натурой, и теперь вы просто не можете без нее обойтись?
– Я знаю, что все это нелегко далось вам, – очень спокойно проговорил Коркоран, не отрывая взгляд от огня. – То, что было между вами – ведь из оставшейся искры снова разгорелось пламя, не так ли? Разгорелось и, причиняя вам страдания, послужило гарантией того, что она сделает все, о чем вы ее попросите. Вы хотите знать, почему я лгал вам? Именно поэтому, Стивен. Да, поэтому.
– Вы бездушный человек.
Коркоран вздохнул.
– Если бы вы знали, что вам придется использовать ее таким образом, то никогда не смогли бы сыграть так, как нужно. Только подлинное чувство могло разгореться пламенем любви. Я лгал вам, Стивен, чтобы вам не пришлось лгать ей. По крайней мере, на первых порах.
Меткалф молчал больше минуты, его мысли путались. Он не знал, что сказать. Было ясно, что ему следует преодолеть свой гнев, который мешал ему четко мыслить.
– Стивен, вы не знаете и половины того, что происходит. Дела складываются намного опаснее, чем вы можете себе представить.
– А я вам скажу, Корки, что мне трудно в это поверить. Я был там. Я был на этой проклятой Лубянке, Христос свидетель!
– Я знаю.
– Вы знаете? Как, черт возьми!.. Только не говорите мне, что у вас есть источник в НКВД.
Корки протянул Меткалфу несколько листов бумаги. При первом взгляде Меткалфу показалось, что это запись расшифровки радиоперехвата. Он быстро пробежал глазами текст и испытал крайнее смущение. Это было детальное изложение допросов Меткалфа в здании на Лубянке, в том числе и частичное изложение стенограммы того блефа, который он так успешно разыграл перед следователем НКВД.
– Что… Корки, что это за дьявольщина? Неужели у вас все-таки есть источник на Лубянке?
– Хотел бы я этого. Нет, увы, мы имеем лишь косвенный источник
– Что значит – косвенный?
– Я позволил себе пошутить. Нам удалось перехватить волну передач агента абвера. Вы держите в руках всего лишь расшифровку одного из радиоперехватов.
– А из этого следует, что источник на Лубянке имеется у абвера.
Корки кивнул.
– И, очевидно, очень хороший. Иисус! – Меткалф отпрянул от огня, как будто обжегся, и уставился на Корки. – В таком случае выходит, что им известно о нашей связи с Ланой?
– Очевидно, нет. Самое большее – о вашем случайном знакомстве с нею. Но не о ваших деловых отношениях. Будь у них какие-то подозрения, это наверняка всплыло бы. У них имеются серьезные сомнения насчет документов «Wolfsfalle», но не по этой причине.
– Что означает – имеются серьезные сомнения?
– Исход операции находится в большой опасности, Стивен. – Коркоран сделал медленную глубокую затяжку и вновь уставился в огонь. – Среди генералов Гитлера наметился серьезный раскол по поводу того, мудрым или нет окажется решение о вторжении в Россию. Есть фанатики, всегда стремившиеся к этому, но они составляют ничтожное меньшинство. А большинство перешло на их сторону лишь в последние дни, после получения документов «Wolfsfalle». Они стремятся начать вторжение уже в мае будущего года – прежде чем Красная Армия окажется в состоянии нанести превентивный удар. Но в нацистском верховном командовании есть и другие силы, которые воспринимают любое вторжение в Россию как явное безумие, самое настоящее сумасшествие. Это умные уравновешенные генералы, стремящиеся ограничить сумасбродные выходки Гитлера. Они постоянно напоминают своим коллегам о злополучной попытке Наполеона вторгнуться в Россию в 1812 году.
– Но если Сталин намеревается напасть на них первым, как говорится в наших документах, то каким же образом они могут оправдать собственное бездействие?
– Очень просто – подвергая сомнению сами разведывательные данные. Это естественный шаг.
– Подвергая сомнению? То есть им удалось доказать, что разведке подсунули фальшивки?
