— Я вроде бы не говорил тебе, как меня зовут…
— Итак, моё имя Аксиния, а зовут меня «Сова». Можете не представляться, я уже с вами знакома.
Она прошла к перегородке, за которой неторопливо раскладывала ноутбук темнокожая преподавательница математики, и размашисто вывела губной помадой на толстом стекле девятизначный код.
— Кто в курсе, что это такое, могут свериться.
Энрике смотрел на неё, по-прежнему ухмыляясь недобро:
— Так ты ещё и не простая пташка, А-Кси-Ни-Я? Где нахваталась премудростей? Там учили только ковыряться в кодах или чему полезному? Я слышал, хакерши изобретательны в постели — другая логика, другие эмоции…
Теперь Аксиния повернулась лицом к нему и медленно, сопровождая каждый шаг порцией информации, направилась к мексиканцу.
— Видишь ли, чико, — сказала она, делая первый шаг, — если тебе много рассказывали о хакерах, то ты знаешь, что это не те люди, с кем имеет смысл портить отношения. Чокнутые мстительные существа не от мира сего. Ты цепляешь одного из них, а потом в прачечной сбивается режим стирки и даже самые крепкие ткани расползаются на отдельные нити. Ты приходишь домой и находишь в холодильнике закипевшее пиво. А счета за телефон и свет в конце месяца стирают тебя с лица земли.
Теперь она уже стояла в полушаге от Энрике.
— А дружелюбный хакер — такой, которому ты оставляешь шанс следовать своей дорогой. Я родилась и прожила четырнадцать лет в Гарлеме, там любой подтвердит это правило.
Здесь можно было бы добавить о «пользе дружбы» — маленький рекламный ролик о бесплатных билетах на концерты, вскрытых экзаменационных программах, скидочных картах на машинный спирт… Но в Гарлеме её успели научить не прогибаться.
— И мне не хотелось бы с тобой ссориться. Потому что тогда ты не сыграешь мне «Детройтадо», — широко улыбнувшись, Аксиния забила в эту беседу последний гвоздь. Ни один музыкант не устоит, когда просят исполнить его лучшую песню.
— Оставь её, Энрике, — вмешался Джош. — Русская из Гарлема — это, по крайней мере, прикольно. — И, уже обращаясь к Аксинии, не издеваясь, а, скорее, возвращая должок, добавил: — Никуда от них не спрячешься. Всюду русские идут.
И ослепительно осклабился в тридцать два зуба.
«Хантер-Люкс» — турбоводородный двигатель, удлинённая база, сверхлёгкая керамическая броня, динамическое затемнение стёкол, символ неспокойного успеха и агрессивной надёжности — остановился перед ржавым шлагбаумом на въезде в Совсем Цветную. Эта часть Детройта уже давно жила как бы сама по себе, и здесь Рич держал одну из своих лучших точек.
Из-за обрушенной кирпичной стены завода, ставшей форпостом, появилась чёрная фигура стража порядка. Последнего белого полицейского здесь видели лет десять назад. Толстым и хищным стволом новенького «АК — двадцать первого» страж показал, что надо открыть окно.
На переднем сиденье «хантера» застыли, как богомолы, водитель и телохранитель — намибийцы. Даже не шевельнулись, когда страж провёл по их лицам лучом фонарика.
— Привет, ребята, — тем не менее сказал тот. — Привет, Рич! — в заднее окошко, открытое ровно настолько, чтобы стала различима нереальная белизна кожи пассажира. — До сих пор в толк не возьму, как белый смог приручить таких зомби.
Рич усмехнулся:
— Там, где не справится белый, нужен супербелый.
Шутка была старой и известной, но нравилась всем, передавалась как анекдот и, в целом положительно, работала на имидж хозяина брейн-студий восточного побережья.
Страж поднял шлагбаум, машина бесшумно двинулась вперёд, лишь похрустывая стираемой под колёсами в порошок кирпичной крошкой.
Совсем Цветная не имела чёткой границы — в центре города не было ни блокпостов, ни заброшенных баррикад. Салон, куда ехал Рич, стоял как раз на границе «совсем» и «не совсем» цветной зоны.
Безмолвный телохранитель на время превратился в носильщика — тяжеленный металлический кейс оттянул его руку до земли. Лифт-клеть вознёс их на самый верх полузаброшенной многоэтажки. Рядом с кнопкой последнего, тридцатого, этажа была аккуратно приклеена цветная бирочка-указатель: «Брейнинг-салон „Другое Прошлое“».
Мальчишка ждал у себя — как всегда, жизнерадостный и возбуждённый встречей. Ему работа до сих пор казалась романтикой.
Стены салона прятались за бесконечными стеллажами. Флэш-плакаты с рекламой лучших роликов отвлекали взгляд, как виды из окон скорого поезда. Две брейнинг-установки, собранные на основе старых стоматологических кресел, с тяжёлыми колпаками трансмиттеров, придавали салону вид парикмахерской. Беременная негритянка, сестра Джоша, по-утиному прошлёпала к лифту, невнятно поздоровавшись и попрощавшись одновременно. Рич вёл дела только с мальчишкой.
Обычно Белее Белого сам не приезжал — только передавал новые записи с курьером. Но сегодня у них был повод пообщаться лично.
