– Иди уже.
Прикрыв глаза, он дождался, пока девушка уйдет. Лишь когда смолкли ее шаги, за его спиной снова раздался тихий насмешливый голос:
– Вот видишь – даже твоя не слишком умная сестрица понимает, что с тобой что-то не так. Так ты позволишь тебе помочь, или нет?
– Мне начать с того, что сунуть голову в фонтан? – буркнул Нирадж.
– Нет, – на этот раз голос будто посерьезнел. – Для начала ты должен вспомнить, что делал в те несколько часов, которые куда-то у тебя подевались.
Каира спала, свернувшись на незастланной постели. И ей снились сны.
Сны ее всегда полны были насилия и хаоса. Люди умирали и убивали друг друга на фоне красной крови и оранжевого пламени, а потом посреди красного и оранжевого оказывалась Каира, бравшая хаос в свои руки. Насилие оставалось насилием, но теперь более… направленным, несшим вместе с кровью и огнем очищение.
– Каира? Каира!
Кто-то тряхнул ее за плечо, и она вскочила, еще до конца не проснувшись, вся в поту. Сцены из сновидения уже начинали расплываться.
– Тебе снился кошмар, – сказал Дими.
– Не кошмар, – возразила она. Она не помнила, что ей снилось, но знала, что это не кошмар.
Дими крепче прижал ее к себе.
– Это не был кошмар, – она отпрянула. – В самом деле. Ничего со мной не случилось.
– Извини, – пробормотал парень. – Ты выглядела так… в общем, будто тебе снилось что-то плохое. – Он отбросил с ее лба прядь мокрых от пота волос. – Ты ведь знаешь, что можешь мне обо всем рассказать? Если что-то тебя мучает…
– Ничего меня не мучает, – инстинктивно возразила она.
Дими все еще гладил ее по лицу. Каира знала, что он просто хочет ее успокоить, но ее вдруг охватило внезапное возбуждение. Она привлекла парня к себе и поцеловала, ощутив его удивление, характерное напряжение мышц, свидетельствовавшее о растерянности. А потом он поддался ее ласкам.
Каира сама не вполне понимала, что делает, но находила этому объяснение: может, она не особо разбиралась в любовных нюансах и не была опытной соблазнительницей, но у нее имелась определенная власть над мужчинами. Именно сейчас, с задорной улыбкой снимая с Дими одежду, она осознала это в полной мере.
Даниэль Панталекис послюнил кончик грифеля и записал:
«Наблюдение первое: при переносе предметов из более разрушенного мира в менее разрушенный они будут стареть медленнее.
Наблюдение второе: если поступить наоборот и перенести предметы из менее разрушенного мира в более разрушенный, они будут стареть быстрее.
Наблюдение третье: если человек перейдет из менее разрушенного мира в более разрушенный, он быстрее умрет.
Наблюдение четвертое: по логике следовало бы ожидать, что люди будут массово переходить в наименее разрушенные миры, где еще работает отопление, а еда не испорчена, но это вовсе не так.
Вывод: если представить себе все эти миры как своего рода лестницу, где наиболее разрушенные миры находятся внизу, а наименее – наверху, получается, что здешние люди могут идти только вниз. То есть они могут спуститься ниже, а потом вернуться на ступеньку, откуда стартовали, но не могут подняться выше.
Так следует из моих наблюдений».
Он критическим взглядом окинул написанное. Выглядело неплохо, особенно последняя фраза.
«Из моих наблюдений также следует, – дописал он, тщательно выводя буквы, – что когда люди спускаются вниз, они поступают так исключительно для того, чтобы быстрее умереть.
Насчет умирания проблем нет – я прекрасно знаю, где и от чего умирают здесь люди. Проблема в том, что я не имею ни малейшего понятия, откуда все эти люди берутся, поскольку не помню, чтобы хоть раз видел тут ребенка.
И еще одно – я полагаю, что невидимка, который меня преследовал (пишу в прошедшем времени, ибо он, к счастью, похоже, окончательно отказался от своей затеи) был вообще не отсюда – имеются в виду все эти в той или иной мере разрушенные миры. Здесь даже внешне полностью здоровые люди быстро устают, а он – нет.
Вывод: прежде я ошибался, и где-то здесь есть еще один мир, наименее разрушенный из всех или вообще невредимый.
И теперь у меня проблема. С одной стороны, мне очень хотелось бы туда попасть, а с другой – я слегка боюсь. Что, если там есть и другие такие же невидимки?»
Панталекис прикусил кончик грифеля. Мучившая его уже несколько дней дилемма оставалась неразрешенной.
Вдоль всего туалета тянулся умывальник, в котором по узкому, слегка наклонному желобу текла холодная вода. Все вместе, вероятно, должно было вызывать ассоциации с горным ручьем – отсюда нарисованные на дне рыбы и стенная мозаика с изображением скал и леса. В туалете ощущался легкий запах, вызывавший в мыслях холодные тенистые места, влажную почву и гниющую растительность.
Теллис любила представлять, что именно так пахнет лес, и ей не мешало даже то, что сквозь этот аромат пробивалась едва заметная вонь дезинфицирующих средств. Она положила руки на дно умывальника, наслаждаясь холодом омывавшей запястья воды, и закрыла глаза.
