Алессандро холодно улыбается:
— Это девчонка Саварезе. Неаполь — город маленький.
Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями. Как он узнал? Что это значит? Смотрю то на Луизу, то на Алессандро. Может быть, до него дошли сплетни, гуляющие по залу суда от подсудимых к адвокатам и судьям. Пусть ничего в этом страшного нет, пусть все совершенно невинно, все равно теперь я вынужден думать об Алессандро по-иному или, скорее, вынужден изменить свое мнение о нем как о человеке, не запятнанном пороками той атмосферы, в которую он окунается ежедневно. И даже если это всего лишь сплетни в зале суда, то это значит, что в принципе возможен неформальный обмен информацией между Алессандро и каморрой. Потом я припомнил, как Алессандро на глазах всего суда болтал о чем-то с Лоренцо Саварезе. Разумеется, Джованна опасается Алессандро не потому, что тот расскажет все Лоренцо. Наверное, она даже не знает, насколько Алессандро предан своему делу. Может быть, Джованна и не верит в преданность. А что же я сам? Сразу же, как только девчонка обратилась ко мне, следовало идти прямиком к Алессандро. Он потому и сердится, что я повел себя нелояльно. Я помню, насколько важен для него этот процесс. А я рискнул поставить судью под удар. Ему пришлось прибегнуть к проверке слухов, которые он всегда подчеркнуто пропускал мимо ушей, а в этот раз — не смог. Из-за какого-то английского туриста, приятеля его жены и сестры одного из обвиняемых — самого главного обвиняемого.
Вот сейчас, кажется, подходящий момент для того, чтобы признаться, что я пришел сюда прямо от Джованны, но… нет, не признаюсь, не могу. И причиной тому страх, только совершенно иного толка. Во-первых, я боюсь, что Алессандро еще больше рассердится на меня, во-вторых, не хочется, чтобы он еще больше во мне разочаровался. Такое впечатление, будто он может отчитать меня, как отец сына, и это мешает мне рассказать все чистосердечно. Я пытаюсь пошутить: «Что ж, в любом случае она чересчур молода для меня». Да, я произнес что-то в этом роде, но никакого ответа не последовало.
В первый раз чувствую, что злоупотребил гостеприимством. Извинения мои не вызвали никаких ободряющих заверений. Ни хозяин, ни хозяйка не предложили наполнить мой стакан. Теперь я ощущаю себя нарушителем спокойствия, а не гостем. Даже Луиза, с которой еще вчера мы ворковали, как парочка влюбленных, не делает никакой попытки сгладить неловкость.
— Мне надо идти, — говорю я и направляюсь к двери.
— Луиза… — произносит Алессандро и взглядом приказывает: проводи. Потом протягивает мне руку и говорит: — Доброй ночи.
В коридоре я шепчу:
— Боже, какая жалость! Я понятия не имел… Он и вправду сердится, да?
— Он не сердится. Он устал. Он чувствует груз ответственности. И в данный момент ему ни до чего.
— Просто скажи ему, чтобы выкинул все из головы.
— Не так-то это просто. Он не хочет, чтобы ты имел какое-то отношение к его делам. Он хочет, чтобы ты наслаждался Неаполем. Для него это очень важно.
— Он что-нибудь предпримет?
— Не знаю, но тебя больше беспокоить не станут. Поверь мне.
— Луиза, ты должна попросить его ничего не делать. Пожалуйста. Я обещал Джованне.
— Что ты обещал Джованне? — резко вопрошает она.
— Что я никому не расскажу о ее планах.
— В таком случае ей вообще незачем было просить тебя о помощи. — Кажется, Луизу больше задевает присутствие в моей жизни другой женщины, нежели опасность, в какой я могу оказаться, или неприятности, которые эта история может навлечь на ее мужа.
— Ради всего святого, Луиза! — восклицаю я. — Подумай, к чему это приведет.
Мы оба оглядываемся на дверь гостиной. Ни ей, ни мне не хочется, чтобы Алессандро нас услышал.
— Послушай. Ты был его гостем. Ты мой друг. Он сочтет своим долгом разобраться в этом деле.
— Не надо было мне ничего говорить!
Луиза немного оттаивает:
— Не волнуйся. Это пустое. Все будет отлично. Только, знаешь, порой я думаю, что мы не вполне осознаем, насколько тяжела его работа и с чем ему приходится бороться.
— Обещай устроить так, чтобы он ничего не предпринимал.
— Обещаю, что попробую. Но и ты должен дать обещание, что будешь держаться от нее подальше, как он и просил.
— Луиза, ты не представляешь, на что похожа ее жизнь…
— Уговор есть уговор.
Я не уверен, что сдержу обещание. Луиза смотрит на меня в упор.
— Что?
— Обещай.
— Я обещаю.
— Хорошо. Теперь ступай домой, а завтра утром поедем в Сорренто. Еще разок сыграем в «Монополию» — и все позабудется.
Мы целуем друг друга в щеку. Луиза позволяет мне крепко обнять ее, понимая, каким вдруг одиноким я себя ощутил.
Я выхожу в ночь под приглушенные звуки шопеновского ноктюрна. Музыка задумчивая, грустная, рассерженный человек такую не выберет. Я останавливаюсь и слушаю, обессиленный и преисполненный чувств. Живи я в этом городе, тоже, наверное, играл бы на рояле и, наверное, исполнял бы Шопена: кто еще способен так разбередить чувства, не тревожа душу?
