– Из-за брата? Припугни его полицией, этого наверняка хватит. Он не имеет права так к тебе относиться.
Она раздраженно тряхнула головой.
– Не из-за Нираджа, а из-за моего отца.
– Ты всегда можешь сбежать из дома. И будешь не первой и не последней дочерью, которая так поступила.
– Не могу. Он мне не позволит. И повсюду меня найдет, у него есть для этого свои люди.
Финнен озадаченно поднял брови. Каира выглядела столь невероятно серьезной и одновременно грустной, что ему не хватило духу рассмеяться.
– Тебе не кажется, что ты… гм… несколько преувеличиваешь? – мягко спросил он. – Твой отец, может, и немного странный, но не держит же он тут в плену всех своих детей. Ты говорила, что ты его одиннадцатая дочь. Мне следует понимать это так, что десять твоих сестер все еще живут здесь, а Брин Исса стережет их, словно произведения искусства?
– Нет, конечно, – она удивленно взглянула на Финнена, и он отметил про себя, что в разговоре с Каирой не следует прибегать к иронии. Девушка явно относилась к жизни чересчур серьезно. – Теперь тут живем только мы с Нурой, ну и, естественно, Нирадж. Нура не хочет уходить – она любит красивые дорогие платья, приемы и развлечения, а отец может ей все это обеспечить. У Нираджа куча денег, которые он выиграл в турнирах, и он мог бы купить собственный дом со всей обстановкой и прислугой, но предпочитает жить здесь. Думаю… думаю, что он… они оба по-своему любят отца и чувствуют, что нужны ему.
– Ну ладно, а ты почему не можешь сбежать?
– Отец утверждает, что любит, чтобы я была рядом.
– Зачем?
– Благодаря моему присутствию он помнит, что даже ему свойственно ошибаться.
Этот спокойный ответ напомнил Финнену о том моменте, когда в ночь Скачка Каира сказала ему, что ее создали душеинженеры Хаоса. Как и тогда, он почти ощутимо почувствовал все горе девушки, словно кто-то на долю секунды поставил его на ее место. А потом ощущение развеялось, и он подумал, что Каира все же слегка преувеличивает.
– Естественно, все это неправда, – поспешно заверила она парня, словно отгадав его мысли. – Отец держит меня при себе совсем по другим причинам.
– Каким?
– Понятия не имею.
– Зачем Брину Иссе это нужно? Тебе не кажется, что ты чересчур впечатлительна?
Она тряхнула головой – на этот раз энергичнее, словно злясь на себя, что не может ничего толком объяснить.
– У меня когда-то был гувернер, знаешь? Его звали Эш Герлин, и он очень хорошо ко мне относился, заботился обо мне, учил литературе, истории, географии и языкам, хотя к последним у меня не было никаких способностей. А кроме того, он также учил меня… другим вещам.
– Например?
– Распознавать зло там, где никто его не ожидает. И тому, что от страданий нельзя отворачиваться. Он учил меня по книгам, на примерах сказочных героев, но однажды… однажды взял меня с собой в прошлое, чтобы я увидела тамошнюю жизнь. Я видела тех людей, Финнен. У них нет никого, кто мог бы о них позаботиться, никакой помощи, ничего, понимаешь? Их выбросили будто мусор, поскольку они оказались недостаточно совершенны. Когда я пережила Скачок, я подумала, что… что…
– Что ты им чем-то обязана?
Каира кивнула. Другие люди в качестве оправдания наверняка добавили бы: «Наивно звучит, да?» – мол, человек сам всерьез не воспринимает то, что говорит. Но она ничего такого не сказала.
– Отец сообразил, чему учит меня Герлин, и уволил его. Герлин потом еще по секрету общался со мной, но я тогда по малолетству не умела хранить тайну, и когда отец узнал… – она беспомощно пожала плечами. – Герлин исчез. Я пыталась искать его с помощью слуг, но он как сквозь землю провалился.
– Думаешь, твой отец с ним что-то сделал?
– Может быть. Знаешь, как он недавно поступил, желая меня наказать? Приказал выпороть мою сестру, до крови. Он знал, что от этого мне будет больнее всего, понимаешь? От чувства вины, что она страдает из-за меня. Если бы он выпорол меня, это мало бы что дало – я привыкла. А так мало того, что меня мучает совесть каждый раз, когда я вижу Нуру, но она вдобавок ко всему не хочет со мной разговаривать. Когда-то она меня любила, а теперь воспринимает как чужую…
Девушка прижала кулак ко рту, прикусив палец, и Финнену показалось, что она с трудом сдерживает слезы, но глаза ее оставались сухими. Она долго смотрела на парня, и от ее серьезного взгляда ему вдруг стало не по себе.
– Мой отец – плохой человек. Веришь?
Он кивнул – медленно, почти вопреки собственному желанию. Огромный, подавляющий своими размерами дом, разговор с Брином Иссой и его сверкающая улыбка, а потом – Нирадж, пинающий сестру по ребрам, и стекающая из уголка ее рта тонкая струйка крови… И еще более ранние воспоминания, о ночи после Скачка, когда он встретил Каиру.
Финнен помнил передававшиеся шепотом из уст в уста слухи о людях, которые платят полиции, благодаря чему могут делать все, что угодно их душе. В своих домах, со своей прислугой и, что хуже всего, с собственными детьми.
Внезапно ему в голову пришла некая мысль.
– Сколько геномодификаций прошел твой отец?
– Точно не знаю, десятка полтора. А что?