Коркоран медленно покачал головой.
– Никаких сведений, подтверждающих такую возможность, у меня нет. И должен сказать, эти бумаги действительно подделаны первоклассно. Наоборот, согласно нашим данным, никто из нацистских лидеров не имеет никаких оснований подозревать, что бумаги были созданы американцами. Но кое-кто утверждает, что они могли быть изготовлены в Москве, русскими.
– Но уж в этом-то нет ни малейшего смысла! Чего ради? Чтобы спровоцировать нападение нацистов?
– Не забывайте, что в советском руководстве есть немало людей, которые настолько сильно ненавидят Сталина, что прямо-таки молятся, чтобы нацистское вторжение произошло – они видят в Гитлере своего избавителя. И такие настроения особенно сильны в Красной Армии.
– Неужели они могли бы пойти на уничтожение своей собственной страны, чтобы только устранить Сталина? Безумие!
– Стивен, все дело в том, что для серьезных сомнений в доброкачественности документов «Wolfsfalle» имеются столь же серьезные причины. Особенно для тех, кто ищет поводы для сомнений, кто убежден, что вторгнуться в Россию – значит увязнуть в болоте, как наверняка и случится. Так что поставлены весьма толковые вопросы. Некоторые немецкие военные лидеры спрашивают, в частности, почему, если НКВД настолько хорош, он до сих пор не поймал эту женщину, дочь генерала, которая передает сверхсекретные бумаги фон Шюсслеру.
– Но пока подлинность документов не опровергнута…
– Сомнения продолжают накапливаться, – стальным голосом, не допускающим возражений, перебил его Корки. – И эти сомнения подкрепляются весьма разумными соображениями специалистов армейского тыла. Возражения против блицкрига в России начинают перевешивать. Время работает против нас. Если мы не сделаем что-то еще – что-то такое, что подтвердило бы подлинность документов, – наш план обречен.
– Но какие еще остались возможности?
– Источник должен быть безупречным, – после паузы проронил Корки.
– Источник? Источник – дочь генерала Красной Армии, генерала, который, как нацисты доподлинно знают, участвовал в тайном заговоре против Сталина!
– Участник тайного заговора против Сталина, – издевательским тоном повторил Корки, – которого только случайно не поймали и не отправили под следствие?
– Но ведь именно благодаря этим сведениям фон Шюсслер держит в руках Лану! У него имеются доказательства.
– Сынок, работа шпиона представляет собой скитания по зеркальным лабиринтам. Усвойте это сейчас, пока еще не стало слишком поздно. Поиск среди зеркал, отражающих другие зеркала.
– Что такое, черт возьми, вы несете?
– В апреле 1937 года Иосиф Сталин получил из Праги досье, содержащее материалы, которые свидетельствовали о том, что заместитель наркома обороны маршал Тухачевский и ряд других высших генералов составили заговор с немецким верховным командованием с целью совершить государственный переворот и свергнуть Сталина.
– Ну да. Это послужило основанием для множества судебных процессов против изменников, а еще больше народу было вычищено из армии и расстреляно без суда и следствия.
– Да. Расстреляли тридцать пять тысяч офицеров. Накануне войны Красная Армия лишилась всех своих командных кадров. Довольно выгодное стечение обстоятельств для нацистов, не правда ли?
– Выгодное?
– Стивен, ведь вы не можете воображать, будто мы единственные, кто умеет подделывать документы. Начальник гитлеровской разведки Рейнхард Гейдрих – это очень серьезный противник. Нет, честное слово – блестящий человек. Он знал, насколько Сталин подвержен паранойе, с какой охотой он поверит, что его ближайшее окружение составляет заговор против него.
– Вы хотите сказать, что доказательства виновности Тухачевского были фальшивыми?
