Запыхавшись, он остановился возле Рынка и уже обычным шагом спустился к дому Иссы. При виде внушительного здания ощутил тревогу, но вместе с ней и прилив адреналина, которого ему в последнее время не хватало. Трубы на стенах изгибались в виде больших, словно пруды, глаз с дисками из отполированного серебра и золота вместо зрачков. Благодаря хитроумному механизму каждые несколько секунд опускались металлические веки, отчего казалось, будто дом шутливо подмигивает прохожим.
Финнен содрогнулся, но вместе с тем пожалел, что не пришел сюда раньше. Ему требовалась именно такая встряска. Возможно, в каком-то смысле этот визит мог помочь ему вновь оказаться на первом плане.
Он немного постоял на снегу, наслаждаясь собственным страхом и волнением и чувствуя, как его распирает от желания действовать. Толкнув ворота, он оказался во владениях Брина Иссы. Дом был в самом деле большим – он тянулся почти на четверть длины лестницы. Финнен обошел его вокруг, глядя на поднимающиеся и опускающиеся веки, и на бегающие по гигантским глазам похожие на пауков автоматы-чистильщики. Он пытался сопоставить то, что помнил по виденному внутри, с тем, что видел теперь снаружи, но у него не слишком это получалось. Моргающее сооружение с множеством пристроек, куполов, башен и башенок выглядело весьма замысловато даже по стандартам Лунаполиса.
В полутора десятках окон на первом этаже горели светлячковые фонарики, второй и третий этажи оставались темны. Зато еще выше, в мансарде, светилось одно окно. Финнен пришел к выводу, что это не светлячок, а свеча или керосиновая лампа.
Очередное подтверждение старомодных наклонностей хозяина?
Он подошел ближе, оставляя черные мокрые следы в белом пуху. Снег уже не шел, зато близилась ночь, так что видимость в любом случае была плохая. Если он собирался хоть что-то сделать, следовало спешить.
Финнен с удивлением понял, что именно этого ему и хочется. Он проверит, что находится в мансардной комнате, и только потом пойдет на встречу с Иссой. Естественно, существовала немалая вероятность, что в ней ничего интересного нет, и Финнен прекрасно об этом знал.
Под самым окном росло старое, лишенное листьев дерево-зиморост. Парень схватился за самую нижнюю ветку и подтянулся. Снег посыпался ему в глаза и за воротник, все тело пробрала дрожь. Вдоль позвоночника стекла струйка ледяной воды.
Он мысленно выругался, но продолжал взбираться наверх.
Сперва у него это получалось с трудом – похоже, он и вправду прибавил в весе за последнюю неделю, но в конце концов ему удалось найти нужный ритм. Выше сучья были тоньше, и двигаться приходилось осторожнее. Штаны уже промокли на коленях, холодная рубашка липла к спине. Подул ветер, дерево задрожало, и Финнен, стиснув зубы, крепче схватился за ветку. Он только раз взглянул вниз, на тени шевелящихся ветвей на фоне белого снега, и больше не повторял этой ошибки. Если бы он сейчас упал, то мог бы свернуть шею.
Глядя прямо перед собой в светлый прямоугольник окна, он сперва увидел только фрагмент шкафа и зеркало. Потом заметил стол, на котором стояла керосиновая лампа, а еще позже – сидящего за столом Брина Иссу. Финнен подобрался еще ближе, хотя ветка уже сгибалась под его тяжестью, но ничего интересного разглядеть не смог. Отец Каиры просто сидел за столом и что-то писал.
Финнен тихо рассмеялся – собственная подозрительность внезапно его позабавила. Однако от хорошего настроения вскоре не осталось и следа, а когда напряжение спало, он вдруг почувствовал, что ему очень холодно.
Пора было возвращаться.
Он начал медленно отползать назад. Ветвь уже не сгибалась под его весом, ветер ослаб, и дерево больше не раскачивалось. Потеряв осторожность, Финнен попытался спуститься ниже и схватился за нечто, казавшееся под пушистым слоем снега вполне надежной опорой, но ветка сломалась, а Финнен, сдавленно вскрикнув, пролетел полметра и застрял на сучьях ниже. На лицо ему снова посыпался снег, на этот раз в большем количестве. Глаза накрыло холодным мокрым саваном, снежные хлопья набились в рот.
Отфыркиваясь, он начал вслепую шарить вокруг руками. Левая соскользнула по обледеневшей коре, и Финнен свалился еще ниже. Обожгло содранную с ладони кожу, что-то вонзилось в ребра, и послышался треск рвущейся материи.
Успев выругаться, он соскользнул еще на полметра и наконец схватился за сук, который выдержал его вес. Он немного повисел, беспомощно болтая ногами, а потом свободной рукой утер глаза и посмотрел вниз. Собственно, с такой высоты уже можно было спрыгнуть, что он и сделал, поплатившись лишь легкой болью в лодыжке.
Наверху послышался звук открываемого окна, а со стороны главного входа в его сторону уже шли двое механических слуг. У одного из них – того, что покрепче и повыше ростом – была оплавлена половина серебристого лица. Уцелевшие черты оставались неподвижными, единственный глаз поблескивал в свете лун.
Финнен представил себе тело незнакомой женщины, которое вытаскивают из пламени, а затем снял куртку, отряхнул снег с нее, а также с ушей и волос, и попытался выглядеть достойно.
