Финнен помнил тот вечер, и не только. Подобное неумение занять четкую позицию по какому-либо вопросу тянулось за ним с детства. Для него всегда существовало какое-нибудь «с другой стороны…» Иногда он считал это достоинством, особой оригинальностью мышления, позволявшей понять аргументы самых разных людей, а иногда недостатком, поскольку сам себе он казался безликим и расплывчатым. Даже на этот счет у него никогда не было определенного мнения.
Ему стало интересно, вспомнит ли Дими о некоем событии из их детства, но мысли парня уже свернули на другой путь.
– А помнишь, как мы ныряли ночью в пруду? Или как похитили подружку Омари, чтобы почитать ей наши любовные стихи? Или, – хихикнул он, на мгновение забыв, что недавно плакал, – как собирались уехать из города на пустой вагонетке Железки? Вот ведь были времена, да?
«Не такие уж и давние», – подумал Финнен, внезапно почувствовав, как сжимается сердце от тоски по ушедшим безумным авантюрам.
У Дими всегда находилось множество идей, но ему не хватало терпения, чтобы воплотить какую-либо из них в реальность. Разработкой деталей занимался Финнен, с одной стороны порывистый, а с другой рассудительный – две противоположности в одном. Делать это ему приходилось часто, но он мог бы еще чаще – если честно, ему хотелось воплотить в жизнь все идеи Дими, прежде чем придет пора окончательно повзрослеть.
Осталась только тоска.
– Думаешь, мы еще когда-нибудь поедем на той вагонетке? Тебе хотелось бы?
Финнен не ответил. Порой ему казалось, что Дими все еще мыслит как ребенок, в то время как сам он уже вырос, считая детство перевернутой страницей. Поехал бы он сейчас на вагонетке Железки? Скорее всего нет. Развлечение для мальчишек.
– Ты сам-то как? – с искренней заботой спросил Дими, готовый незамедлительно извиниться, если Финнен вдруг каким-то образом почувствует себя обиженным. – Я слышал, та твоя девушка, Алика, осталась позади… И в ночь Скачка ты встретил другую…
– Да, это правда.
– Ничего больше не расскажешь?
– Расскажу, только пойдем отсюда, а то сейчас ливанет.
Финнен рассказывал эту историю уже неоднократно, и каждый раз по-разному – подчеркивая меланхоличный настрой в ту ночь или с долей юмора намекая на существование эротической связи между ним и Каирой. Однако каждая из этих версий казалась увечной, в них чего-то недоставало, некоего важного элемента, который он чувствовал, но не мог описать словами. Так же оказалось и на этот раз, хотя он старался изложить все как можно подробнее.
– Пойдешь к ней, раз она тебя пригласила? – спросил Дими, когда Финнен закончил. Они уже стояли в подъезде дома Финнена, глядя на широкие холодные потоки дождя.
– Да, конечно. Завтра.
Он сознательно откладывал этот визит, тренируя терпение и одновременно учась черпать радость не только в самом удовольствии, но и в его ожидании. А в том, что визит тем или иным образом доставит ему удовольствие, он не сомневался. Встреча со столь богатым и влиятельным человеком, как Брин Исса, давала разные… возможности. Перспективы, каждая из которых была интересна сама по себе – даже если бы Исса обвинил гостя, что тот заморочил голову его дочери, а потом выставил его за дверь. Мог представиться великолепный повод поупражняться в словесном фехтовании, не говоря уже о том, что Финнен сочинил бы о данном событии рассказ – неважно, забавный или серьезный. И независимо от настоящего исхода стычки победителем в ней был бы он.
Финнен слегка улыбнулся, предвосхищая небольшую драму, в которой ему предстояло сыграть одну из главных ролей.
Каира шла по коридору, осторожно неся поднос с медом, хлебом и булькавшим в серебряном чайнике зеленым чаем. Она специально выбрала самые красивые приборы, а хлеб завернула в вышитую салфетку – Нура обращала внимание на подобного рода мелочи.
Она размышляла о том, злится ли на нее до сих пор сестра. Естественно, она уже успела извиниться. Заплаканная Нура лежала на кровати, служанка мазала ее кровоточащую спину а Каира поспешно, глотая окончания слов, объясняла, как ей жаль, и что будь у нее такая возможность, она охотно поменялась бы с сестрой местами. В итоге та лишь выдавила из себя короткое «все в порядке», после чего отвернулась к стене.
Каира знала, что на самом деле ничего не в порядке, но не теряла надежды, что сестра перестанет ее сторониться. Нура вовсе не глупа и наверняка в конце концов поймет, что злиться ей следует на отца, а не на Каиру. Должна понять.
Перед комнатой сестры девушка остановилась и глубоко вздохнула. Переложив поднос в левую руку, она осторожно приоткрыла дверь. Чайник опасно покачнулся, салфетка с хлебом съехала на край подноса. Каира поспешно придержала его другой рукой.
– Я принесла тебе ужин, – сказала она и тут же застыла на пороге.
Нура сидела на табурете рядом с арфой. Над ней склонялся отец, который, гладя густые черные волосы девушки, что-то ей говорил. Каира перевела взгляд ниже, на спину сестры, прикрытую легкой рубашкой, специально подобранной так, чтобы не раздражать заживающие раны. На белом шелке в нескольких местах виднелись красные пятна, и при их виде Каира почувствовала, как к ней вновь возвращаются мерзкие, сжимающие горло угрызения совести.