– Гейдрих поручил это дело двум своим ближайшим помощникам – Альфреду Науйоксу и доктору Герману Берендсу, которым удалось состряпать гениальный обман. Они усадили специалистов из СД за работу, и те вскоре изготовили тридцать два документа – переписка Тухачевского и других высших красноармейских командиров с верхушкой вермахта, где русские якобы просили оказать им помощь в свержении Сталина.
– Иисус Христос! – выдохнул Меткалф. – Фальшивка!
– Гейдрих очень ловко всучил русским документы. Доктор Берендс отвез документы в Прагу и продал их – продал, заметьте, за миллионы долларов – советским агентам.
– Значит, Тухачевского погубили враги? Вы это хотите сказать?
– Революция, как Сатурн, пожирает всех своих детей, каждого в свой черед. Я убежден в том, что Гейдрих знает правду, потому что он сам выстроил ложь, которая заставила Сталина обезглавить собственные вооруженные силы. Он знает, что Тухачевский был ни в чем не виновен и, естественно, знает, что генерал Михаил Баранов тоже не был участником никакого заговора.
Значит, власть, которую фон Шюсслер имеет над Ланой, тоже мошенничество! Меткалфу остро захотелось как можно скорее сообщить Лане правду. Но его восторг умерился, как только он понял значение этого открытия.
– Выходит, честность намерений отца Ланы до сих пор остается под сомнением, – сказал он.
– Все остается под сомнением. – Корки выпустил из ноздрей две толстые струи белого дыма. – Включая судьбу операции «Wolfsfalle». Если мы не решимся сдать нашего собственного агента. Эта жертва призвана спасти операцию и, не побоюсь этого утверждения, спасет и весь мир.
Кровь отхлынула от лица Меткалфа.
– Я вас не понимаю.
– А мне кажется, что вы, напротив, все понимаете, – отозвался Корки очень тихим, чуть слышным голосом. Он продолжал ковыряться кочергой в камине, упорно отказываясь встретиться взглядом с Меткалфом.
– Объясните-ка мне это поподробнее, – сдерживая гнев, сказал Меткалф. – Я медленно соображаю.
– Соображаете вы, Стивен, как раз очень даже живо, но, как я понимаю, вы хотите, чтобы я высказал свои планы вслух. Если вам это действительно требуется, я это сделаю. НКВД должен поймать Светлану Баранову. Она должна быть арестована. Это единственная вещь, которая может убедить нацистов в том, что документы, которые она передала, являются подлинными.
Меткалф вскочил с места, встал навытяжку перед Корки и, словно пистолет, наставил своему наставнику в лицо указательный палец.
– Цель оправдывает любые средства, так, что ли, Корки? Так? Если человек начинает вам мешать, становится помехой, вы, не задумываясь, бросаете его волкам? Даже женщину, которая действовала так смело ради нас, подвергала свою жизнь опасности…
– Избавьте меня от ваших ханжеских рассуждений, достойных плохого школьного учителя. Я говорю о выживании Европы, Соединенных Штатов – о выживании демократии на этой планете. И я не нуждаюсь ни в каких лекциях насчет оперативной этики. – Глаза Коркорана, полуприкрытые тяжелыми набухшими веками, сохраняли ледяное спокойствие.
– Оперативная этика? Вы это так называете? – Исполненный отвращения, утративший дар речи, Меткалф не глядя шагнул назад, снова опустился в кресло и уставился остановившимся взглядом в огонь. – Позволить арестовать ее – это же безумие!
– Да, конечно, ведь, как сказал лорд Литтлтон[92], любовь может сохранять надежду там, где разум уже приходит в отчаяние, угу? – Янтарный свет накладывал на изрезанное глубокими морщинами лицо старика прихотливые тени.
– Что вы можете знать о любви?
– Я шпион, Стивен. О чем я хорошо знаю, так это об отчаянии.
– Так же, как и о «разумных причинах»?
