Наконец Финнен увидел его лицо.
– Ну и урод, верно? – улыбнулся фотограф. – Видимо, он настолько перепугался этой летающей штуки и бежал так быстро, что я едва успел поймать его в объектив.
Мужчина действительно был уродлив, причем до такой степени, что у Финнена возникла мысль – не калека ли это, отдавший свою красоту в обмен на некий необычный талант? И зачем он спустился настолько низко, до самого старого из отвергнутых миров, где ничего не было?
– У тебя есть еще какой-нибудь его снимок? – Финнен позабыл о Каире и ее проблемах.
Магрит столь долго перебирал содержимое папок, что парень уже потерял надежду и хотел сказать, чтобы тот не утруждал себя зря, но тут фотограф нашел требуемое.
– Вот. Это определенно какой-то из миров повыше, хотя не помню, какой именно.
На снимке незнакомец стоял у окна. Глаза его были закрыты, а лицо, не искаженное гримасой ужаса, выглядело… может, не симпатичным, но вполне сносным.
– И вот еще, – Магрит протянул Финнену очередную фотографию.
Незнакомец все также смотрел в окно, но Финнен смотрел теперь не на него, а на темнокожую женщину за его спиной. От волнения у него пересохло во рту. Он взглянул на номер, потом на коробку с пластинками.
– Можно?
Магрит кивнул, и Финнен, найдя соответствующую пластинку, вставил ее в виропроектор. Повозившись с картинкой, нашел ракурс с которого полностью был виден силуэт незнакомки.
Он с трудом удержался от крика – та в самом деле была удивительно похожа на Каиру. Тот же высокий для женщины рост, та же худощавая фигура. Даже их лица имели множество общих черт, хотя, естественно, кожу незнакомки покрывали морщины. «Но это неважно, тело все равно придется сжечь, – думал Финнен. – Останется скелет, а в скелете череп с характерными скулами и высоким лбом». В прошлом кости старели медленнее, чем кожа. Брин Исса, если бы захотел, мог решиться на пластическую реконструкцию лица и получить очень похожий на его дочь образ. Учитывая, что реконструкции никогда не отображали внешность умерших со стопроцентной точностью, его вполне можно было обмануть.
«Естественно, – злорадно шепнул ему внутренний голос, – Исса может также заплатить за генетический анализ, и тогда узнает правду». К счастью, такой анализ можно было сделать только в одной из Корпораций, а у тамошних душеинженеров было полно работы, так что результатов приходилось ждать очень долго, и мало кто решался на подобные исследования.
Финнен потер щеку.
«Ничего не поделаешь, – мысленно подытожил он. – Если Исса захочет провести анализ, то весь наш план пойдет прахом. Придется рискнуть. А мне следует сосредоточиться на том, на что я могу повлиять».
– Твоя сестра? – спросил Магрит.
– Ага, – ответил Финнен и только потом понял, что совершил ошибку.
Фотограф резко побледнел.
– Ты меня обманул, – прошипел он. – Это не может быть твоя сестра. Она слишком измождена, так что наверняка осталась позади раньше, чем при последнем Скачке. Она скоро умрет!
У Финнена блеснули глаза.
– Уверен? На больную она не похожа.
Магрит еще больше побледнел.
– Я видел их множество, – презрительно бросил он. – И могу понять, когда кто-то умирает. А ты паршивый обманщик.
– Да, я обманщик, – радостно оскалился Финнен, – который благодарит тебя за добрую весть.
– Я пришел обсудить план, но это уже в последний раз. Мы не можем больше видеться, иначе твой отец может начать что-то подозревать, – предупредил Финнен.
В саду ничего не изменилось – каменный дельфин все так же выплевывал струю подсвеченной розовым воды, а сухие листья шелестели под их ногами, когда они садились на скамейку. Финнен посмотрел вверх, на ряд темных окон. Каира заверила его, что, если не говорить слишком громко, наверняка их никто не подслушает, и Финнен ей верил, поскольку окна находились достаточно далеко, но все же ему было несколько не по себе.
Он описывал план шаг за шагом, а она комментировала каждую его фразу кивком головы.
– Понятно, – сказала она, когда он закончил. – Справлюсь.
– Если хочешь о чем-то спросить…
– Не хочу. Справлюсь, – повторила она.
Финнен чувствовал бы себя лучше, если бы у Каиры имелись хоть какие-то сомнения, и она чуть меньше ему доверяла.
– Ты все еще готова это сделать? Уверена?
– Да. Я… – она поднесла руки ко рту, и ему на мгновение показалось, что она вонзит в них зубы, но она лишь отбросила прядь волос. – Теперь он мне больше не снится, знаешь? Когда-то часто снился, но теперь уже нет.
– Эш Герлин? – Финнен не сразу сообразил, о ком говорит Каира. – Твой бывший учитель?
– Угу, – она болезненно поморщилась. – Считаешь, что это дурно обо мне говорит? Что я постепенно о нем забываю? На самом деле я не забываю ни о нем, ни о том, чему он меня учил.
– Знаю, – кивнул Финнен, поскольку именно этого она явно от него ждала, и подумал, что был прав с самого начала, с самой первой их встречи. Каира действительно черпала все свои познания о мире из книг, ибо только там была столь сильна связь между снами и памятью.
