Но нет, в плане, придуманном девочкой, не умещается такой вариант: жить с Наташей как с ровной. «Так я не хочу...» — настаивает Нелли. Видимо, она уже все продумала — и гораздо серьезнее, чем это представлялось Ивану Петровичу: «Ведь уговариваете же вы меня, чтоб я пошла жить к ее отцу; а я не хочу идти».
Действительно, Иван Петрович предлагал Нелли переехать к старикам Ихменевым, где ей явно было бы лучше, чем у него, и добрые старики заботились бы о ней. Но в ее план вовсе не входит беспечная жизнь у стариков: она хочет к Наташе — и не просто жить, а именно «служить» ей. Иван Петрович с удивлением обнаруживает, что Нелли знает и понимает гораздо больше, чем он сам ей рассказывал. Девочка внезапно спрашивает: «Ведь тот, кого она теперь любит, уедет от нее и ее одну бросит?» — и тут настает пора удивляться Ивану Петровичу: откуда Нелли все это знает? А она не только знает, но уже и продумала целый план: «Ведь вы ее любите же очень... А коли любите, стало быть, замуж ее возьмете, когда этот уедет...»
Мы помним, как оскорбило Ивана Петровича подобное предположение князя, который хотел заплатить ему деньги за унижение, нанесенное Наташе его сыном. Нелли выдвигает свое предположение настолько наивно и искренне, что оно не обижает, ей Иван Петрович терпеливо объясняет, что «не будет этого». Девочка огорчена: «А я бы вам обоим служила, как служанка ваша, а вы бы жили и радовались, — проговорила она чуть не шепотом...» И все еще Иван Петрович не понимает, откуда возник этот странный план, почему Нелли мечтает «служить» ему и Наташе»
2. Снова об эгоизме
Вернувшись в один из вечеров от Наташи пораньше, «чтоб взять Нелли и идти с нею гулять», Иван Петрович не застал девочки на месте: на столе лежала от нее записка, что она ушла и больше никогда к нему не придет. «Но я вас очень люблю», — было добавлено в записке.
Оказалось, что, уйдя от Ивана Петровича, Нелли бросилась к доктору и просила его взять ее к себе — все с той же идеей не быть лишним ртом, с обещаниями «манишки ему стирать и гладить». Старик, вне себя от изумления, категорически отказался брать ее к себе, и Нелли бросилась от него к Маслобоеву. Там она тоже просила взять ее не из жалости, а с тем, что она будет «белье стирать». На расспросы о том, почему она не хочет остаться у Ивана Петровича, Нелли ответила более связно, чем доктору: «...я такая с ним все злая, а он добрый... а у вас я не буду злая, я буду работать...» — больше от нее ничего не могли добиться.
Но все-таки из этих слов уже можно что-то понять. Девочка прожила всю жизнь — во всяком случае, сколько она себя помнит, — в нищете и попытках заработать самой какие-то копейки на жизнь. Гордость не позволяет ей принимать заботы доброго Ивана Петровича и ничем за них не отплачивать. Поэтому она так и цепляется за стирку белья: это единственное, чем она надеется оплатить съеденный хлеб.
И вот в то самое время, когда ее водворили обратно к Ивану Петровичу, гордость ее уязвлена, — в это самое время является старик Ихменев и прямо спрашивает Нелли, хочет ли она перейти к нему жить вместо дочери.
Речь старика Ихменева производит и на Нелли, и на читателей одинаково неприятное впечатление: ни одному слову из того, что он говорит, невозможно поверить: «У меня была дочь, я ее любил больше самого себя... но теперь ее нет со мной. Она умерла. Хочешь ли ты заступить ее место в моем доме и... в моем сердце?» — так говорит Николай Сергеич, а мы вместе с Нелли знаем: дочь не умерла, место ее в сердцестарика никем не может быть занято; если он зовет на это место другую девочку, то делает это не из добрых побуждений, а чтобы забыть дочь, окончательно вычеркнуть ее из своей жизни. Нелли восстает против такого мотива, толкнувшего старика искать заместительницу дочери.
«— Не хочу, потому что вы злой... Я сама злая, и злее всех, но вы еще злее меня!.. Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою дочь...» — такую отповедь дает она старику и вдобавок восклицает:
«— И к чему, зачем обо мне все так беспокоятся? Я не хочу, не хочу!., я милостыню пойду просить!» Захлебываясь слезами, она рассказывает, как мать, умирая, велела ей быть бедной, потому что «милостыню не стыдно просить: я не у одного человека прошу, я у всех прошу... ведь я маленькая, мне негде взять».
Иван Петрович очень многое понимает про Нелли — вот и теперь, когда она, доказывая, что она «злее всех», бросила об пол чашку и разбила ее, Иван Петрович знает: она «как будто сама ощущала наслаждение в этом бешенстве, как будто сама сознавала, что это и стыдно и нехорошо, и в то же время как будто поджигала себя на дальнейшие выходки». И все-таки далеко не все понимает Иван Петрович: когда Нелли совсем уж доконала старика Ихменева своими упреками и он отправился домой, страшно расстроенный, Иван Петрович резко высказал девочке свое негодование и едва успел заметить ее лицо, «страшно побледневшее».
