Ему было уже всё равно. Он хотел только одного — уснуть.
— Тебе плохо?
Юджин с трудом разлепил веки и увидел перед собой Сэм. Словно стыдясь своего вчерашнего поступка, девочка надела строгий зелёный костюм. Она наклонилась над Юджином и погладила его по голове.
— Они тебя не очень били?
— Не очень, — выдавил Юджин.
— Надо идти домой, — грустно сказала девочка, — погода портится.
Юджин взглянул вверх и похолодел. Чёрная туча уже скрыла солнце, она почти полностью заволокла небо.
Над Рагомором печально растянулся гудок тепловоза — поезд прибыл на перрон, но едва ли кто-то пришёл встретить его.
— Ты можешь идти? — сочувственно спросила Сэм.
Юджин, пошатываясь, поднялся.
— Идём со мной, Сэмми.
— Куда?
— Не спрашивай ничего. Просто пошли.
— Хорошо.
Они шли долго. Юджина качало, он то и дело хватался за стены. Сэм покорно плелась следом, иногда она брала его за руку и помогала идти.
— Не бойся ничего, ладно, Сэм?
— Я не боюсь.
Под ногами прошелестел белый клочок бумаги. Юджин поспешно отвернулся и зашагал быстрее, но ветер подхватил бумажку и снова бросил к его ногам, тогда Юджин просто втоптал её в алмазную придорожную грязь.
Когда они проходили мимо детской площадки, ребята бросили своих лягушек и заорали:
— Нажрался, нажрался! Пьяная свинья!
— Заткнитесь, придурки! — крикнула в ответ Сэм.
— Жених и невеста! — захохотал Джеки Пейот.
— Ребята, — позвал Юджин, — подойдите сюда.
Что-то было в его голосе такое, что заставило их примолкнуть и подчиниться.
— Идите все за мной. Ни о чём не спрашивайте, просто… идите. Пожалуйста.
Он двинулся дальше по улице, боясь смотреть по сторонам. Он знал, что код уже появился на стенах домов.
— Что встали? — спросила Сэм. — Сказано вам — марш за ним!
Дети молча пошли следом, тихие и серьёзные — впервые в жизни кто-то из взрослых позвал их за собой.
В лицо ударил ветер, почти сбил Юджина с ног, но Сэм поддержала его. По тротуару зашелестела целая стая белых прямоугольников. Келли Остин поймала один ладошкой:
— Здесь какие-то циферки…
— Брось сейчас же! — прохрипел Юджин, закрывая глаза ладонью. — Порви и брось! Это… это смерть!
Келли выронила бумажку и быстро вытерла руки о подол платья. Дети стайкой брели за Юджином, в ужасе глядя на шелестящую вокруг белую реку.
В тёмной комнате без окон я останусь навсегда…
Выбрались из города. Дорога убегала вверх, к обрыву, оставляя Пьяную Скалу далеко справа, и бумажные послания запутались в высокой придорожной траве, отстали от их маленького отряда. Юджин несколько раз останавливался, чувствуя, как начинает кружиться голова. Дело было не только в выпитом вине, какая-то сила держала его, разворачивала, словно магнитом тянула назад, в Рагомор. Каждый шаг давался ему всё тяжелее, но одного взгляда на серьёзное бледное личико Сэм хватало, чтобы заставить себя идти дальше.
— Куда мы идём? — громко прошептал один из близнецов ОʼКерри, Люк или Бивер — не разобрать.
— К обрыву, — уверенно заявил Джеки Пейот, — он прыгнет вниз, а мы будем смотреть.
— Дурак, — сказала Сэм.
На обрыв вела крутая лестница, вырубленная в гранитной стене, — сто двадцать ступенек. Юджин поднимался по ним зажмурившись — ещё издалека он увидел, что на каждой ступеньке мелом написан код. Дважды во время подъёма его стошнило, но он всё равно не открыл глаз.
— Пришли, — выдохнул он наверху.
Голова раскалывалась — в виски словно вбивали стальные клинья.
— И что теперь? — спросил Джеки.
— Ждать…
— Давайте подождём, ребята, — неуверенно, непохоже на себя, пробормотала Сэм.