– Пива, – рискнул Даниэль Панталекис. – Хочу пиццу, салат из кальмаров и кружку пива.
Ничего не произошло. Он все также одиноко торчал в зале, который когда-то очень давно Ивен назвал музеем, хотя, естественно, это уже был не тот же самый зал. Теперь он выглядел намного приличнее, и лишь слой пыли свидетельствовал о том, что здесь достаточно долго не ступала нога человека.
Даниэль не собирался легко сдаваться. Выйдя наружу, он огляделся вокруг. Красное солнце стояло в зените, лужи подернулись льдом от легкого морозца.
Он глубоко вздохнул.
– Я хочу есть, – повторил он на франиспанском, языке своего детства, которым владел лучше всего. – Хочу пиццу, салат и пива.
По длинной черной лестнице к нему съехала юная девушка. Выглядела она довольно неплохо (все тут выглядело довольно неплохо, а движущаяся лестница лишь слегка скрежетала), и если бы не ее ввалившиеся щеки, он решил бы, что она полностью здорова. Девушка полезла в карман и протянула Даниэлю несколько жареных на огне каштанов, сказав при этом нечто, чего он не понял.
– Спасибо, – ответил он, очищая каштаны от скорлупы. Незнакомка напряженно следила за каждым его движением, а когда он клал мякоть в рот, сглатывала слюну.
– А ты хорошенькая, – улыбнулся он ей, проглотив последний кусок. – И у тебя симпатичный задик. Не хочешь немного развлечься? Нет? Как бы тебе объяснить…
Как и большинство людей с торговой смекалкой, он обладал способностями к языкам, умея торговаться на нескольких и зная немало непристойных слов еще на полутора десятках. Вот только тут от этого не было никакого толку.
– Ладно, неважно, – собственно, девушка все равно была не в его вкусе. – Еще раз спасибо, хотя я все же предпочел бы пиццу. А теперь проваливай. Кыш.
Последние слова он подкрепил энергичным взмахом руки. Незнакомка не спеша удалилась, оглядываясь назад. В ее глазах читался голод и нечто еще, будто… удивление.
«Работает, – подумал Панталекис. – Может, не совсем так, как бы мне хотелось, но работает».
Он уже успел сообразить, что в этом мире ему постоянно везет. Правда, в самом начале он сломал ногу, но ведь мог и погибнуть. Потом становилось все лучше. Он вспомнил, как лежал в бреду, прося о дожде, а когда хлынул ливень, ветер сдувал струи воды в его сторону, чтобы он мог напиться. Потом появилась Саримель, которая кормила его, скорее всего, недоедая при этом сама.
Панталекис понимал, что, если бы не забота о нем, та женщина могла бы прожить и дольше. Тогда это его еще удивляло и отчасти пугало. Он привык, что ему везет – на Новых Землях тоже случалось, что кто-то вытаскивал его из очередного переплета, просто так, ни за что, – но все же не настолько.
Потом начало случаться нечто еще более удивительное. Когда ему было холодно, он нашел труп, одетый в теплое пальто. Когда ему хотелось есть, люди угощали его едой, хотя часто, похоже, сами не знали, зачем это делают. Сперва Панталекис думал, что все здесь по своей природе любезны и альтруистичны, но изменил свое мнение, увидев группу мужчин, которые забили женщину, чтобы содрать с нее что-то наподобие серебристой кольчуги.
В конце концов он перестал удивляться и беспокоиться. Похоже, по какой-то странной причине этот мир старался ему помочь, облегчая ему жизнь, хотя при этом губил всех остальных.
Ладно, это Панталекис вполне мог воспринять. Его козырем всегда была своеобразная простота взглядов. Он исходил из предположения, что если некто дает тебе ключ от сейфа, то следует его брать, а не размышлять, зачем этот некто так поступает. По такому же принципу он воспринял необычную реальность, в которой оказался. Он уже знал, что на самом деле этих реальностей больше одной, но его это особо не волновало. Важно было лишь то, что позволяло ему выжить, а в дальнейшем, возможно, извлечь из всего этого еще какую-нибудь пользу.
Присев на скамейку, он достал из кармана пачку частично исписанных листов и похожий на карандаш грифель.
«Похоже, – начал писать он, – о базовых потребностях я могу не беспокоиться. Я получаю еду, когда в ней нуждаюсь, нахожу брошенный, но все еще теплый дом, когда хочу спать, а прежде всего – такое впечатление, что мне ничего не угрожает. Я видел здесь множество умирающих или уже мертвых людей – они гибнут от руки других, от странных несчастных случаев, от мелких ран или болезней, от которых на Новых Землях вылечили бы за несколько часов. Однако со мной самим ничего не случилось с тех пор, как я покинул дом Саримель, за что следует благодарить Бога (если таковой существует)».
Он послюнил кончик грифеля и задумался.
«Вряд ли, впрочем, мне стоит настраиваться на то, что я неуязвим. Моя все еще негнущаяся нога напоминает, что следует соблюдать минимум осторожности.
Самое важное – найти кого-нибудь, с кем я мог бы найти взаимопонимание. Наверняка при желании я мог бы выучить местный язык, но мне не хватит для этого терпения, к тому же язык этот производит впечатление достаточно сложного, а мне, чтобы объяснить, кто я такой, требуется знать значительно больше полутора десятков основных слов.