– И об этом тоже. Главным образом о причинах для отчаяния. Верьте мне, я понимаю, что женщина – это чудо из чудес. Но знаете ли вы еще кое-что? Что мир во всем мире – это изумительно, что это тоже чудо из чудес. А спасти планету, которой грозит реальная опасность быть сожранной фашистским военным чудищем? Тоже прекрасно, правда? Воспрепятствовать Третьему рейху подчинить себе человеческую цивилизацию? Ну, и вот он, глоток холодной воды.
– Прекратите, – проронил Меткалф, сидевший с каменным выражением лица.
– Вы сами вынудили меня. – Коркоран, не мигая, смотрел в глаза собеседнику.
– Вы никогда не меняетесь, ведь так, Корки?
Коркоран чуть заметно наклонил голову.
– Зато вы заметно изменились.
Меткалф пожал плечами.
– Я? Возможно, это мир изменился.
– Стивен, Стивен, почему вы никак не поймете? Мир не изменился. Мир не меняется вообще. И не будет изменяться – только мы изменяем его.
Меткалф закрыл лицо руками. Колесики в его голове завертелись с лихорадочной быстротой. Должен же найтись какой-то выход! Спустя одну-две секунды он взглянул в огонь, и на его лице явственно отразилось облегчение.
– Что вы намерены сделать? – без выражения спросил он.
– Завтра вечером ведущие артисты балетной труппы Большого театра прибывают в Берлин – делегация дружбы из Москвы. Они будут выступать в театре «Штаатсопер». Вероятно, выволокут из нафталина всем надоевшее «Лебединое озеро» – сойдет для неразборчивых немцев.
– Лана будет там.
– И ее любовник-нацист фон Шюсслер – тоже. Провести дома небольшой отпуск, посетить свою старую ферму… Вовремя шепнуть НКВД – больше ничего не потребуется. НКВД арестует ее, а немцы явятся свидетелями этого события. И все в мире пойдет своим чередом. Мне ужасно жаль, Стивен.
– И она скажет НКВД правду.
– Вы так думаете? – без всякого интереса к предположению Меткалфа осведомился Корки. – Вообще-то никакой разницы уже не будет. Она может объяснять всем все, что захочет, но, как только нацистское командование услышит о ее аресте, можно будет сказать, что план «Wolfsfalle» спасен.
– Хотелось бы, чтобы это оказалось так просто, – произнес Меткалф, внимательно следя за своим голосом. – Выдать Лану слишком опасно. Я не знаю, что доносили вам ваши источники, но я знаю эту женщину, я провел с нею немало времени, и, так уж получилось, выяснил, что она питает определенную привязанность к фон Шюсслеру.
Корки не сумел скрыть, что эти слова его озадачили.
– Ни за что не поверю во что-то подобное!
– Может быть, вы считаете, что лучше меня разбираетесь в женском сердце? Я знаю только то, что почувствовал сам. Мне кажется, что она испытывает некоторое сожаление по отношению к этому немцу, хотя не исключено, что чувства могут оказаться даже более глубокими.
– Говорите прямо, что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что существует реальная опасность того, что Лана может поставить под угрозу всю миссию – проинформирует фон Шюсслера, что его подставили. Больше ничего не требуется, чтобы все наши усилия пошли прахом.
– Этого ни в коем случае нельзя допустить, – заявил Коркоран.
– Согласен с вами. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы удержать наш паровоз на рельсах. Я знаю, как нужно с нею обходиться. – Во взгляде, который он бросил на Коркорана, нельзя было прочесть ничего, кроме твердой решимости. Было жизненно важно, чтобы Корки поверил тому, что он сейчас говорил. Слишком много от этого зависело.
– Что вы предлагаете?
– Вы забросите меня в Берлин, и я…
– Вы перехватите ниточки марионетки.
– Что-то в этом роде.
Коркоран несколько секунд, не отрываясь, глядел на Меткалфа.
– Вы хотите попрощаться с нею, я вас правильно понял?
– Позвольте мне, – не стал отпираться Меткалф. – И я обещаю, что постараюсь сделать все, что в моих силах.
– Речь идет не о старании, Стивен. Необходимо обеспечить нужный результат.
