И вот в гостиной появляется Катя в сопровождении Алеши. О Кате мы будем говорить отдельно. Сейчас нам важен Алеша, а он, конечно, не умеет скрыть ничего и сразу обнаруживает все, чем «начинил» его за один день отец.
Рассказывая Ивану Петровичу, что отец «хочет отказаться от денег, которые выиграл по процессу с Ихменева», Алеша восторгается: «Как благородно он это делает». Вдобавок он проговаривается: «Наташа ревнива и хоть очень любит меня, но в любви ее много эгоизма, потому что она ничем не хочет для меня пожертвовать».
И Катя, и Иван Петрович не верят своим ушам. Катя сразу догадывается: «Нет, это неспроста!.. Признавайся, Алеша, признавайся сейчас, это все наговорил тебе отец? Сегодня наговорил?»
Да, она права, и Алеша признается, что отец говорил все это «так по-дружески», невозможно было ему не поверить, да к тому же Наташа «его так оскорбила, а он ее же так хвалит».
Из длинного рассуждения Алеши, произнесенного «жалобным голосом», становится ясно, что именно внушил ему отец: что Наташа «до того уж слишком меня любит, до того сильно, что уж это выходит просто эгоизм, так что мне и ей тяжело, а впоследствии и еще тяжелее будет».
Князь правильно рассчитал: теперь, когда Алеша больше тянется к Кате, чем к Наташе, можно объяснить Наташину любовь эгоистичной, потому что Алеше она не так уж нужна,как прежде; можно даже сказать, что Наташа ничем не хочет жертвовать ради того, кого любит. Мы-то знаем, что все не так, что Наташа пожертвовала родителями, которых любила, пожертвовала своим добрым именем — всем пожертвовала во имя любви к'Алеше и только одного ждала от него: чтобы он отвечал на ее любовь. Но прошло время — и он уже не может отвечать ей такой же любовью, и его уже тяготит эта любовь, ее можно объявить нестерпимым грузом, который нелегко вынести.
Расчет князя строится на понимании эгоистической натуры Алеши. Князю было бы легко убедить сына в своей правоте и восстановить его против Наташи, но Катя, от которой князь, видимо, никак этого не ожидал, оказалась умным его врагом. Она легко разгадала все его хитрости.
С какой целью князь оставил Ивана Петровича наедине с Катей? Цель ясна: чтобы Иван Петрович понял, какова девушка, предназначенная в жены Алеше. Князь, возможно, даже догадывается, что все свои впечатления Иван Петрович перескажет Наташе.
Иван Петрович и князь выходят вместе, садятся в коляску князя — тот неожиданно приглашает Ивана Петровича отужинать с ним, настойчиво подчеркивает: «Я вас приглашаю».
Трудно не догадаться, что это значит: «Я заплачу». Иван Петрович решился ехать, но в ресторане платит за себя сам.
3. Планы и угрозы
Разговор Ивана Петровича с князем в ресторане — самое острое, напряженное место в романе «Униженные и оскорбленные». Такие мучительные и напряженные, и раскрывающие психологию героев разговоры характерны для Достоевского. В какой-то степени все знаменитые разговоры героев Достоевского — князя Мышкина с Рогожиным в «Идиоте», Раскольникова со Свидригайловым в «Преступлении и наказании», братьев Карамазовых друг с другом и, наконец, разговор Ивана с чертом в «Братьях Карамазовых» — все они выросли из разговора Ивана Петровича с князем Валковским. В «Униженных и оскорбленных» перед нами как бы черновик, набросок чудес Достоевского.
Разговор в коляске по дороге к графине был как бы предисловием к основному разговору в ресторане. Теперь князь разыгрывает обиду: «...тут замешались чуть ли не сословные интересы» — так объясняет он отказ Ивана Петровича от ужина. Но, убедившись в твердости решения своего спутника, принимается говорить с ним «вполне дружелюбно», то есть, попросту говоря, издеваться над скромной жизнью писателя вдали от света, который «нужно знать» литератору. Впрочем, оговаривается князь, литературу теперь не интересует светская жизнь, «у вас там теперь все нищета, потерянные шинели, ревизоры, задорные офицеры, чиновники, старые годы и раскольничий быт, знаю, знаю».
Пренебрежительно отозвавшись о литературе, князь уже этим оскорбляет Ивана Петровича, но дальше он совсем уж перестает стесняться. «Его тон вдруг изменился и все больше переходил в нагло фамильярный и насмешливый».
Иван Петрович между тем не может отвечать тем же «не из боязни, а из проклятой моей слабости и деликатности. Ну как в самом деле сказать человеку грубость прямо в глаза, хотя он и стоит того и хотя я именно и хотел сказать ему грубость?»
Вот уж о чем не задумывается князь Валковский: его не останавливает ни слабость, ни деликатность — чем дальше идет разговор, тем больше он пьянеет и тем смелее говорит Ивану Петровичу в глаза все, что вздумается. Издевательским тоном он обращается к своему собеседнику, называя его то «мой друг», то «мой поэт». С первых же слов перечеркивает и тот, сам по себе достаточно подлый разговор, который был у них в коляске: «Давеча я с вами заговорил об этих деньгах и об этом колпаке-отце, шестидесятилетнем младенце... Я ведь это так говорил!» (Курсив Достоевского), Теперь он уже оставил великосветский ложно-дружеский тон. Слышал бы старик Ихменев, как князь, вдобавок ко всем оскорблениям, еще называет его колпаком!
