Нагнувшись, она нашарила на груди трупа застежку и сняла сетку невидимости. Ей даже не потребовалось переворачивать тело – если знать, за какие проволочки потянуть, узелки распутывались, и сетка снималась легко, будто каштановая кожура.
За спиной ее послышался негромкий восхищенный свист, который, хотя и казался в данных обстоятельствах совершенно неуместным, доставил ей удовольствие. Но вместо того чтобы повернуться к Махамени, она посмотрела на Джайну Наруми, мысленно спрашивая: «А ты? Кем ты была?»
Естественно, Теллис знала простейший ответ; об умершей ей было известно даже больше, чем следовало. Речь, однако, шла не о личности Джайны, ее знакомствах или обычаях. Речь шла о ее характере.
Джайна была уродлива.
И эта внешняя черта определяла черты ее личности, особенно здесь, в Лунаполисе, где красивые – или по крайней мере симпатичные – люди жили развлечениями, главную часть которых составляли флирт, романтические отношения и наконец секс. Джайна добровольно отказалась от красоты, отдав ее взамен на способности аниматорки, и, хотя те, несомненно, были для нее утешением, она наверняка страдала.
В распоряжении Теллис имелось не так уж много времени. Скоро появится следственная группа, врачи заберут тело Джайны, а эксперты перетряхнут дюйм за дюймом всю ее квартиру. На стол Теллис ляжет отчет – тяжелый том со сколотыми металлическими скрепками страницами. Маловероятно, что там окажется нечто важное, но… что, если кто-то из подчиненных-нюхачей заметит нечто такое, что ему не следует видеть?
Она огляделась, тщательно избегая Махамени, который стоял в полной почтения позе, молчаливый и неподвижный, будто набитая соломой кукла верного слуги. С ним тоже будет проблема, но об этом можно подумать и позже.
Итак – кем ты была, Джайна Наруми?
Теллис представила себе женщину, которая каждое утро просыпается в этой постели и смотрит на себя в зеркале. Вероятно, она долго разглядывает собственное лицо, может, дотрагивается до шрамов кончиками пальцев. Или бормочет себе под нос самые жестокие определения, какие придут ей в голову. Уродливее самого уродливого чудовища. Рожа омерзительнее гноящейся задницы. Никаких иллюзий, никакой жалости. «Помни, кто ты, и не воображай о себе чересчур многого» – урок, который она ежедневно повторяет, прежде чем идти на работу.
Во всем этом есть некая гордость, ибо Джайна не хочет себя обманывать, но есть и нечто более… болезненное? И заодно – своего рода перестраховка. Никто уже не сможет ранить ее сильнее, чем она ранила сама себя.
Но это никоим образом не означает, что Джайне не с кем спать.
Вероятно, вокруг нее крутятся несколько мужчин, которые благодаря ей чувствуют себя лучше, поскольку переспали с уродиной. Те, кого возбуждает уродство, и те, кто верит, будто уродливые женщины обладают невероятными эротическими талантами, поскольку им чем-то приходится компенсировать отсутствие красоты. И наконец самые худшие, то есть мужчины, которые любят причинять боль – не физическую, но более утонченную, душевную. Внешне они с ней нежны, говоря, что шрамы ничего не значат, но постоянно возвращаются к этой теме, расспрашивая, откуда те взялись, было ли больно и больно ли сейчас, водят пальцами по изувеченным щекам и гладят их, бередя тем самым раны, хотя и делают вид, будто хотят их исцелить.
Ту частицу человеческого тепла, в которой нуждается каждый, Джайне приходится вылавливать среди садистских извращений и болезненных восторгов.
Мужчины обманывают ее более или менее сознательно, а она позволяет себя обманывать, считая при этом, что ее защищает само знание их мотивов (которые она наверняка должна понимать). Но это неправда – ее ничто не защищает. Даже если ей и известно, какое значение на самом деле имеют все эти сладкие слова и нежные жесты – что с того, если она быстро впадает от них в зависимость?
Теллис стояла посреди спальни, глядя на мертвую женщину. Времени оставалось все меньше.
Насколько далеко все зашло? Поскольку Джайна повесила зеркало в спальне, она видела в нем не только себя, но и себя в обществе других – свое собственное уродство на фоне красоты мужчин, которых к себе приглашала. В том мог заключаться источник очередных мучений, которые Джайна с удовольствием себе причиняла. Смотрела в зеркало во время любовных забав? А может…. может…
«Представь себе, как бы ты поступила на ее месте. Ты ведь тоже уродлива, хотя твое уродство – от старости, а не от увечий».
– Махамени, иди к входной двери и проверь, не возился ли кто-нибудь с замком, – рассеянно бросила она, глядя на стену, где когда-то находилось зеркало. – Нам нужно знать, как убийца проник внутрь.
Едва тот вышел, Теллис метнулась к стене. Она оказалась права – на высоте постели поблескивал круглый глазок вирофотографического аппарата.