– Я понимаю, – сказал Меткалф. – Но поручите это мне.
Взгляд Коркорана был подобен потоку рентгеновских лучей; он, казалось, пытался проникнуть в самую глубину души Меткалфа. Наконец он сказал:
– Чип Нолан остановился в «Бельвю-палас». Он сможет снабдить вас всеми необходимыми бумагами.
Альфред Коркоран сидел, глядя в огонь, и курил. Он был удивлен и, честно говоря, немало раздосадован, когда обнаружилось, что Стивен Меткалф все еще жив. Амоса Хиллиарда убили раньше, чем ему удалось устранить ту угрозу безопасности, которую представлял собой Меткалф.
Но Коркоран гордился своей бесконечной прагматичностью. Он всегда полагал, что для успешных действий требуются постоянные импровизации. Что ж, пусть будет так. Оценка, которую Меткалф дал русской балерине, была, вероятно, правильной. Ну так пусть едет в Берлин и удостоверится, что операция «Wolfsfalle» успешно осуществляется. Возможно, так получится даже лучше.
В комнату вошла домохозяйка-швейцарка с серебряным подносом в руках и налила ему в чашку горячего чая.
– Спасибо, фрау Шибли, – сказал Коркоран. Здесь, в Берне, он настолько тщательно соблюдал меры безопасности, что даже попросил Чипа Нолана изучить биографию этой бедной hausfrau[93]. Однако чрезмерно осторожным быть невозможно.
Он протянул руку, взял трубку телефона, набрал номер «Бельвю-палас» и попросил соединить его с номером Чипа Нолана.
Гостиница «Бельвю-палас» находилась высоко над Ааре, на Кошергассе и, судя по фасаду, была великолепной. Первый взгляд не обманывал подходившего. Номер Нолана оказался очень большим и роскошным, и Меткалф не преминул указать человеку из ФБР на этот факт.
– Наверно Дж. Эдгар Гувер неплохо оплачивает расходы своих парней, – подколол он маленького, вечно казавшегося растрепанным человека.
Чип вопросительно взглянул на него, на его светло-карие глаза, казалось, набежало облачко.
– Мистер Гувер признает важность расширения разведывательной работы Бюро на все страны мира… Джеймс. Ведь вас так зовут – Джеймс?
На мгновение Меткалф смутился было, но тут же вспомнил, что сотрудник ФБР не полностью принадлежал к их организации и что священный принцип разделения информации, исповедуемый Корки, запрещал раскрывать истинные личности его сотрудников.
– Довольно близко, – сказал он.
– Хотите выпить? – спросил Нолан, направляясь к бару. – Виски? Джин? Или, может быть, вы предпочли бы водку после вашего посещения матушки-России, а?
Меткалф повернул голову и увидел на лице человека из ФБР недобрую усмешку.
– Спасибо, мне ничего не нужно.
Нолан положил в стакан лед и налил себе немного виски.
– Вы ведь уже были там, правда?
– Вы имеете в виду – в России? – Меткалф пожал плечами. – Несколько раз.
– Правильно, теперь я припоминаю. Вы говорите по-русски, не так ли?
– Немного.
– Понравилось?
– Что понравилось? Россия?
– Социалистическая утопия. То, о чем некоторые парни говорят: я, мол, побывал в будущем, и оно существует.
– Если это будущее, – сказал Меткалф, – то нам нечему радоваться.
Нолан захихикал, почувствовав, по-видимому, какое-то облегчение.
– Вы не могли бы повторить это еще раз? Кстати, Корки частенько говорит о русских. Можно подумать, что он стал к ним лучше относиться.
– Нет, я думаю, дело просто в том, что сейчас он больше боится нацистов.
– Да, а мне думается, что из-за этого самого страха уже много американских патриотов начало краснеть, ха-ха!
– Никому из тех, кто видел Россию Сталина своими глазами – я хочу сказать, по-настоящему видел ее, – не придет в голову стать коммунистом.
