Александр ВельтманПРЕДКИ КАЛИМЕРОСААлександр Филиппович МакедонскийФантастический роман
И СНОВА В ПУТЬ
IV ч. Странника
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава I
Хоть вы златницами меня обсыпьте и обвеете,
Как Идолу молитесь мне,
Но с тем, чтоб я сидел на месте,
И видел Божий мир лишь в книгах да во сне…
Не соглашусь!
Но если человек самой Судьбою скован,
И счастье не везёт, душа его на дне,
И он — как говорят по-польски — замурован,
Но видит Божий мир и в книгах и во сне…
Что ж делать!
Таким образом пробирался я однажды из древней Истории на свет Божий. Вправо от меня носились Мифы, как инфузории в капле воды: влево, по горам, тянулся Гуристан Азов, Финикиан Скифов, Цельтов, Киммериан Хазар, Печенегов….
Посматривая на обе стороны, я подгонял своего Гиппогрифа, рассуждая о Гиппоподах, Гиппомолгах, Гиппокентаврах, Гиппокрене, и обо всех Греческих плюс и Готских Норра.
Гиппогриф мой взвевал пыль на пути преданий; не останавливаясь проехал я Хиера-Залу[1] Белистана[2]; взглянул на бюст Александра Великого… необыкновенное сходство с Наполеоном!
В Тире осмотрел, укрепления и огнестрельные орудия, которыми Тор поражал врагов своих; но в Сифтуне[3] где был женский храм… я невольно остановился. Там Дэма — Сифия считалась мудрейшею любимицею богов; красота её и прорицания влекли туда народ со всех сторон. Продравшись сквозь толпу к престолу Гульпиги[4] Астаргидии, т. е. божества любви, я положил на блюдо золотую монету. Блотада, заметив большое приношение, спросила меня: не угодно ли вопросить, о чем-нибудь Сифию?
— Что мне делать — произнёс я по-русски.
Тоненький голосок раздался:
Hver’s du leitar?
Hvat villtu vita?
Я не понял этих слов; но понимал, что они были произнесены вопросительным тоном; к счастию, старая Блотгидия заметив, вероятно, что я иноземец, повторила мне слова Сифии по-русски:
Кто ты вопрошающий?
Что хочешь ты знать?
— Я философ и поэт, — отвечал я, — хочу знать, что мне делать.
— Fiol-sifr ok Skaldr! — повторила вслух Блотгидия…. — Что ж тут спрашивать, — продолжала она, — Для чего беспокоить премудрость, разумеется: писать.
— О, я пишу из доброй воли,
Писать легко, читать легко-ли?
— Ты хочешь, чтоб тебя читали? это дело другое — молись, повторяй за мной:
Augna himins,
Augna hamans,
Gulna ok Gloa!
Gefr mer mannvitt
Ok brag Skaldum!
И она перевела мне, покуда Сифия сбиралась отвечать; вот что значила молитва:
Око небесное,
Око любви,
Златая, всесветлая!
Подай мне всезнание
И песнь благозвучную.
Едва я кончил мою мольбу, вдруг занавес исчез…
Я увидел лик пифии… Под белой, пеленой; молча, сладостно она взглянула на меня….
И, снова занавес — и нет Пифии!
Читали ль вы ответ пророчицы в газах?
Все нервы в вас, как струны загрохочут,
Когда светильники любви, не в небесах,
А на земле блаженство вам пророчут!
О, звездный свет от голубых очей!
О, кудри, свитые из утренних лучей!
И бурею любви колеблемое лоно,
И эти лебеди Меандра — рамена!..
Тс! Пифия нисходит уже с трона,
В объятья… да!., в объятья сна!
Мне стало грустно… — Нет! — думал я, — Пифия не могла смотреть на меня; у нее на очах повязка; она не могла видеть вопрошающих; для нее все должны быть равны… да! для четырнадцатилетней девушки-пророчицы эта предосторожность необходима.
Глава II
Но я влюблен, влюблён я страстно;
А страсть есть тоже, что и власть:
Ей все возможно, все подвластно,
Страсть может Пифию украсть.
Я этак и сделал. — Ошибаются Историки, которые похищение юной Пифии приписывают Фессалийцу Ификрату. Последние звуки колокола отозвались в ущельях Ливана. Народ уже выбрался из храма; светильники гасли, а я, задумчивый, стоял в глубине колоннад. Только перед престолом Рока на треножниках пылал еще огонь, — меня не заметили, — мне хотелось взглянуть на юную пророчицу. Я видел, как хорицы святилища, называемые Музами, толпились уже около неё, сводили, со, ступеней горнего, трона; одна из них, Каллиопа, повествующая, о Ристаниях Олимпийских, сбросив с себя покрывало, и преклонив колено пред Пифией, приняла от нее жертвенную белую тогу и пояс с изображением созвездий, и венец, и, повязку с очей; другая, Талия, исцеляющая имена и подвиги божества, поднесла на золотом блюде простой полотняный, снежный покров.