Они уселись на бетонную плиту площадки и стали ждать. К счастью, ждать пришлось недолго. Поезд, натужно пыхтя, вполз на обрыв и, как обычно, остановился на минуту, словно собираясь с силами перед рывком в темноту. Двери вагонов были раскрыты, внутри, в разноцветном сиянии лежало всё, что только может пожелать человек.
— Если хотите жить — лезьте в вагон, ребята, — тихо сказал Юджин.
— Вы нас убьёте, если мы не полезем? — серьёзно спросила Келли.
Ты права, хотел сказать Юджин, когда сработает бомба, я погублю всех. Вместо этого он ласково потрепал её по голове и сказал:
— Ну что ты… просто… уезжайте. Не спрашивайте ни о чём, — в который раз повторил он, — просто залезайте внутрь. Когда поезд выйдет из тоннеля и остановится… прыгайте. Возьмите побольше еды… тёплые вещи…
Язык не ворочался, перед глазами плавали какие-то пятна.
— Скорее… он сейчас уйдёт…
Странно — дети послушались. Они все забрались в один вагон, расселись на мешках с золотыми украшениями и дорогими духами.
— А ты? — спросила Сэм.
Юджин покачал головой:
— Нельзя. Ты же видишь… я сюда еле дошёл.
Состав лязгнул и медленно тронулся с места.
— Я не хочу без тебя! — крикнула Сэм.
— Ты, как старшая… отвечаешь за малышей.
Сэм плакала.
— Куда идёт поезд? — испуганно спросил Джеки.
— Сиди тихо! — рявкнула Сэм, размазывая слёзы.
Юджин прошёл несколько шагов, держась вровень с Самантой, споткнулся, упал. Медленно, с трудом, поднялся на ноги.
— Если увидишь маму… — крикнула Сэм. — Если увидишь её ещё раз, передай… Если увидишь…
Она не договорила. Двери вагонов синхронно опустились, захлопнулись, и поезд, стремительно набирая ход, полетел к тоннелю.
Юджин спускался по лестнице, закрыв глаза, — он решил, что постарается как можно дольше не смотреть на цифры. Ноги, с таким трудом донёсшие его наверх, теперь словно сбросили невидимые гири, и Юджин уже через пять минут вернулся в Рагомор.
Небо над куполом съёжилось чёрной кляксой, набухло, вздрогнуло. Из сердцевины кляксы выпала электрическая веточка молнии, и купол взорвался.
В своём особняке в центре города Клаудиа вдруг покачнулась и схватилась за сердце.
— Сэм, — прошептала она, но в накатившем грохоте никто её не услышал, — где Сэм? Вы не видели мою девочку?
Она шла по дому, открывая все комнаты подряд, но в каждой видела только плавающие в дыму раскормленные сонные лица, похожие на маски.
— Кто-нибудь знает, где Сэм?!
Вислощёкие маски, так похожие на свиные морды, отрицательно качались из стороны в сторону.
Юджин почти бежал. Вернее, его ноги неслись вперёд, давя летящие навстречу клочки бумаги, а сам он отрешённо наблюдал за действиями тела, окончательно вышедшего из подчинения. Пульсирующая боль в висках отступала, сменялась странным оцепенением, зато застучало, задёргало что-то в груди — горячее, незнакомое, словно живое.
Ветер ревел. Огромные осколки купола падали на Рагомор, перерубая стволы деревьев, пробивая крыши, одна из сияющих глыб стекла рухнула на последнюю инсталляцию Моргенштерна и превратила её в кучу металлолома.
— Где моя дочь!? — спрашивала Клаудиа у ревущей вокруг пустоты; она всыпала полпачки тетрациклодокса в стакан и одним глотком осушила его.
Юджин вылетел на площадь, и ноги его остановились. Он стоял в самом центре белого бумажного шторма.
Не бывать этому, подумал он. Даже если есть в городе двадцать, десять, хотя бы только пять праведников — не бывать. Если уж ноги не слушаются меня, то глаза всё ещё мои — просто закрою их и буду стоять так, пока не умру.