– Зато теперь мне снится другое, – она посмотрела на Финнена, на этот раз гордо выпрямившись, и лицо ее прояснилось. – Прошлое, умирающие там люди. Кошмары, дурные сны – но по-своему и добрые, ибо это означает, что я помню, понимаешь? Что я все еще помню. Мне снится красное, боль и насилие, а когда я просыпаюсь, мне чуть лучше, словно мне вырезали некую язву.
Финнен хотел что-то сказать, но промолчал.
Каира одарила его улыбкой, от которой ее симпатичное лицо на мгновение стало до боли прекрасным.
– Иди и не беспокойся за меня. Я все помню и справлюсь.
Саримель все больше худела и слабела. Каждый день, когда она приходила в спальню Даниэля, чтобы принести ему завтрак, он замечал на ее лице новые признаки увядания. Волосы поседели, кожа покрылась сетью все более глубоких морщин. Время от времени она хрипло кашляла, пачкая кровью и без того уже грязные платки. Даже носить поднос ей было нелегко – она то и дело останавливалась, тяжело дыша. Она перестала кормить Даниэля яблоками, и теперь единственной его едой стал тот якобы куриный бульон, вкус которого, кстати, становился все отвратительнее. А от Саримель с каждым днем все больше воняло. От Даниэля, впрочем, тоже, поскольку о воде для мытья он мог лишь мечтать.
Несмотря на это, его повергала в ужас мысль, что вскоре он может лишиться женщины, которая о нем заботилась. Что с ним будет, когда ее не станет? Он уже мог встать с постели и даже пройти несколько шагов – вернее, пропрыгать, ибо его изуродованная левая нога никуда не годилась, став теперь короче, с большим распухшим коленом и смешно вывернутой внутрь ступней. Когда Даниэль впервые ее увидел, то пришел в ярость. На Новых Землях до подобного попросту бы не дошло – тамошние врачи наверняка нужным образом собрали бы его кости, и теперь он мог бы ходить. А тут он мог только прыгать, будто чокнутый кузнечик, беспомощный среди чужих ему людей, словно ребенок. К тому же он не знал местного языка, не мог защититься и понятия не имел, где взять еду. Он все еще нуждался в помощи, и именно потому старался быть любезным с Саримель, несмотря на все свое к ней отвращение. Даниэль рассчитывал, что женщина перед смертью попросит кого-нибудь, чтобы тот еще на какое-то время занялся ее подопечным. Ведь наверняка же у нее остались какие-то друзья, кроме любовника с ржавым мечом, который перестал к ней приходить? Так что Даниэль улыбался, когда она приносила бульон, и старался не морщиться, хотя вкус супа оставлял желать лучшего. Он также благодарил ее за каждую услугу, даже за то, что она поправляла ему подушку. Словно «спасибо» входило в число полутора десятков тех, которые он знал.
Взамен он получил ботинки.
Саримель принесла их однажды утром и поставила возле кровати. Он сразу понял, что они сшиты специально для него – подошва левого была толще, чтобы уравнять длину искалеченной ноги.
Теперь он мог ходить, правда, постоянно спотыкаясь, так как с негнущимся коленом ничего поделать было нельзя, но, несомненно, то был намного более удобный способ передвижения, чем прыжки. Ему стало интересно, как долго выдержат ботинки – Саримель каким-то чудом раздобыла прочную кожу, но в этом мире ничто не оставалось прочным надолго.
Обойдя комнату, он остановился, тяжело дыша. В ноге снова отозвалась боль. Даниэль знал, что пройдет немало времени, прежде чем восстановятся его силы. Он также знал, что никогда больше не сможет нормально ходить – если только не вернется на Новые Земли, где ему сломают кости и сложат их заново.
Закрыв глаза, он проглотил охватившую его злость и повернулся к Саримель, желая ее поблагодарить, но та только что скрылась за дверью. Он последовал за ней, все еще ощущая нечто среднее между благодарностью и злостью, но в первую очередь – любопытство, поскольку ему никогда прежде не доводилось покидать комнату.
Она сидела, скорчившись у очага – если очагом можно было назвать ажурный металлический шар, подвешенный на замысловато выгнутой стойке. В шаре догорали угли, жара которых хватало, чтобы осветить изможденное лицо женщины. Когда вошел Панталекис, с ней как раз случился приступ кашля. Она давилась, сплевывая кровь в разложенный на коленях платок, и плечи ее судорожно вздрагивали.
Поспешно отвернувшись, Даниэль окинул взглядом остальную часть узкого полутемного помещения. Стены столь почернели от жирной грязи, что Панталекис не мог опознать их первоначальный цвет, а сквозь запыленные окна с трудом пробивалось солнце. Одно из окон было заделано плохо подогнанной доской, постукивавшей от порывов холодного ветра.
За спиной Саримель тянулась то ли крышка стола, то ли поверхность плиты – в полумраке трудно было понять. На ней стояли кастрюли и еще какая-то кухонная утварь, но на нее Панталекис не обращал внимания. В помещении стоял запах влаги и гниющего мяса, который невозможно было спутать ни с чем другим.