Но самое невыносимое для Ивана Петровича — ведь и о Наташе князь теперь позволяет себе говорить без малейшего уважения: «Хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за хороший вкус. Короче мне эти девицы нравятся...»
Иван Петрович гневно просит его переменить разговор, князь в ответ на это прямо спрашивает: «...очень вы ее уважаете?» и следом: «Ну, ну и любите?»
Что может ответить на это Иван Петрович? Князь уже понял, что его выслушают, — ради Наташи. Теперь он намерен высказать все, что хочет, — развлечься на славу. Иван Петрович «вскричал»: «Вы забываетесь!», но не ушел и не уйдет. Он должен понять, чем может князь угрожать Наташе, какими еще подлыми способами оскорбить и унизить ее.
Князь и смеется, и подмигивает, и непрерывно предлагает Ивану Петровичу выпить то вина, то шампанского — его страшно веселит эта ситуация, когда он может безнаказанно издеваться над лучшими чувствами человека, а тот не имеет никакой возможности ему ответить.
Самое удивительное в этой безобразной сцене: Иван Петрович решился все терпеть, и все-таки он одной фразой останавливает князя, когда тот слишком уж разошелся. Иван Петрович восклицает: «Я не хочу, чтоб вы говорили теперь о Наталье Николаевне... то есть говорили в таком тоне. Я... я не позволю вам этого!»
С самого начала разговора князь знает, что он хочет и даже — по его понятиям — должен сказать Ивану Петровичу. Но — боится. И поэтому подходит к главному разговору осторожно, нащупывая почву, будто шагая по топкому болоту. Иван Петрович замечает: «Не лучше ли говорить о деле»; князь сразу поправляет: «То есть о нашем деле, хотите вы сказать» (курсив Достоевского).
^ Чтобы подойти к деликатной теме, которой намерен коснуться князь, нужно начать разговор «из дружбы»: поверит Иван Петрович или не поверит — неважно. И князь начинает сокрушаться, что Иван Петрович губит себя тем, что живет так бедно и никогда не может распутаться с долгами... Мы уже слышали, как о том же говорил Маслобоев, но тот от всего сердца предложил Ивану Петровичу денег, чтобы выйти из бедственного положения, — и то Иван Петрович отказался. Князь денег, конечно, не предлагает — пока... Но вот он осмеливается вести разговор прямо: «Что за охота вам играть роль второго лица?» И еще точнее: «...ведь Алеша отбил у вас невесту, я ведь это знаю, а вы, как какой-нибудь Шиллер, за них же распинаетесь, им же прислуживаете и чуть ли у них не на побегушках...»
Короче говоря, князь хочет предложить Ивану Петрович чу жениться на Наташе, чтобы тем покончить Алешину связь с ней, и, вероятно, он бы предложил ему и деньги за это, если б Иван Петрович не ответил: «Я скажу вам, что вы... сошли с ума» — и если бы князь не понял, что его собеседник в исступлении: «Да вы чуть ли не бить меня собираетесь?»
Что ж, по светским понятиям, ничего предосудительного в предложении князя не было. Молодой барин совратил девушку; его отец платит за развлечения сына и выдает девушку замуж, дает, пожалуй, за ней приданое — таких браков совершалось немало, и свет не видел в них ничего выходящего за рамки приличия и благопристойности. Иван Петрович знал это, но знал и другое: что князь понимает, как чудовищно предлагать подобную сделку человеку с другой, не светской моралью. «Он производил на меня впечатление какого-то гада, какого-то огромного паука, которого мне ужасно хотелось раздавить».
Паук у Достоевского — всегда символ какой-то отвратительной жестокости, всегда вызывает мистический ужас. А князь между тем достиг своей цели: попробовал предложить «мирный» выход, Иван Петрович с ужасом отверг его; теперь другое: нужно пустить в ход угрозы.
Сняв маску и показав свое истинное лицо, князь — не без некоторой цели — рассказывает Ивану Петровичу самые отвратительные подробности из своей жизни. И снова, и снова он пускается в самые грязные, самые циничные откровенности и воспоминания — зачем? А для того, чтобы Иван Петрович окончательно понял, с кем имеет дело, испугался за судьбу Наташи и убедил бы ее молча вынести разрыв с Алешей, потому что — подними она хоть какой-нибудь шум — князь жестоко отомстит. В этом после всех его рассказов уж никак не приходится сомневаться.
В течение всего этого разговора князь все больше пьет и все больше пьянеет; ему уже хочется теоретически порассуждать о жизни, и он выкладывает Ивану Петровичу свое понимание добродетели: «Я наверное знаю, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайший эгоизм. И чем добродетельнее дело — тем более тут эгоизма. Люби самого себя — вот одно правило, которое я признаю».
Вся русская литература XIX века размышляла об эгоизме. Еще Пушкин в «Евгении Онегине», излагая общую точку зрения обывателей, писал: «Любите самого себя, Достопочтенный мой читатель. Предмет достойный. Ничего Любезней, верно, нет его». Печорин у Лермонтова — эгоист в самом точном значении этого слова, но он несчастен от своего эгоизма и потому вызывает сочувствие читателя. Эгоисты Достоевского счастливы своим эгоизмом и потому вызывают отвращение, как князь Валковский.