– Браво! – негромко воскликнул Нолан и взмахнул своим стаканом, как будто хотел чокнуться с Меткалфом. – Скажите это вашим друзьям по «Социальному регистру».
– Кому же из них?
– Мальчикам Корки. Мне уже пришлось повстречаться со многими из них, и, кажется, все, что их заботит: Гитлер то, Гитлер это, нацисты, фашизм… Словно они и не думали о том, что может случиться, если у дядюшки Джо окажутся развязаны руки. Если Кремль достигнет того, чего хочет, то, будьте уверены, о «Социальном регистре» станут вспоминать только в аду, уж поверьте мне. И все эти денди будут сажать редиску вокруг Новосибирска. – Он поставил свой стакан. – Так, ладно, насколько я понимаю, вы должны попасть в Берлин, но вашу старую парижскую «крышу» сдуло ко всем чертям, так?
– Я полагаю, что так. Как бы там ни было, я не собираюсь рисковать.
– Берлин, ха? Вы, значит, теперь решили поиграть с большими мальчиками.
– Почему вы так говорите?
– Вы думаете, что НКВД не подарок. Погодите, пока не познакомитесь с гестапо. Эти не возятся.
– Я хорошо познакомился с ними в Париже.
– Джеймс, Париж – это все равно что детский сад. Париж – ничто. В Берлине гестапо начеку. Я вам знаете что скажу: там вам придется в три глаза беречь свою задницу. Там вы не сможете свободно бегать по городу и трахать дамочек.
Меткалф пожал плечами.
– Мое задание довольно ясное.
– Которое?
– Вы о моем задании?
– Я не смогу толком помочь вам, если вы не сообщите мне детали.
– Вы что, забыли священный принцип Корки?
– Разделение информации может прямиком спровадить вас на тот свет, Джеймс. Сами посудите, скольких мальчиков Корки уже прихлопнули за один только последний месяц. Все потому, что он держал их порознь, не позволял им помогать друг другу. Я все время мотаюсь в Берлин и обратно, так что мог бы помочь вам на месте.
Меткалф покачал головой.
– Я ценю вашу заботу, но мне нужны только бумаги для прикрытия.
– Ну, как вам угодно. – Нолан отпер большой шкаф и извлек кожаный портфель. – Я уже наслышан о том, что вы любите прятаться на самом видном месте. Раз так, то вы – американский банкир, и у вас дело в Базеле. Уильям Киллигэн. – Он вручил Меткалфу изрядно потрепанный американский паспорт. Раскрыв его, Меткалф обнаружил свою собственную фотографию и ряд страниц, покрытых разными печатями, что говорило о нескольких годах почти непрерывных трансатлантических поездок, главным образом между Нью-Йорком и Швейцарией. – Вы из Банка международных расчетов, это своего рода всемирный консорциум, который ведет много дел с немцами. Главный клиент вашего банка – рейхсбанк. Вы, парни из Международных расчетов, втихую ведете прорву дел с Германией: поставка золота и все такое.
– Вы хотите сказать, что этот банк отмывает деньги для нацистской Германии?
– Все его действия являются полностью законными и проводятся согласно швейцарским установлениям о нейтралитете. Да, кстати, президент банка – из Гарварда, точно так же, как и вы.
– Вообще-то я учился в Йельском университете.
– Йель, Гарвард – что в лоб, что по лбу. Как бы там ни было, парень довольно часто катается в Берлин, встречается с президентом рейхсбанка Вальтером Функом, но на сей раз не может отлучиться и потому отправляет доверенного курьера, то есть вас. Доставить какие-то финансовые документы, которые должны быть подписаны и возвращены вам.
– Независимо от того, какое у меня дело в Берлине?
– Э-э, ну, в общем-то я вам советую быстренько развязаться с вашими делами и не ошиваться там слишком уж долго. Хватит разыгрывать Эррола Флинна.
Через полтора часа Меткалф уже находился в поезде, следовавшем из Берна в Базель; это был первый этап его недальнего пути в нацистскую Германию.