Нура, в накидке из настоящей шерсти, кокетливо поглядывала на Финнена, подмигивала и проводила кончиком языка по губам. Исса нахваливал кушанья, подливал гостю вина, посылал слуг то за тем, то за другим. Финнен старался многозначительно улыбаться Нуре и демонстрировать уважение хозяину, внимательно наблюдая за последним, что было довольно непросто, и он был только рад, что Исса упомянул о Каире лишь за десертом. До этого Финнен успел установить молчаливый, но вполне прочный контакт с Нурой, а также удивился, каким чудом хозяину удается выглядеть столь молодо. Иногда, особенно в мерцающем свете треножников, Исса казался почти ровесником Финнена. К тому же порой вел себя совершенно по-детски – к примеру, когда слуга высокомерно заявил, что к десерту не подобает пить крепкое вино, хозяин показал ему за спиной язык, а потом налил гостю еще бокал и подмигнул, будто оба участвовали в некоей шалости.
Финнена это основательно сбивало с толку. Не далее чем полтора часа назад он был свидетелем того, как тот же самый человек измывался над собственным сыном, и теперь оба этих образа никак не сходились воедино – Исса, осторожно поворачивающий металлическую иглу в черепе Нираджа, и Исса, показывающий язык слуге. Финнен подумал, что либо отец Каиры в самом деле обладает детским чувством юмора, как порой бывает у жестоких по своей природе людей, либо… либо ведет себя так специально, может, именно затем, чтобы вывести собеседника из равновесия. Но сделать какой-либо вывод Финнен так и не решился.
После десерта Нура поблагодарила и вышла из-за стола, а Исса пригласил гостя к себе в кабинет – то же самое помещение, которое Финнен видел снаружи, сидя на ветке. На этот раз хозяин дома зажег не керосиновую лампу, но светлячков, которые повисли над застекленным шкафом, выхватывая из темноты похожие на пуговки птичьи глаза. Финнен не удержался от восхищенного возгласа, хотя искусством таксидермии никогда не увлекался. Засветился изнутри большой глобус – континенты желтым и красным, океаны голубым. Отблески света упали на серебристые детали астролябии, водяные часы и наполовину собранную голову механоида.
В большом зеркале отражалась вторая комната, столь же тихая, мрачная и старомодная. Финнен подумал о приходившей сюда в детстве Каире, которая наверняка страшно робела и терялась.
Исса показал гостю на кресло, а сам сел в другое.
– Расскажи, пожалуйста, как умерла моя дочь.
Финнен рассказал, стараясь держаться как можно ближе к истине и ничего не сочинять – он знал, что ложь чаще всего раскрывается именно вследствие чересчур буйного воображения. В его устах случившееся выглядело просто и вместе с тем трагично. Парень случайно знакомится с девушкой. Какое-то время спустя она просит его об услуге, а он соглашается, поскольку девушка уже успела ему понравиться. Она набирает на Рынке еды, а он ждет ее в прошлом, где они смогут накормить голодающих. Сперва, однако, девушке хочется взглянуть на город сверху, с крыши Архива. Они поднимаются туда вместе – девушка, парень, а также друг парня, у которого мягкое, как воск, сердце, и который тоже хочет помогать несчастным. Лунаполис горит, повсюду полно дыма. Девушка хочет спуститься и вдруг слышит голос отца, который кричит ей, чтобы она немедленно возвращалась. Ошеломленная и перепуганная, она отступает на несколько шагов. Дым сгущается. Отец кричит еще громче. Девушка делает еще шаг и падает прямо в пламя. Конец. Печальная эпитафия для Брин Каиры, которая провинилась лишь тем, что когда пережила Скачок, ее начало мучить чувство вины, и ей хотелось сделать хоть что-то для тех, кому не повезло.
Он странно себя чувствовал, говоря о ней в прошедшем времени. Говорят, будто если актер играет на сцене умирающего, это может принести ему несчастье.
Финнен понимал, что в его рассказе есть пара дыр – к примеру, из него никак не следовало, кто и зачем запер ведущий на крышу люк. У него имелось наготове более или менее правдоподобное объяснение, но он предпочел пока промолчать, чтобы не вызывать лишних подозрений.
Он ждал, когда хозяин начнет его расспрашивать.
– Я дал своей дочери двести суримов, – медленно и задумчиво проговорил Исса. – Ты случайно не знаешь, что с ними стало?
Чтоб его Скачок пожрал! Этого Финнен не предвидел. Естественно, Каира взяла эти деньги с собой – на ее месте любой здравомыслящий человек поступил бы так же. Если она держала их в закрытом кармане юбки, то с ними ничего не случилось – в худшем случае кошелек опалило огнем.
Этого он сказать Иссе не мог. Ему не следовало об этом даже думать.
– Понятия не имею – может, остались дома?
– Я тщательно обыскал ее комнату, – ответил Исса, – и не нашел ни одной монеты. Ты похож на парня с воображением – скажи, что Каира могла бы сделать с двумястами суримами?
У Финнена возникло искушение что-нибудь выдумать, к чему его явно пытались склонить, но он ему не поддался, хотя и с трудом.
«Не сочиняй», – напомнил он сам себе.
