Милена стояла у окна, сложив руки на груди, и мрачно смотрела на улицу. Лицо розовое, губы поджаты. Ситуация ясна. Отец уговаривает, дочь упорствует. Черт, как же не вовремя эта ситуация!
– Вот и твой заступник! – зашел в комнату вслед за мной министр. – Теперь вас двое, мне одному не переспорить!
«Спокойствие, только спокойствие. Он ждет от меня эмоций и горячности. Разочаруем его. И удивим…»
Я подошел к Милене, обнял ее за плечи и легонько поцеловал в щеку. Девушка прижалась ко мне, одарила благодарным взглядом.
Министр при виде такой картины поморщился и сказал:
– Послушай, дорогая. Жить самостоятельной жизнью и работать на благо страны можно не только в Самаке. А тыл – понятие растяжимое и неопределенное. Ты слышала о бунте на шахтах? Там ведь тоже стреляли…
Я взглянул на министра. О бунте краем уха слышал, знаю, что спровоцировали его купленные рабочие. Цель одна – под видом борьбы за зарплату и щадящие условия труда сорвать поставки угля промышленности. Вроде как бунт подавили, но при этом было довольно много жертв.
– Что ты держишься за Самак? – продолжил министр. – Только из-за того, что я далеко? Или из-за…
Он проглотил последние слова, посмотрел на меня. Милена словно очнулась, опустила руки, встала рядом со мной.
– Да, – ровно ответила она. – И из-за него тоже. Теперь в особенности. Ты прав, я хотела быть подальше от тебя. Только если раньше мне надо было доказать, что могу быть самостоятельной, то теперь доказывать ничего не надо. Все уже доказано. Теперь у меня просто своя жизнь. Работа, которая мне нравится, человек, которого… я люблю. И ценю как человека. И ты здесь ни при чем. Это раньше я злилась на тебя. А сейчас… может, и не простила, но уже не осуждаю. Так что не ищи причин там, где их нет.
И я, и министр одинаково удивленно посмотрели на девушку. Мы оба не ожидали такой рассудительности от совсем еще молодой девчонки. И обоим эта рассудительность понравилась. У отца – гордость за дочь, у меня – гордость за любимого человека.
Министр вздохнул, как-то обреченно глянул на меня.
– Ну давай, помогай! Защищай ее. Ты же рад, что она с тобой остается?
– А с чего вы взяли, что я буду ее настраивать против отца? И зачем отговаривать от переезда? Это ее решение, ее выбор. Да, я рад, что она со мной, очень рад. Но от любви голову не теряю, и здравый смысл мне подсказывает не мешать выбору Милены. Тот же здравый смысл говорит, что влезать в семейный спор нельзя.
Кажется, я смог удивить министра больше, чем его дочь. Он явно не ожидал от потенциального противника таких слов. И теперь молчал, не зная, как реагировать.
Зато Милена знала. Повернулась ко мне и поцеловала в щеку.
– Ты слышал, папа? И не проходимец он, не неприятный тип.
– Я знаю, кто он, – нехотя выдавил расстроенный министр. – Меня просветили. Только… Господин Артур, почему вы отказываетесь идти на службу республике? Ведь вы опытный воин.
– Опытный воин не должен рисковать своей головой, когда этого не хочет. И когда ему претит работа. Я наемник. И готов выполнять работу в пределах контракта. В остальное время – я обычный человек.
– Ладно, я понял.
Саврин-старший бросил взгляд за окно, где не переставая лил дождь и свирепствовал шквальный ветер. Видно, ему не хотелось выходить на улицу в такую погоду.
– Больше уговаривать не стану. Нет смысла. Ты, дочь, уже взрослая, решай сама. Только, пожалуйста, помни, что необходимость и лихость – две разные вещи. Это я о твоем недавнем фокусе с поездкой на фронт. Да, мне редактор рассказал! И о том, что Артур тебя не пустил, тоже сказал.
Милена покраснела, бросила на меня недовольный взгляд. Вспоминать о недавней размолвке она не хотела.
– Оставайся, живи здесь, работай. Но очень прошу – звони мне хоть раз в неделю. Я переживаю за тебя. Очень. Даже если ты в это не веришь…
Голос министра стал просящим, тихим. Весь апломб, уверенность, самомнение куда-то исчезли. Перед нами стоял обычный отец, обеспокоенный за судьбу дочери.
И Милена дрогнула. Маска стальной леди сползла, как тающий снег. Подойдя к отцу, она обняла его и уткнулась головой в грудь. Наверное, так, как делала это раньше, в детстве. Саврин-старший осторожно поднял руку и неловко погладил дочь по волосам. В его глазах кипели слезы…
Я бесшумно отступил назад и вышел на кухню. Не надо мешать им. Пусть помирятся…
Через минуту министр вышел в коридор и кивком пригласил подойти меня. Милена осталась в комнате.
Саврин прикрыл дверь в коридор, повернулся ко мне и одарил суровым взглядом.
– Я не в восторге от того, что рядом с ней именно ты. Мне рассказали о твоих подвигах, и я тоже думаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Но! – повысил он голос, видя, что я никак не реагирую на его слова. – Я знаю, что ты не причинишь ей зла. И еще знаю, что Милена любит тебя. Значит, моя дочь под защитой. Понятия не имею, какие у тебя в отношении нее намерения, прошу об одном: если вы по каким-то причинам расстанетесь – сообщи сразу мне. Я буду знать, что ей нужна помощь.