Висевшие под потолком вентиляторы медленно вращались, перемешивая воздух. Тени их лопастей скользили по лицам работников, падали на столы, оттуда на пол, а затем, бесформенные и дрожащие, вползали на стены. Склонившаяся над переводом Каира слышала топот ног старших сотрудников, которые бегали туда-сюда с текстами, приглушенные разговоры (преобладала тема уничтоженной птицы и отсутствия Джайны Наруми) и треск трансляторов, а дальше, где-то на фоне, равномерный шорох движущихся лестниц.
Зависшие над клавиатурой руки замерли, и на них упала тень вентилятора. Дуновение воздуха взъерошило волосы Каиры, кто-то тихо вскрикнул, когда сквозняк сбросил на пол стопку листов – она не подняла головы, но слышала, как они падают; шелестящий звук невозможно было спутать ни с чем другим. Несмотря на ветер, стояла невыносимая жара; девушка чувствовала, как струйка пота стекает между лопаток, щекоча спину. В сухом воздухе пахло нагретым металлом и чем-то пыльным, вызывая мысли о глубоких темных старых колодцах, в которых давно не было ни капли воды.
Вода. Каира провела распухшим языком по пересохшим губам. «Нужно чего-нибудь выпить», – подумала она, но вместо того, чтобы встать и пойти в буфет, продолжала переводить.
Усталость вонзалась в череп, будто клин. Именно так она себя чувствовала – словно кто-то воткнул ей в мозг кол, от которого по всему телу расходится изнеможение, от переносицы и ниже, к животу, вздымаясь ленивыми волнами. От оживлявшей ее утром энергии не осталось и следа, и теперь вспотевшая девушка охотнее всего легла бы в постель, под холодную простыню. Хотя вряд ли она сумела бы заснуть – ее разум работал будто испорченная машина, раз за разом высвечивая одни и те же образы, возвращаясь к одним и тем же воспоминаниям.
Одетая в черное фигура возле кровати, блеск ножа, умирающая с перерезанным горлом Джайна. Кровь, ее запах, ее цвет, маслянистая гладкость красного на белой коже. Звон разбитого зеркала. Образы, звуки, ощущения – словно горсть не подходящих друг к другу кубиков. Она не могла остановиться – взбунтовавшийся разум кружил вокруг воспоминания с упрямством облаивающей ежа собаки. Каира усмехнулась – настоящего ежа она никогда не видела.
И снова – блеск ножа, умирающая в растущей луже крови Джайна, звон разбитого зеркала. Между этими сценами простиралась темнота. Кто убил убийцу, кто расшиб ему голову о зеркало? Она или Финнен?
Каира все больше утверждалась во мнении, что это был Финнен.
Во всем этом должен быть какой-то смысл, и девушка пыталась его найти. Увлеченные книгой люди анализируют ее, стараясь добраться до источника необычности, но в конце концов остаются наедине с горстью черных буковок на белом фоне, со словами, которые с каждым прочтением становятся все более пустыми, ибо сущность книги куда-то пропадает. Точно также и Каира разложила воспоминания о прошлой ночи на ничего не значащие составляющие.
Запах крови, ее цвет, ослепительно-красный, блестящий в сиянии светлячков. Мгновение, когда голова убийцы ударилась о зеркало. В самом ли деле она увидела удивление в отражении его глаз, или ей только почудилось?
В этом она не была уверена, хотя еще несколько часов назад могла бы вспомнить, а потом вызвать в памяти и другие подробности, пока не восстановила бы события прошлой ночи, сложив воедино кусочки головоломки. По крайней мере, так ей казалось, поскольку теперь у нее создавалось впечатление, будто самое важное утекает между пальцев, словно вода, с каждой секундой бледнея и отдаляясь, пока она наконец не перестала верить, что оно вообще существовало.
Отодвинув транслятор, она распрямила спину. Болели все мышцы, и все еще хотелось пить.
– Схожу на минуту в буфет и вернусь, – сказала она в пространство, не обращаясь ни к кому конкретно.
Она прошла мимо молодого мужчины, работавшего за одним из столов. Вернее, он лишь делал вид, что работает, а на самом деле, едва она встала, сразу же начал на нее таращиться. Более того, она помнила, что тот же самый парень уже несколько раз следил за ней взглядом. Иногда он говорил «привет», но не более того, даже ни разу не представился.
Робкий ухажер? В данный момент у Каиры не было никакого желания об этом задумываться.
Выпив в буфете кофе, она вернулась на восьмой этаж и, остановившись перед дверью зала 9С, замешкалась. Кроме нее, в холле были только две женщины, спрятавшиеся за кадкой и листьями большого куста зимороста. Каира слышала их приглушенные голоса – они говорили о сестрах Диа, которых в наказание выгнали с работы, но, поскольку их дед потянул за нужные ниточки, им ничего больше не угрожало.
Каира затаила дыхание, ожидая, когда женщины упомянут о четвертой, участвовавшей в краже птицы. Однако они ничего о ней не говорили, и девушка сделала вывод, что тройняшки взяли всю вину на себя. Ей следовало ощутить благодарность, но у нее это никак не получалось. Она знала, что для сестер Диа это лишь небольшая любезность, примерно как открыть дверь кому-то, кто несет слишком много пакетов и не может справиться сам. Сестры не выдали ее, так как ничего бы от этого не приобрели, но в противном случае не колебались бы ни единого мгновения.