Сначала «махнулись чемоданами». Телохранитель положил на стол и открыл кейс. В пенопластовой противоударной форме ровными рядами лежали бруски тёмного коньячного стекла, каждый размером с сигаретную пачку — брейн-карты с записанными роликами. Заказ клиентов салона.
Такой же кейс уже стоял в собранном виде и у Джоша. Возврат. Давно не продававшиеся записи либо, наоборот, срочно запрошенные другим салоном Рича.
Брейн-бизнес уникален тем, что каждый ролик существует в единственном экземпляре — как восковые валики дограммофонной эры. Никто ещё не научился дублировать аналоговую запись потока памяти. Да будет так, считал Рич. Штучное всегда лучше фабричного.
Чтобы впаять себе в память какой-нибудь раскрученный ролик, клиенты строились в очередь за месяцы. Они щедро оплачивали возможность почувствовать себя в шкуре тех немногих артистов, политиков, звёзд рекламы и прочих «людей на виду», кто согласился отказаться от кусочка своих воспоминаний и сделать его достоянием общественности.
Но основную часть оборота любого салона составляли тематические записи совершенно неизвестных людей. За карманные деньги можно завладеть кусочком воспоминаний чужого человека — разве не здорово? Проскакать на лошади, даже если у тебя нет ног, нырнуть к коралловому великолепию полинезийских атоллов, пригубить эспрессо, сидя в тени Колизея… Сделать или почувствовать что-то, недоступное тебе в этой жизни, потому что твоя жизнь просто этого не предполагает. Примерить на себя то, чего боялся, испробовать запретное, узнать недоступное. В полном спектре чувств, ощущений, эмоций, настроений — но не поглощая чужое, а укладывая его в память на отдельную полочку.
Ричу нравился брейнинг. И как работа, и как философия. Он не брезговал роликами и регулярно впаивал себе то, что казалось достойным внимания. В конце концов, он же не наркодилер, собственный товар нужно пробовать.
Пока Джош расставлял поступившие брейн-карты по стеллажам, а телохранитель проверял возврат, Рич стоял у окна, пытаясь в далёком тумане разглядеть, как за тёмной рыбьей спиной острова Беллайл река превращается в озеро Сент-Клер. В Детройте он чувствовал себя лучше, чем где-либо. Мёртвые улицы, выбитые окна и расписанные заборы — основа постиндустриальной эстетики. Красота умирания и перерождения.
— Теперь расскажи о девчонке, — сказал Рич, видя, что Джош закончил. — Ты ей всё грамотно объяснил? Неожиданностей не будет?
Мальчишка не ответил, давая понять неуместность вопроса.
— Контракт читала? Вопросы есть?
— Да, — ответил Джош. — Нет.
— Она здесь?
Джош кивнул в сторону подсобки.
— Только, пока я её не позвал, Рич… Ты заявку про спорт видел?
У мальчишки был отличный нюх на провокацию — письмо, которое он перекинул перед обедом, выглядело невинно и скучно, запрос как запрос. Только в нём шла речь о Джоне Смите, а с этим именем была связана история странная и незаконченная.
Знаменитый спринтер из Иллинойса — чистокровный ирландец, что делало его дар уникальным в абсолютно «чёрном» виде спорта, — установил новый рекорд мира на стометровке во время недавней нью-йоркской Олимпиады. Обогнав пятерых своих товарищей по команде, хотя до финального забега показывал только седьмое время.
Сообщение о положительном тесте на допинг прозвучало лишь сутки спустя. Смит, как водится, от всего отказывался и даже ссылался на подмену пробирок — якобы стимулятор принял прибежавший вторым Аткинс-«Носорог», тоже показавший лучшее персональное время. Уже лишившись медали и членства в Федерации, Смит продолжал упорствовать. Дал совершенно неполиткорректное интервью в «Нью-Йорк Таймс», где обвинял тренера сборной в желании видеть на пьедестале «американскую чёрную троицу», и всё в том же духе.
И история эта постепенно забылась бы, поросла мхом и уползла в архивы, если бы не…
Если бы не разбился в лаборатории лоток с пробами крови того злополучного забега. Если бы представитель антидопингового комитета, курировавший лёгкую атлетику, не был найден месяцем позже на дне Гудзона. И если бы Джон Смит не пустил себе в голову пулю сорок пятого калибра у ворот Белого Дома.
А потом на брейн-рынке одна за другой стали всплывать записи забегов Смита за два-три последних года. А это означало, что сумасшедший бегун, до того как покончить с собой, стёр из памяти, перенеся на брейн-карты, все лучшие моменты своей жизни. Все, кроме финального олимпийского забега.
В поисках недостающей записи — если таковая вообще существовала — федералы перетряхнули всех брейнеров. С нулевым результатом. И теперь анонимный автор пришедшей заявки совершенно не внушал Ричу доверия.
— Просто не отвечай. Этому парню нам предложить нечего.
— Оʼкей, — мальчишка кивнул. — Вести?
Рич сел в расшатанное кресло, достал сигарету, покрутил в пальцах и спрятал обратно в пачку. Джош открыл нараспашку дверь в соседнюю комнату.
— Познакомься, Рич…
— … Это Лейла.
В комнату вошла симпатичная турчаночка, напряжённая и заранее напуганная.
— Лейла, это Рич. Лучший продюсер брейн-роликов в Америке — по крайней мере, изо всех, кого я знаю.