– Хорошо! – кратко ответил я.
Расписывать, какой я хороший, и обещать, что никогда не брошу его дочь, не стал. Тем более не могу этого гарантировать в свете запланированных событий. Так что просто ответил одним словом.
Министр это оценил. Протянул руку для рукопожатия, крепко стиснул мою и, повысив, голос сказал:
– Милена, я поехал! До встречи! Я позвоню.
Кивнул мне и вышел за дверь. Об инциденте с телохранителем мы оба и не вспомнили. Министр понял, что я не буду раздувать дело. А я понял, что министр сделал втык ретивому охраннику. Драку замяли…
12
– …Ты молодец! – ворковала Милена; сидя рядом со мной на диване. – Отца утихомирил и мне не дал разойтись. Как ты это смог? Я думала, что поругаюсь с ним точно.
– Милая моя, я это понял. И понял, что никому от этого хорошо не будет. Ни тебе, ни ему, ни… мне. Вот и помог вам помириться. Совсем немного, кстати, помог. Вы и сами бы это сделали.
– Все равно молодец. Ты у меня умница!
Я скромно улыбнулся и прижал Милену к себе. Закрыл глаза. Мне было хорошо с ней. Просто хорошо. И сейчас не хотелось ни о чем думать, ничего решать, размышлять, искать…
– У тебя какие планы на завтра?
– Пока не знаю. Хотел съездить в гараж к Михалычу. Чтобы тот посмотрел джип. Потом, возможно, к Голыбину. Он о чем-то хотел поговорить.
– Опять? – Милена сощурила глаза. – Он тебе уже предложил работу один раз! Послал на смерть! Хватит! Не хочу больше!
– Дорогая моя, – с деланным удивлением произнес я. – А кто только недавно сам лез под пули и считал всякого, кто останавливал, врагом?
Милена смутилась, но на мгновение. Как и всякую женщину, поймать ее на нелогичности было трудно.
– Я о тебе говорю! Не хочу, чтобы ты рисковал жизнью. Ты мой!
Гм!.. Еще недавно бивший вулканом патриотизм сменился здоровым эгоизмом. Нормальное явление.
– Нет, если ты пойдешь служить, я не буду против! – поспешила внести коррективы Милена. – Но только не таким образом!
Опять логика хромает, но указывать на это не стоит.
Я уложил ее себе на колени, нагнулся и поцеловал в губы. Это лучший ответ на все претензии. Самый понятный и приятный.
– М-м-м… Ты сегодня останешься у меня. – Милена на миг оторвала свои губы от моих и мечтательно закатила глаза. – Я беру тебя в плен.
– Слушаю и повинуюсь, о захватчица!
Бросил взгляд за окно и про себя вздохнул. Проклятая непогода! Она мешает все планы и переносит сроки операции. Как же не вовремя! И как же хорошо, что я сегодня свободен отдел. Уйти сейчас от Милены я бы не смог. Впервые личные сиюминутные интересы взяли верх над делом.
И впервые я это допустил, причем вполне спокойно. Что-то меняется во мне. И не только мутация в этом виновата. Не только…
Мое недовольство погодными условиями было бы гораздо больше, знай я, что ливень и ураганный ветер будут властвовать здесь почти целую неделю.
Шесть дней подряд иссиня-черные тучи висели над городом и окрестностями. Шесть дней землю заливало потоками воды. Тяжелые мощные струи ливня превращали грунтовые дороги в вязкую жижу, сбивали листву с деревьев и кустарников, вбивали траву в землю.
Шквальный ветер сносил молодые деревца и старые, полусгнившие гиганты. Валил платки и ветхие строения. Он намертво приковал к земле самолеты и вертолеты.
Это было буйство настоящего тропического ливня, скрещенного с ураганом. Из-за природного катаклизма была парализована активная жизнь города. И полностью прекратились боевые действия.
Ни одна из сторон не могла проводить даже небольших операций на передовой или в тылу. Дороги исчезли, вместо них возникли относительно ровные полоски топи. Асфальтированные шоссе опустели, никто не рисковал пускать по ним транспорт под угрозой его сноса ветром. Да и доехать из пункта А в пункт Б стало практически невозможно. Подвоз припасов и солдат прекратился.
Авиация была бессильна – все вертолеты и самолеты завезли в ангары до лучших времен. Железнодорожный транспорт тоже встал – оползни и осыпи путей наглухо перекрыли движение.
Солдаты покинули окопы и перебрались в наспех оборудованные блиндажи. Редкие часовые занимали свои посты, предварительно натянув плащ-палатки, и сидели там, практически не высовывая носа.
В этой ситуации в выигрышном положении оказалась республика. Она успела практически полностью перебросить две пехотные бригады и танковый батальон к Самаку. Отстали некоторые тыловые подразделения, но это не создавало каких-то серьезных проблем.
Каганату было хуже. Коммуникации растянуты, снабжение фронта под угрозой, сил и средств держать группировку на подступах к Самаку не хватало. Противник начал отвод войск. Это было сопряжено с большими проблемами по организации перевозки, сохранению личного состава, техники и материального имущества. Плюс один – республиканские силы не могли осуществить преследование противника.