В это мгновение я успел взглянуть еще раз на Пифию; но —
Она пошла, а что со мной,
А что со мной, о други, сталось!
Она пошла, и подо мной
Пошла земля, мне показалось!
Мог ли я стоять на месте? Смотрю, лежит перед троном Астаргидии покрывало Каллиопы. Счастливая, смелая мысль мелькнула в голове моей как молния, осветила мрачные своды храма, тихий гром прокатился в отдалении… добрый знак! Пифия моя!
Накинув на себя покрывало, я скорыми шагами догнал толпу Муз, взялся также за шлейф Пифии… и, мы вышли из внутренних дверей на обширный двор, осенённый столетними… что я говорю, тысячелетними священными древами. Впереди шла старая Блотгидия, в чёрной одежде, и несла жезл пророчицы.
За рощей открылись колоны здания, которое как будто вросло в гору, или было вырублено в скале, Пройдя колоннады и своды, освещенные фонарями, мы подошли к лестнице, от которой вправо и влево тянулись новые переходы и ряды дверей.
Поднимаясь на лестницу, я загляделся на ножки Пифии…. Бог знает, что за обувь… от самой подошвы, лента вилась, вилась… и я оступился… все Музы ахнули от испуга… что, если б я покатился сверху лестницы вниз… помогло ли бы мне покрывало Каллиопы! — Кровь во мне застыла от страха….
Подошли к дверям. Пифия остановилась. — Покуда Блотгидия отворяла двери, она что-то спросила….
Ей показали на меня. — «Ну, думал я, пропал! верно заметили, что вместо Девяти явилось десять Муз!» Но, как велико было мое удивление и радость, когда я заметил, что Каллиопы не было между нами: она воротилась в храм искать своего покрывала.
Пифия вступила в покои, я за ней. Блотгидия, и все Музы поклонились ей и вышли; я остался один с Пифией, я продолжал нести её шлейф.
Пройдя покой, уставленный жертвенными сосудами и шкапами, в которых лежали свитки письмен, мы вошли в другой покой, — Пифия заперла за собою двери….
Этот покой был опочивальня Пифии.
Ложе под голубым балдахином; стол, посреди которого стояло золотое изображение совы… премудрости Адона; перед совою маленький золотой треножник, на котором раскидывалось голубое пламя; по сторонам свитки и грифель, но я ничего не видел, кроме Пифии….
Она сбросила с себя покрывало…
И… очи, очи голубые!
И кудри, кудри золотые!
И перси…, о Хафис Массуд,
Как по персидски их зовут?..
Но вот она подозвала меня, отцепить крючки пояса… у меня дрожат руки, я вес дрожу, ноги подкосились, я припал на колени… я утомил Пифию, долго расстегивая крючки; она на меня сердится.
Пурпуровая ментель сброшена, а я стою на коленях.
Только белая Наш осталась на ней; Она мне велят сброшенную одежду уложить в hamod; а я стою на коленях…. На ней только осталась одна Наш, прозрачная как ключ Кастальский! Она села, протянула ко мне ножку… я понял, схватил эту ножку, развязываю ленты… но ленты перепутаны, как мысли мои.
Она сердится, стукает об пол другой ножкой…. Но что ж мне делать, узел затянулся на глухо;… я развязываю узел зубами.
Вот, это: узел, это узел,
Не развязать и не рассечь!
Он Александра бы сконфузил,
И сын Аммона, бросив меч,
Решился на пол бы прилечь,
И грызть зубами этот узел!
Но этого мало, вместо того, чтоб развязывать узел, он бы забылся, прикоснулся бы устами… что со мною и случилось; — покрывало мешало мне; забывшись я сбросил его с головы… о, это ужасно!.. Пифия вскрикнула, хотела бежать от меня; но я крепко держал ее, потому что узел не был еще развязан; я уже и не развязывал его, а только лобызал панские ножки! потому что Пифия действительно была для меня пан в греческом смысле.
Скоро страх её казалось миновался, она окинула меня любопытными взорами, голубыми очами.
Вообразите себе, что юная Пифия в первый раз видит мужчину; мужчина для неё новость…. Долго смотрела она на меня как на чудовище, но, как на чудовище не опасное, ласковое, которое стоит перед ней на коленях, лобызает панские ручки, смотрит ей пламенно в очи….
И бросилась она в постель,
Еще исполненная страхом,
А я, как член Арабский. Ель,
Стоял пред ней, как перед Лахом.
Глава III
Читателям конечно любопытно знать, каким образом похитил я Пифию?
Очень обыкновенным образом. — Когда я объяснил ей истинное предназначение прекрасной женщины в жизни, она тотчас постигла, что была жертвой, на которой основывался обман Блаутгодаров. Она рассказала мне все тайны Мифов[5] но я, как Геродот скромен, и молчу о том, чего не должны все знать. Когда рассказал я ей про Божий свет….