– По моему мнению – она оставила их дома, в каком-нибудь известном только ей тайнике, – он посмотрел Иссе в глаза. – Зачем бы ей брать их с собой в прошлое? Беднягам, оставшимся позади, суримы ни к чему.
Несколько мгновений они мерились взглядами, и Исса отвернулся первым. Финнену хотелось верить, что это свидетельствует о его победе. Хотелось, но он не верил. Теперь он уже не сомневался, что отец Каиры что-то подозревает – точно так же, как еще недавно не сомневался, что Исса смирился со смертью дочери.
Осознав это, Финнен мысленно выругался и торжественно пообещал себе ничего больше не предполагать заранее. Похоже, талант сбивать собеседников с толку, которым обладал Исса, проявлялся также и в том, что эти самые собеседники то и дело меняли свое мнение. А ведь отец Каиры ничего особенного не делал, просто время от времени пристально смотрел на Финнена – но этого вполне хватало.
– Почему ты решил помочь моей дочери?
Он облегченно вздохнул. По крайней мере, этого вопроса он ждал.
– Почему бы и нет? Каира любезно попросила меня помочь в том, что показалось мне благородным поступком, а мне как раз особо нечем было заняться.
Это был хороший ответ, который не выставлял его ни праведным альтруистом, ни закоренелым циником. Ни одна из этих ролей Финнену бы не подошла.
– То есть ты считаешь, что моя дочь поступила справедливо?
– Желая раздать голодающим еду? Да, конечно.
– Однако, – слегка улыбнулся Исса, – большинство людей считают, что оставшимся позади помогать не следует. Говорят, что они на самом деле умирают уже в момент Скачка, и именно так – как умерших – их нужно воспринимать. Если кто-то дает им еду или пытается лечить, это лишь продлевает их агонию. Ведь им же все равно ничем не помочь, верно? Что бы мы ни делали, они так или иначе обречены на смерть. – Финнен кивнул. Разговор сворачивал в странное русло. – Так почему же ты хотел их накормить?
– Потому что… – Финнен поколебался. Возможно, это была ловушка, но отвечать все равно было что-то нужно, и он решил сказать честно. – Потому что иногда не бывает хорошего выхода, только плохой, а вернее, одинаково хороший и плохой. И тогда, что бы ты ни выбрал, все равно будешь чувствовать себя виноватым.
– Ты что, релятивист? – рассмеялся Исса, наклоняясь вперед. Он снова выглядел словно развеселившийся ребенок. – Так я думал. У тебя никогда не возникали мысли о Пробуждении?
– О Пробуждении? – переспросил Финнен, все больше удивляясь. Если этот разговор ставил своей целью проверку его версии смерти Каиры, то он понятия не имел, каким образом.
– Ага. Как думаешь, чем станет Пробуждение?
– Никто, кроме Предлунных, этого не знает. Якобы это нечто столь чудесное, что мы не можем его себе даже вообразить.
– И ты хотел бы его достичь?
Он машинально хотел кивнуть – в конце концов, этого хотели все. Это была цель, к которой стремилось все общество. И тем не менее в последний момент он поколебался.
– Я… не уверен. Предлунные утверждают, что когда те, кто будет избран, увидят, что их ждет, они больше не пожелают ничего другого, и что все их мечты тогда утратят какое-либо значение. А я думаю, что это предполагает… не знаю, как назвать? Стирание личности избранного человека? В конце концов, я, Финнен, мечтаю о чем-то простом, возможно, мелком по сравнению с мощью Пробуждения, но это мои мечты. Если их у меня не будет, то в какой степени я перестану быть собой? Не знаю, готов ли я к такому.
Исса радостно оскалился.
– Ну вот, пожалуйста – передо мной человек, который подрывает сам смысл существования нашего общества. Ты мне нравишься, парень.
– Я ничего такого не говорил, – возразил Финнен.
– Как это? Во время каждого Скачка остается позади множество граждан, которые умирают в прошлом, а мы на это соглашаемся, поскольку знаем, что лишь путем жестокого отбора горстка избранников сможет достичь невероятного счастья. Но если существуют люди, которые такого счастья вовсе не желают, все это лишено смысла. Скажи мне – считаешь ли ты, что Предлунные, вынуждая нас постоянно совершенствоваться, поступают несправедливо?
«Это неважно, – хотел ответить Финнен. – Так уж заведено, и мы ничего не можем поделать. Насколько несправедливо то, что в Лунаполисе часто идет снег, а температура падает ниже нуля?»
Хороший ответ, хотя, возможно, чересчур высокопарный.
А потом Финнен вспомнил свою мать, умершую столь молодой, что он даже не помнил ее лица, и брата, с которым жил в сиротском районе. Он тоже умер молодым, как и Алика, четверо его друзей и множество других людей.
– Да, – сказал он. – Я считаю, что Предлунные – несправедливые, гнусные и жестокие сволочи.
Все вокруг было окутано туманом. Густые клубы наползали на лестницы, овладевали площадями, не давали пробиться свету фонарей. Финнен вытянул перед собой руку, и его пальцы утонули в серебристой мгле. Волосы намокли, щеки и лоб облепило холодной влагой. Он шел осторожно, доверяя своему знанию города. Прямо перед ним возникли ворота Зимнего сада – значит, теперь нужно свернуть налево.