– В таком случае у него, скорее всего, выработалась от них зависимость, и в конце концов наступит срыв, как у скачковых безумцев. Только они сходят с ума лишь в день Скачка, а Брин Исса останется помешанным навсегда. Ты хоть это понимаешь?
– Угу, – она сплела пальцы, на одном из которых остались отчетливые следы зубов. – Но я не собираюсь ждать.
– Что ты в таком случае предлагаешь?
– Мне хотелось бы, – медленно проговорила она, на этот раз не глядя ему в глаза, – чтобы ты помог мне симулировать мою смерть.
Позже Финнен часто размышлял, как бы все могло пойти, если бы они с Каирой были старше и опытнее. Если бы не ее детская доверчивость, позволившая предложить нечто подобное почти незнакомому человеку. И если бы он не был столь наивен, будучи уверенным, что все под контролем, и он ничем не рискует, ввязываясь в эту историю.
Он даже на мгновение не подумал, что это шутка. Каира явно не относилась к тем, кто был способен так шутить.
– Что ты задумала? – осторожно спросил Финнен, словно нащупывающий почву слепец.
– Ничего страшного, – Каира нервно моргнула. – У меня возникла мысль спуститься в прошлое и найти подходящее тело. Люди ведь продолжают там умирать, верно? Отец пойдет за мной, и тогда мы изобразим несчастный случай. Обгоревший труп кого-то похожего на меня наверняка его убедит. А после я устроюсь на работу в Архив. Особых требований у меня нет – для начала хватит самой низшей должности, так что, думаю, меня возьмут. Естественно, мне потребуются поддельные документы – в этом ты тоже мог бы мне помочь. А потом…
– Хватит, прошу тебя.
Он потер лоб. Наивность Каиры, ее абсолютная уверенность, что план удастся, и выполнить его будет столь же просто, как щелкнуть пальцами, свалились ему на голову, словно железная болванка.
– Никто не должен пострадать, – предупредила она, явно веря, что если она так говорит, значит, так и будет. Финнена это несколько испугало.
– Ты меня даже не знаешь.
– Я тебе верю, – сказала она, и слова ее, несомненно искренние, окончательно переполнили горькую чашу.
На мгновение Финнен пожалел, что вообще сюда пришел, поскольку уже знал, что согласится. По нескольким причинам – из сочувствия, а также потому, что трудно подвести того, кто столь безраздельно тебе верит. Но прежде всего потому, что, отказавшись, он разрушил бы собственный образ, который создавал много лет – образ человека, который никогда не упускал случая поучаствовать в каком-нибудь приключении. Искушение, которое вызывала у него безумная идея Каиры, было вполне реальным, но столь же реальными были и мерзкие чувства, которые он загонял в самые дальние уголки сознания.
– Ладно, но сделаем все по-моему. Все решать буду я.
Даниэль Панталекис лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь мягкой постелью, теплом и таблеткой обезболивающего, которую только что вложили ему в рот изящные смуглые пальцы. Иногда он пытался их сосать, думая, что на них осталась частица спасительного снадобья.
Пальцы принадлежали рукам, которые время от времени поднимали его, обмывали губкой и меняли грязные простыни. Руки, в свою очередь, похоже, принадлежали заботливо склонявшейся над ним женщине, хотя Даниэль не был в том уверен – в мире сладостного оцепенения, где царствовала Ее Величество Обезболивающая Таблетка, нельзя быть уверенным ни в чем.
Женщина иногда что-то говорила, и по тону ее голоса Панталекис понимал, что слышит успокаивающее «все будет хорошо» и «не беспокойся, твоя нога прекрасно заживает», Однако на какой-то день, слегка придя в себя, он вдруг осознал, что этот милосердный ангел может говорить что угодно, может даже с улыбкой называть его гребаным сукиным сыном, а он не имел бы об этом ни малейшего понятия.
Страх вырвал его из оцепенения. Дело было не только в словах – Даниэль полностью зависел от людей, чьего языка, культуры и даже биологии не знал. Их улыбки вполне могли означать угрозу, обезболивающие средства могли в итоге прикончить его, а сами они, возможно, имели обычай заботиться о чужаках лишь затем, чтобы потом сделать их своими рабами или перерезать им горло во славу какого-нибудь эксцентричного божества.
Несколько последующих часов Даниэль провел в состоянии легкой паранойи. Если раньше он вообще не обращал внимания на женщину, то теперь напряженно следил за каждым ее движением, вслушивался в слова, а таблетку, прежде чем проглотить, долго вертел во рту, пытаясь ощутить вкус чего-то вредного.
Результат вполне его удовлетворил. Забота опекавшей его темнокожей казалась искренней, а сама она выглядела как самая обычная женщина, уже немолодая, но еще и не старая. Если бы не странные, доходящие до лодыжек платья, ее можно было бы принять за жительницу Новых Земель. В супе, которым она его кормила, тоже не было ничего тревожного – по вкусу он походил на куриный бульон, только чуть послаще. Своеобразнее всего смотрелось помещение, в котором лежал Панталекис – восьмиугольное, с круглой кроватью посередине и золотыми стенами. Даниэль злился, что не может встать и проверить, но почти не сомневался, что это не обои или некое их подобие, но настоящее золото, на котором выгравированы какие-то мелкие узоры – не то буквы, не то картинки, из-за которых стены напоминали блестящие книжные страницы. Панталекис таращился на них с полчаса, наблюдая за мерцающими на этих буквах-картинках отблесками солнца. Несомненно золото – его он мог опознать даже издалека.