– Вы кто? – проблеял Глеб.
– Конь в пальто.
Голос отключился. Глеб стоял соляным столбом. Лоб покрылся испариной. Значит, Шурку освободили не просто так. Значит, ее… перепохитили, что ли? Бред какой-то! Но голос мужика сомнений не вызывал. Двадцать тысяч баксов! С ума, что ли, сошли? Дело в другом! Шурка знает все его координаты! Все телефоны. То есть его могут ментам сдать в любой момент, это без вопросов! Да может, они с ней еще и в сговоре! Вот и все! ВОТ И ВСЕ!! Стоп. Почему все? Адреса она не знает. Только телефоны. Господи, пробить по телефону адрес – дело нескольких минут.
Нужно слетать домой, взять документы, деньги, уговорить мать уехать на дачу и самому убраться из города на пару недель. Если Шурку взяли бандюги, а это вполне возможно, учитывая, что позвонивший знаком с Уголовным кодексом, так вот, если это бандюганы, они с ней за это время разберутся. Они сами похитители! Нужна она им, если выкуп не несут! Если же она с кем сговорилась (да когда же она успела, сучка?!), то тем более нельзя уступать! Она все равно не простит ему… Отомстит… Ладно, сейчас главное – уехать.
Он начал спускаться. Человек, стоявший у окна лестничной клетки этажом выше, проговорил едва слышно в воротник куртки:
– Чувак чернявый возле ее хаты терся. По мобиле ему позвонили, он чего-то задергался. Вижу его. Вышел во двор, садится в вишневую «девятку».
Каменев сел за руль. Руки дрожали. Он закурил, глубоко и часто затягиваясь. Немного полегчало. Машина тронулась, исчезла в арке двора.
Следом за ней двинулся невзрачный «Москвич», припаркованный у другого подъезда.
…– Глебушка? Это ты? Как отдохнул? – Миловидная пожилая дама выглянула в прихожую.
– Здравствуй, ма! Мне никто не звонил?
Глеб едва коснулся ее щеки.
– Фу-у, чем это от тебя пахнет? Какой-то гадостью! Нет, не звонили. То есть вчера с работы звонили. Надежда Игоревна. Я ей сказала, как ты велел, что ты лег в больницу на неделю из-за давления. Просил, чтобы никто не навещал.
Глеб прошел мимо нее в свою комнату. Мать видела, что он был явно чем-то обеспокоен.
– Как отдохнул? – Она задала вопрос через дверь.
– Нормально, – откликнулся сын. – Погода дивная, за городом просто замечательно. Я хотел бы, чтобы ты уехала на дачу.
– Но я не могу! Послезавтра у Юленьки юбилей. Я обещала быть, обещала помочь с готовкой.
– Ма, мы должны уехать!
Глеб произнес эти слова, уже выйдя из комнаты. Он переоделся, в руках его была большая, набитая вещами сумка.
– Куда? Что случилось?
Зазвонил телефон.
– Не подходи! – остановил он мать.
– Да в чем дело, Глебушка? На тебе лица нет… И что значит – не подходи?
Глеб снял телефонную трубку.
– Ну че, мля, до хаты своей добрался? Давай, собирай бабки, поторапливайся! – раздался уже знакомый хриплый голос.
– У меня столько нет. Это не реальная сумма!
– Ха! Вот очко тебе на зоне изорвут, это будет реально!
– Вы должны понимать, что у меня нет таких денег! И мне нужно дня три, чтобы собрать хотя бы половину!
– Так торопись, гаденыш! Трех дней мы тебе не дадим, и не надейся. Пошевеливайся, падла. Ты ж у нас по зубам спец? Так должны быть бабки-то, а? Тачку загони. Хату продать можно. И не вздумай из города линять, – словно разговор шел по видеотелефону, зловеще процедил незнакомец. – Учти, мы у тебя на хвосте. «Жигуль» твой в лицо знаем. Номер назвать?
– Я делаю все, что в моих силах! Вы должны подождать!
– Мы тебе ничего не должны, это ты нам должен. Суетись, пидер гнойный.
На другом конце провода дали отбой.
– Сын, что случилось?!
– Мама, ты сядь и не кричи. – Глеб старался говорить спокойно. – Я возвращался домой, на дороге меня подрезал «мерседес». Я не успел затормозить, влепился ему в зад. Оттуда вылетели братки. Пришлось дать им телефон, чтобы они меня вообще отпустили. Требуют деньги.
– Сколько? – одними губами спросила женщина.
– Ах, какая разница? Я не собираюсь им платить! Просто нам с тобой нужно уехать на несколько дней. Я подумаю, найду кого-нибудь из своих пациентов, кто сможет разрешить ситуацию. Но это лучше сделать в спокойной обстановке. Поэтому быстро собирайся. Мы уезжаем. Продукты не бери. И вообще, ничего лишнего!
– Как же… Почему ты не позвонишь в милицию?
– Мама, милиция всегда на стороне бандитов. Ты что, забыла, где живешь? Давай собирайся!
– Но я не могу оставить холодильник, полный продуктов! Я только что закупила на несколько дней. Там сметана, творог… Мясо парное…
– Ну хорошо, я сейчас все это сгружу в пакеты, а ты быстро собирай свои вещи!
Он прошел на кухню.
Откуда они знают, какая у него машина? Ну да, Шура сказала, тварь! Жаль, он не придушил ее сегодня утром. Они у него на хвосте? Сколько же их? Банда, что ли? Или это блеф? Какая, к черту, банда! Никого там на пустыре не было! Нашли Шурку случайные люди. Бомжи, например. Воришки мелкие. Спокойнее нужно быть! Нужно держать себя в руках!