Половина шестого. Солнце уже низко. Тень, падающая от памятника Беллини, рождает иллюзию, будто творение Джакометти лежит поперек всей площади. Луиза, поджидая меня, сидит за столиком и читает журнал, в руке сжимает бутылку пива. Алессандро поблизости не видно. Луиза, пересчитав сигареты, вынимает одну и закуривает.
— У меня для тебя сюрприз, — говорит она, когда я подхожу, и лениво выпускает тоненькую струйку дыма. Выглядит Луиза спокойной и уверенной в себе. Мне остается только надеяться, что с Алессандро все улажено.
— Какой? — спрашиваю я и замечаю, что Луиза смотрит куда-то мне за спину. Резко оборачиваюсь.
С кучей папок в руках к нам спешит Алессандро: его шофер поставил машину на тротуаре. Остановившись рядом, Алессандро тяжело дышит, но вовсе не хрипит и не выглядит немощным стариком. Он моложав и бодр на вид, а задыхается от распирающей его энергии, возбуждения. Алессандро садится за стол и бросает на него свои папки. Сейчас судья напоминает мне фанатичного студента в перерыве между лекциями, который остановился на бегу, чтобы обсудить некое положение марксистской теории (его великолепие, точность и логику) с такими же, как он, умниками, ну, может, только менее страстно увлекающимися наукой.
— Все в порядке? — осторожно спрашиваю я, подозревая, что вчерашний спор не прошел бесследно.
— Джим, приношу свои извинения. Но сегодня вечером я должен ехать в Рим. — Алессандро вновь обращается к Луизе и впервые за время нашего знакомства говорит с ней по-итальянски в моем присутствии. Речь его серьезна, тон пылкий. Закончив, Алессандро встает, подхватывая одной рукой разбросанные папки. Другой рукой треплет меня по плечу: — Увидимся завтра вечером, Джим. Позаботьтесь о моей жене.
Не успеваю я заверить, что сделаю это непременно, как он уже на полпути к машине.
— И что все это значит? — спрашиваю я, заказывая пиво официанту.
Луиза, на которую театральное появление и исчезновение мужа не произвело впечатления, отвечает:
— История долгая. Может так случиться, что премьер-министру придется уйти в отставку.
— Какое отношение это имеет к Алессандро? — любопытствую я, даже не подозревая, что влияние судьи простирается аж до столицы.
— Когда-то он работал в Риме. На правительство. Антимафия и всякое такое. Он всегда срывается с места, когда дело доходит до кризиса вроде нынешнего. По-моему, это как раз то, что он просто обожает делать: свалить правительство. — Луиза смеется.
— Речь идет о правительстве правых, так?
— Он ненавидит все правительства. Они его раздражают. Все и вся погрязли в коррупции.
— Даже судейские?
— Как-то он сказал, что несколько порядочных еще остались. Думаю, это потому, что они, как и он, против правительств.
Мне принесли пиво. День выдался жаркий, залитые солнцем улицы выжжены досуха, и я провел большую часть дня, купаясь в море.
— Так что за сюрприз?
— Я в полном твоем распоряжении, — отвечает Луиза, удивленная, как я до сих пор этого не сообразил.
— Мы все же едем в Сорренто?
— Боже, да. В такую жару город невыносим. Мы отправимся на катере.
Я боюсь и думать о какой-нибудь ночи, наполненной страстью, а вместо этого спрашиваю про Алессандро и «мою проблему».
— Ты виделся с ней? — задает вопрос Луиза, и ее настроение неуловимо меняется: сразу же вспоминается прошлый вечер, когда она и Алессандро, похоже, вдруг ожесточились против меня.
Чувствую облегчение оттого, что могу сказать правду.
— Нет.
— Тогда отлично.
— Что ты хочешь сказать этим «отлично»?
— Хочу сказать «отлично», Джим. Он дал мне обещание. Прошу тебя, оставим это. В Неаполе порой лучше всего не задавать вопросов.
Возможно, меня и в самом деле по-настоящему вывели из игры.
Луиза предлагает взять пиццу. Слишком жарко для чего-то другого, поясняет она.
Она подзывает официанта и заказывает две пиццы с морепродуктами и еще пива. Потом рассказывает мне, как утром говорила с матерью, которая грозилась приехать в гости.
— Я у нее выпытала, когда она собирается приехать, и заявила, что как раз в это время мы отправляемся в Китай, — торжествующе сообщает Луиза.
— Я и забыл, что вы едете в Китай.
— На две недели.
— А мне казалось, что ты поездки ждешь не дождешься.
— В обшем-то да. Только мне не совсем понятно, что мы там будем делать. Алессандро будет встречаться с разными скучными людьми.
— Все равно, это замечательно интересно. Я могу сколько угодно оттягивать день отъезда, но все же рано или поздно придется возвращаться в Лондон.
— Тебя здесь уже не будет, когда мы вернемся.
Луиза права. До их отъезда я, предположим, дотяну, но не до возвращения.
Нам принесли по пицце, и мы делим их на четыре части. С ужином мы расправились быстро.
— Что теперь будем делать? — спрашиваю я.
Луиза улыбается:
— Я задумала небольшую экскурсию.