Он зажмурился и не увидел, как чёрное небо внезапно посерело, затем стало молочного цвета. Комья белоснежного тумана с громким, давящим шорохом опускались на город. Сотни тысяч, миллионы белых прямоугольничков повисли в воздухе, ветер подбрасывал их, играл, увлекая к главной площади, где застыл, вскинув руки, уже не Юджин — биоробот МС-426, изо всех сил жмуривший веки. Бумажный вихрь окутал его позёмкой, засыпал по колено, по пояс, но глаза его оставались закрытыми.
Рагомор ждал свершения своей участи.
Клаудиа выбежала из дома, бросила взгляд на площадь и всё поняла. Она бросилась к Юджину, громко крича, но в бумажном грохоте бури он ничего не услышал.
В оглушительной пустоте, обнявшей его, он боролся с видением, заполнившим внутренний взор. Его любовь, вся в крови, танцевала на дубовом столе. И в тот самый момент, когда она обратила к нему смеющееся лицо, МС-426 не выдержал и поднял веки — всего лишь на коротенькое мгновение, но в это самое мгновение маленький листок бумаги упал ему на лицо, прямо перед глазами.
6-МС426
Шесть.
Что ты наделал?
В тот же миг бумажная буря прекратилась, улёгся ветер, и обречённый город застыл в оцепенении.
Пять.
Клаудиа схватила его за грудь, затрясла, выкрикивая имя дочери. Губы её беззвучно, по-рыбьи открывались и закрывались, но сгустившийся воздух не пропускал ни звука.
Четыре.
— Сэм просила передать, что любит тебя, — сказал голос Юджина из глубины МС-426, и Клаудиа услышала; бледнее бумаги, засыпавшей площадь, она отступила на шаг, в глазах её — отчаяние, боль, раскаяние, пришедшее слишком поздно.
Три.
Он вновь зажмурился, на этот раз от страха перед неизбежным.
Два.
Постой, сказал он себе. Ты всё выдумал. Это же неправда, это же чушь несусветная, бред! Нет никакой биобомбы, нет никаких инопланетян. Ты убил Моргенштерна и двинулся из-за этого рассудком. Но теперь-то ты всё понял, теперь всё будет хорошо!
Один.
Стремительная волна голубого пламени вырвалась из его груди, прокатилась по городу, люди сгорали в ней, словно головки спичек, они умирали, не успев проснуться, удивиться, не успев воскликнуть: «За что?» Их дома, вещи, машины, роботы остались неповреждёнными. Когда всё закончилось, ветер некоторое время удивлённо носился по опустевшим улицам, а затем ушёл и он.
Эксперимент завершён.
Азамат КозаевДжокер
Второй день кошмара. Существование миров, подобных этому, расцениваю как провокацию Всевышнего, направленную против меня лично. К столь резким заявлениям меня понуждает не только абсолютное бесстрашие, где-то даже идиотское, но и горькая правда жизни (налоговый комиссар Джанте, царствие ему небесное, сказал бы иначе — суровая действительность). Об одном жалею: невозможно плюнуть в ответ — создать мир, населённый ошибками господнего гения. Получился бы тот ещё шедевр — неудачно сотворённые твари кособоко щерятся Демиургу в лицо и, кривляясь, канючат: «Ты испо-о-о-ортил нас! Во искупление собственных грехов, божечка, даруй прощение Адаму и сынам его до самого последнего колена!» Получи я вожделенное прощение, клянусь, часовенка св. Иезекии напротив моего дома не знала бы переводу свечам, мирре и ладану! Но что делает этот провальный режиссёр? Путями неисповедимыми забрасывает меня в какой-то вселенский медвежий угол, на блюдечке с голубой каёмочкой преподносит этот дурацкий мир и включает счётчик! Бездарная постановка, ремесленные декорации, глупейшая режиссёрская находка! Мало было театра одного актёра, теперь появился театр одного зрителя! Говорю о себе. Прав старик Шекспир, ой прав! Мир — театр, люди в нём — актёры, но вся беда в том, что мне не нравится наш главреж, и в этом состоит ярчайшая моя индивидуальность…