Вздрогнув, Нура обернулась с таким выражением лица, будто не могла решиться – то ли, поддаться отцовским ласкам, то ли неприязненно отстраниться.
– Поставь поднос на стол, – велел Брин Исса, улыбаясь младшей дочери и продолжая гладить волосы старшей.
«Что он ей говорил?» – размышляла Каира, на негнущихся ногах подходя к столу. Вид у Нуры был теперь слегка растерянный и вместе с тем как бы… вызывающий?
Откуда-то из глубин памяти Каиры всплыло воспоминание времен детства, когда отец еще ею интересовался. «Папочке пришлось тебя ударить, то ты ведь на папочку не сердишься, правда? Сейчас поцелуем и все пройдет».
Она поняла, почему сестра все еще на нее злится.
Лежавшая на волосах Нуры рука не имела ничего общего с лаской – это был жест хозяина. Таким образом Брин Исса давал понять, что может наказать дочь, избить ее до крови, а она все равно не перестанет его любить. И жест этот был некоторым образом обращен к ней, Каире – девушка почти не сомневалась, что отец знал, в котором часу она принесет сестре ужин, и постарался прийти в то же время.
Каира медленно пятилась к двери, чувствуя себя как никогда прежде обманутой и одинокой. Брин Исса наказал ее вдвойне – сперва заставив мучиться угрызениями совести, а потом лишив единственного человека, который был ей важен.
Она тихо задвинула за собой дверь. В коридоре ее догнал отец.
– Я хотел тебе кое-что дать, – он достал из кармана кошелек. – Я помню, как ты боялась Скачка и беспокоилась, что твои гены недостаточно совершенны. Можешь их теперь изменить, если захочешь. Здесь двести суримов.
– Почему? – в замешательстве прошептала Каира. – Я столько раз тебя просила, чтобы ты разрешил мне это сделать, но ты всегда отказывал. Почему именно сейчас?
Естественно, он ничего ей не объяснил.
– Я просто передумал, неужели так трудно понять? Впрочем, если не хочешь подстраховаться перед следующим Скачком – потрать эти деньги на что-нибудь еще, купи себе модное платье или что-то вроде того.
Каира не верила ни единому его слову. Брин Исса прекрасно знал, что его младшая дочь не нуждается в дорогих обновках, а его предложения никогда не были следствием простого каприза. Каждое из них имело второе и третье дно, каждое могло быть идеально подстроенной ловушкой.
Что имелось в виду на этот раз?
Каира с трудом подавила желание отказаться, продемонстрировав тем самым свою независимость. Возможно, однако, что именно этого он и хотел, специально предложив ей деньги в тот момент, когда она чувствовала себя столь обиженной, а потом жалела, что их не приняла. А двести суримов были слишком большой суммой, чтобы просто так от нее отказаться.
Протянув руку, она взяла кошелек – красиво вышитый и украшенный речным жемчугом. И тяжелый. Отец довольно улыбнулся, а Каира едва удержалась, чтобы не швырнуть деньги ему под ноги.
– Спасибо.
– Кстати, – небрежно махнул в ответ Брин Исса, – ты могла бы вернуть дружбу Нуры, когда бы только захотела.
– Не понимаю… – нахмурилась Каира, чувствуя очередную ловушку. Кошелек с монетами отягощал карман, и девушке казалось, будто приняв его, она заключила некую крайне невыгодную сделку, из которой ей никак не выкрутиться. С другой стороны, если бы она отказалась, ощущение скорее всего было бы тем же самым.
В глазах Брина Иссы блеснули насмешливые искорки.
– Убеди ее, что она страдает из-за меня. Все-таки ведь это я ее избил, верно? Если ты объяснишь ей, какой я жестокий отец, то на моем фоне будешь выглядеть прекрасной сестрой. Мне лично ничто не помешало точно таким же образом использовать тебя.
Каиру затошнило от отвращения и злобы. Что он, собственно, ей предлагал? Некое странное соперничество, ставкой в котором были чувства Нуры?
– Я так не могу, – прошептала она, с трудом сдерживая слезы.
Исса пожал плечами.
– Тогда попробуй воспользоваться личным обаянием. Ты могла бы… может, это и прозвучит странно, но, думаю, если бы ты только захотела, ты могла бы ее соблазнить.
Он захихикал, словно развеселившийся от чьей-то шутки мальчишка, и ушел, оставив ошеломленную Каиру одну.
Финнен торчал посреди коридора, словно остров посреди бурной реки. Мимо пробегали механические слуги, курьеры и разнообразные просители, большинство которых, вероятно, составляли художники, желавшие, чтобы Брин Исса сделал рекламу их творениям. Парень с доброжелательным интересом взглянул на своего ровесника, несшего под мышкой рулон со свернутой картиной. Финнен вполне мог оказаться на его месте – у него не раз возникала мысль однажды прийти сюда и попросить о протекции хозяина дома. Однако на это он так и не решился, поскольку если бы Исса ему отказал, Финнен раз и навсегда убедился бы, что в его даровании нет ни капли гениальности.