Он уговаривал себя, громыхая кастрюлями, которые мама выставила прямо перед дверцей холодильника как баррикаду, черт ее раздери! Не дотянешься до ее сметаны долбаной!
В квартиру позвонили коротеньким, каким-то очень аккуратным звоночком. Глеб, занятый кастрюлями, его не слышал. Услышала мама, уже облачившаяся в брюки и пуловер.
Она и подошла к двери.
Глава 11. «ЖЕЛТАЯ СУБМАРИНА»
Турецкий еще раз обошел небольшую квартиру Небережной. Вид квартира имела слегка неряшливый, но вполне мирный. Незастланная постель, в которой явно побывал мужчина. Следы его пребывания как раз изучались судмедэкспертом. Через спинку стула был переброшен нарядный спортивный костюм и пара футболок. Одежда, документы, драгоценности, деньги – все это было найдено. Все находилось на своих местах.
Перевернули на газету содержимое мусорного ведра и изучили каждый клочок бумаги в надежде отыскать какую-либо записку, проливающую свет на загадочное исчезновение женщины. Тщетно. Нашли в сумочке записную книжку и изучили каждую ее страницу. Мужчины по имени Глеб или Эдик не определялись.
В настоящее время старший оперуполномоченный МУРа Василий Колобянин выписывал имена мужчин, начинающиеся на букву "г".
– Александр Борисович! – окликнул Турецкого участковый милиционер, проводивший дознание в квартире напротив. – Подойдите, пожалуйста! Соседка, оказывается, видела, как увозили Небережную.
– Мария Ивановна! Это старший следователь по особо важным делам из Генпрокуратуры товарищ Турецкий. Вы ему повторите, пожалуйста, все, что мне рассказали.
Александр поздоровался, сел к столу. Полная, очень живая старушка глянула на него с любопытством.
– Это что у тебя? – покосилась она на черную коробочку, которую Саша установил на столе.
– Это диктофон. Чтобы записать ваши показания.
– А как это он записывает?
– Там внутри пленка. Как в магнитофоне, – терпеливо объяснял Турецкий. – Ну, начнем?
Он включил диктофон:
– Мария Ивановна, когда вы в последний раз видели вашу соседку, гражданку Небережную?
– Так когда? Я ж говорила. В прошлый четверг.
– Какое это было число?
– Так какое… Вон календарь висит, посмотри.
– Мне нужно, чтобы вы число назвали, а не я, понятно? – Турецкий чувствовал, что начинает терять терпение.
– Ты понимаешь, дура старая, с кем разговариваешь? – прошипел не к месту участковый.
– Хоть вы-то помолчите, – огрызнулся Саша.
– Двадцать третье августа, – справилась с календарем старушка, ничуть не испугавшись ни участкового с его шипением, ни «важняка» Турецкого.
– Вы это хорошо помните?
– А чего ж не помнить? У нас по четвергам цистерну привозят с молоком. Не это, что в пакетах ваших магазинных, а настоящее, от коровушки. Так я его беру. По четвергам и по понедельникам. Но Шурку я в четверг видела, потому что в тот день сериал был. Я из магазина возвращалась, как раз к сериалу. А по понедельникам его не показывают.
– Расскажите, где вы ее видели, как?
– Это, значит, мы со старухами сидели во дворе с утра. У нас там по утрам солнце и еще не жарко, мы сидим, греемся. Потом я за молоком пошла к цистерне. Отнесла домой. И опять к старухам вышла, прежде чем в магазин идти. Ну чтоб передохнуть. И вот, значит, гляжу – Шурка выскакивает. Волосы распущены, в платьишке таком домашнем. У нас ведь квартиры напротив, я к ней иногда захаживаю, чтоб давление померила или еще чего. Она это платьишко дома носит, я знаю. Вот. И тапочки на босу ногу.
– Вы и тапочки разглядели?
– А чего мне разглядывать? – обиделась старушка. – Оно и так видно было. Она когда по двору шла, шлепанец потеряла. Он у нее без задника, вот и слетел. Она повернулась, надела и – к машине.
– К какой машине?
– Красная такая. Даже, пожалуй, как вишня.
– Марка?
– Не знаю я ваших марок.
– Кто был в машине?
– Не видать было. Окна затемненные. Шурка села рядом с водителем. Постояли маленько и поехали.
– Сколько – маленько?
– Так минуты две, я думаю.
– А скажите, Мария Ивановна, для Небережной характерно вот так выскочить из дома в тапочках и уехать?
– Не, вы что?! Шурка женщина очень видная, и она за собой следит. Она в таком виде на работу ни за что бы не поехала. Я это и мужику сказала.
– Какому мужику?
– Мужчине то есть. Водитель ихний, из аэропорта.
– Поподробнее, пожалуйста. Что за водитель, когда вы с ним разговаривали?
– Так где-то через час после того, как Шура уехала. То есть в час дня или минут на десять позже. Я еще на сериал успела. Где разговаривала? Да на лавке внизу. У меня авоська-то тяжелая, да еще бидон. Вот я присела отдохнуть. А рядом мужчина сидит. Я его спросила, кого он ждет. А он: сотрудницу, мол, на работу нужно отвезти. Она у нас, мол, приболела, а ее начальство вызывает. Я говорю: «Кто ж такая?» А он: «Небережная Александра Борисовна».
Турецкий, слыша имя и отчество Небережной, каждый раз мысленно вздрагивал, словно речь шла о нем самом.