Кто-то остановился за ее спиной, и она, даже не поворачивая головы, поняла, кто.
– Это женский туалет, Махамени.
– Гм?
Один из многих недостатков Махамени заключался в том, что он не понимал намеков, даже самых явных. Теллис давно пора было к этому привыкнуть, но она все равно ощутила легкое раздражение.
– Тебе не стоит сюда заходить.
– Тут все равно никого больше нет, а ты моешь руки, а не сидишь на толчке.
Она сжала губы, сдерживая рвущиеся наружу слова. Вынув руки из воды, вытерла их полотенцем, уже влажным и сероватым. Туалет был оригинально обустроен, но уборку в нем делали нечасто.
Махамени смотрел на нее, как всегда слегка сгорбившись, одновременно с надеждой и страхом, словно пес, который не знает, чего ждать – пинка или вкусной косточки. В такие моменты Теллис почти видела несмело помахивающий за его спиной хвост.
– Не слишком культурно насчет толчка, да? Мне не стоит употреблять такие слова?
Теллис пожала плечами.
– Употребляй, какие хочешь.
– Мне хочется быть культурным, – настаивал Махамени. – Как ты. Ты самая лучшая.
– И ты пришел сюда, чтобы мне это сообщить?
Он усердно кивнул, явно не замечая сарказма.
– Ага. И еще я хочу тебе сказать – ты не виновата в том, что дело закрыли. Если бы тебе дали больше времени, ты наверняка нашла бы убийцу.
– Убийц, – поправила Теллис. – Их было двое, парень и девушка, помнишь?
– Знаю, – на этот раз в голосе Махамени прозвучала легкая обида. – Я просто о том, что, если бы у тебя было время, ты нашла бы тех двоих.
– Потому что я самая лучшая?
– Потому что ты самая лучшая, – он обнажил пожелтевшие зубы. – А те, наверху – те еще сукины дети, прошу прощения за мой некультурный язык.
Теллис горько улыбнулась в ответ. Если бы все было столь просто, как он себе представлял…
– Спасибо, – ответила она, на этот раз стараясь, чтобы в ее голосе не слышалось сарказма. Махамени был уродлив и не слишком умен, но верно служил, а она не могла позволить себе пренебречь подобной чертой у коллеги. По крайней мене, не в той ситуации, в которой оказалась.
Улыбка его стала шире, демонстрируя еще больше зубов, которые она предпочла бы не видеть.
– Тогда, может, пойдем вместе выпьем?
Она рассмеялась. Сравнивать сержанта Махамени со всеми интеллигентными, веселыми и образованными мужчинами, которые когда-то приглашали ее на танцы или выпить… нет, это было уже чересчур. Если бы она не рассмеялась, ей, скорее всего, пришлось бы расплакаться.
– Извини, – сказала она, продолжая хихикать. – Я не над тобой. Просто ты меня удивил, только и всего.
Иногда за столь мелкую ложь можно купить очень многое.
– Ну так как? Идем?
Его настойчивость воистину впечатляла. С другой стороны, дело скорее было не столько в настойчивости, сколько попросту в отсутствии чутья.
Она вздохнула. Махамени терпеливо ждал.
Проклятье, а почему бы, собственно, и нет? Почему бы не выпить с ним вина? Или пива – он наверняка предпочитает пиво. Неважно.
Альтернатива была одна – сидеть в одиночестве дома и таращиться в стену, а это она уже проделывала вчера. И позавчера, а также много дней до этого.
Вряд ли Махамени был подходящим партнером для интеллигентной беседы, но, по крайней мере, у него имелись уши, и он мог ее выслушать.
– Идем, – бросила она подчеркнуто небрежно, пытаясь скрыть, сколь многого ей стоило это решение. Раз уж она согласилась, не следовало давать ему понять, что его общество ее позорит. Если уж что-то делать – то сразу и без полумер, даже если это полнейшая глупость.
А потом она подумала, что если собирается пить в обществе сержанта Махамени и жаловаться ему на жизнь, то ей придется тщательно следить за своими словами.
Лежа на крыше здания высотой в несколько этажей, Панталекис смотрел, как из зала, который он привык называть «музеем», выходит вооруженный мужчина.
Остановившись, незнакомец поправил на плече ремень чего-то напоминавшего старомодное ружье, затем откинул полы пальто и бросил взгляд на рукоятки двух заткнутых за пояс пистолетов. На его губах появилась волчья усмешка.
Даниэль затаил дыхание – он знал, зачем сюда явился этот человек, и уже встречал таких, но впервые увидел в этом мире огнестрельное оружие.
Незнакомец был молод и коренаст, с длинными руками, плоским монголоидным лицом и странной растрепанной бородкой цвета львиной шкуры, никак к этому лицу не подходившей. Он огляделся, и Панталекис инстинктивно отполз от края крыши.
Неуклюже поднявшись, Даниэль помассировал онемевшие конечности. В животе чувствовалась тупая холодная боль, будто кто-то превратил его почки в ледышки. Он закашлялся, подумав, что, возможно, лежать на крыше, даже на нескольких одеялах, было не самой лучшей идеей. С другой стороны, крыша была идеальным наблюдательным пунктом, а вокруг «музея» всегда крутилось много народа.