Иван Петрович бросился вслед за стариком, а когда вернулся домой, Нелли опять не было.
Мы уже понимаем: Иван Петрович сейчас для Нелли — самый близкий и самый любимый человек. Вынести его упреков она не может. Поэтому и убегает от него, что чувствует себя плохой, злой, недостойной доброты Ивана Петровича. Увидев комнату снова пустой, он в отчаянии бросается на поиски: побежал к Маслобоеву, к доктору, даже к Бубновой — Нелли нигде нет. Уже потеряв надежду, Иван Петрович внезапно увидел девочку на мосту: она просила милостыню.
Раздумывая все мучительнее над поведением Нелли, Иван Петрович находит слова: «...точно она наслаждалась своей болью, своим эгоизмом страдания» (курсив Достоевского). Потому его так больно ранило поведение Нелли, что оно не было вынужденным: когда девочка прдсила милостыню потому, что ее заставлял обезумевший дед, это было понятно Ивану Петровичу, в этом была необходимость. Но теперь?! И даже когда выяснилось, что собирала она деньги на разбитую утром чашку и купила очень похожую чашку, чтобы вернуть ее Ивану Петровичу, это ничего не изменило для него: он знал, что в ее положении просить милостыню стыдно; что нет, не существует таких причин, которые могли бы заставить Нелли идти на это унижение. Следовательно, она, стоя с протянутой рукой, думает про себя, что этим она мстит кому-то, — может быть, именно ему.
Окрикнув Нелли, Иван Петрович испугал ее — новая чашка выпала из ее рук и разбилась. Но девочка уже сломлена, и на справедливые упреки Ивана Петровича: «...разве я попрекал тебя, разве я бранил тебя за эту чашку?.. Неужели тебе не стыдно?» — она только и может со слезами ответить: «Стыдно...»
Тайну ее разгадала Наташа. Выслушав от Ивана Петровича всю историю с побегами и чашкой, Наташа предположила: «...мне кажется, она тебя любит... это начало любви, женской любви». Иван Петрович удивлен:
«— Да что ты, Наташа, полно! Ведь она ребенок!»
И все-таки он понимает, что Наташа права. Действительно, сердце Нелли раскрылось навстречу человеку, который спас ее.
Нелли взрослее своего возраста, она уже многое видела в жизни, она уже могла научиться не только страданиям, но и главному страданию, какое приносит человеку жизнь, — любви. Все это вовсе не значит, что она уже взрослая женщина. Ей тринадцать лет, она и любит так, как можно полюбить в тринадцать лет: и стыдится своей привязанности к Ивану Петровичу, и ревнует его к Наташе, и хочет быть им обоим полезной, — в ее страданиях есть и та радость, от которой никогда не откажется ни один любящий человек, потому что любовь никогда не бывает только страданием.
Было над чем задуматься Ивану Петровичу после разговора с Наташей о Нелли. Но ведь и в жизни Наташи, как мы уже знаем, в эти дни происходило много горького: она расставалась с Алешей навсегда и знала, что навсегда, и придумывала для него утешительные сказки, чтобы все горе оставалось ей, а ему было бы полегче. В эти дни было и тягостное для нее свидание с Катей, и в то же время произошла беда с отцом Наташи Николаем Сергеичем. Оказывается, за неделю до Алешнного отъезда старик Ихменев стал «на себя непохож», в «лихорадке, во сне бредит, а наяву как полуумный», — рассказывает Ивану Петровичу старушка Ихменева. Мы догадываемся: старик ведь следит за Наташины- ми делами и, видимо, знает, что Алеша вот-вот ее покинет. Мать решилась посмотреть, что такое пишет муж у себя в кабинете, — и нашла неоконченное письмо к Наташе. Старик все еще не в силах преодолеть свою гордость — начал он письмо «горячо и нежно», но вскоре вспомнил, как дочь его оскорбила, и перешел к упрекам. Письмо это осталось неоконченным: видно, несчастный старик так и не нашел в себе сил на что-нибудь определенное: ни простить дочь он не может, ни отвергнуть ее окончательно.
Тем не менее, Иван Петрович уже надеялся, что примирение Наташи с родителями может состояться каждый день, как вдруг произошли новые события.
Князь Валковский передал Ихменеву через чиновника, который занимался его делами, что он решил «вследствие некоторых обстоятельств» выдать старику десять тысяч. Конечно, князь понимал, как страшно оскорбит старика эта прямо предложенная плата за дочь. Но ведь князь и не собирался щадить чувства старика, он хотел оскорбить его и добился своей цели. Ихменев тут же бросился к Ивану Петровичу, просить его быть секундантом на дуэли с князем. Иван Петрович не успел отговорить его, даже успокоить, потому что старик от него побежал к князю, не застал его дома и оставил записку с вызовом на дуэль.
Мы достаточно знаем о князе, чтобы представить себе поведение его в ответ на такую записку. Князь тут же послал старику угрожающее письмо, где было среди других угроз сказано, «что предупрежденная полиция, наверно, в состоянии принять надлежащие меры к обеспечению порядка и спокойствия». Ихменев, не побоявшись угроз, бросился разыскивать князя, нашел его у знатного старика, графа. Конечно, его не впустили в дом — Ихменев в бешенстве ударил графского швейцара палкой. «Тотчас же его