– Ну, иди сюда, малышка, – бормотал он сквозь зубы. – Я знаю, что ты там… иди сюда, иди… от тебя будет польза, много пользы… Не разбилась же ты, малышка? Вряд ли, ты не стеклянная…
Когда его пальцы коснулись пластиковой оболочки, он мысленно произнес короткую молитву. Сунув руку глубже, сжал кулак. У него возникло искушение взять ампулу в зубы, раскусить и хотя бы на мгновение ощутить в горле влагу. Каково на вкус обезболивающее средство? Когда-то он пил растворенные в воде витамины, и вкус казался ему отвратительным, но сейчас целовал бы руки любому, кто дал бы ему подобный напиток.
Если он проглотит жидкость – подействует ли она так же, как при инъекции?
«Скорее всего нет», – подсказал голос разума, чье мнение перевесило. Главное – заглушить боль, а потом уже можно думать и о жажде.
Дрожащими руками вставив ампулу в инжектор, Даниэль приложил его к правому бедру и надавил на поршень. Вскоре по телу разлилось тепло – не пылавший до этого жар, а просто приятное тепло. Красные волны успокоились и разгладились. Боль оставалась, но как будто скрытая под поверхностью. Все размывалось, отдалялось, теряло какое-либо значение.
Только теперь Даниэль почувствовал, насколько устал. Ему хотелось лишь свернуться в клубок посреди этого мягкого тепла и спать, спать…
Засыпая, он думал о дожде.
И дождь пришел.
Услышав шум, Даниэль открыл глаза. Уверенный, что продолжает спать и видеть сон, протянул руки в сторону лившихся через пролом в стене струй, но те были слишком далеко, и он сумел лишь смочить кончики пальцев, с которых тщательно слизал влагу, не заботясь о том, что вместе с ней слизывает и грязь.
– Ближе, – прохрипел он, обращаясь ливню. – Ближе.
Ветер усилился, дождь теперь хлестал как из ведра.
– Еще немного, – с надеждой повторил Даниэль. Желудок судорожно сжался в ожидании воды, глаза лихорадочно блестели. Слышать дождь так близко и не иметь возможности напиться – сущая пытка. – Ближе…
Вытянув сложенные вместе ладони, он с трудом заставил их не дрожать, чувствуя, как о кожу ударяются тяжелые капли, и борясь с желанием немедленно поднести руки ко рту.
Однако он выдержал, дождавшись, когда ладони наполнятся водой, и лишь тогда…
Движение оказалось слишком быстрым и резким. Собранная вода пролилась, и Даниэль вскрикнул, словно от боли, а затем в отчаянии начал сосать влажные пальцы.
«Еще раз, – подумал он. – Медленнее. Я справлюсь. Я должен».
Во второй раз ему удалось донести до рта глоток дождевой воды. Потом в третий. На четвертый раз вода снова пролилась, но он уже чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы его не слишком это взволновало. Он знал, что на пятый раз дела у него пойдут лучше. Так оно и оказалось – он пил, пока не почувствовал боль в желудке, что слегка его напугало, и он решил подождать, пока организм немного успокоится. Он весь дрожал – со стороны пролома несло влажным холодом, а рубашка Даниэля промокла насквозь.
– Хватит уже этого дождя, – проворчал он, все еще не вполне понимая, явь это или сон. Не сомневался он только в одном – действие обезболивающего заканчивалось, а еще одной ампулы у него не было. – Пора бы уже кому-то придти мне на помощь.
Он уцепился за эту мысль, вызывая в воображении озабоченные лица врачей в белых халатах, укол в руку и наконец успокаивающие слова: «Все будет хорошо, слава богу, нам удалось вас найти, сейчас мы заберем вас домой. Ни о чем не беспокойтесь». А потом – стерильный холод больничной палаты, койка с накрахмаленной постелью, игла капельницы, а также подвешенная на растяжке его собственная собранная по кусочкам нога. Безвкусная еда и постепенное выздоровление под ежедневные вопросы молодых улыбчивых медсестер: «Как себя чувствуете, господин Панталекис? Лучше? Могу я вам чем-нибудь помочь?» Все это он видел в мельчайших подробностях, вместе с тем отдавая себе отчет в том, что картина не слишком реальна. Единственным уцелевшим членом команды «Оптимиста» был Жак, который, скорее всего, сейчас на полном ходу мчался в сторону Кербероса, уверенный, что Даниэль тоже погиб.
По мере того, как усиливалась боль, картины становились все менее приятными. Вместо девушки в чепчике медсестры над его койкой склонялась Катерина, и когда она шевелила губами, из ее рта струилась кровь. Рядом стоял Ивен, возясь с капельницей старческими, изуродованными артритом и испещренными коричневыми пятнами руками, и говорил, улыбаясь, будто Безумный Шляпник: «Не беспокойся, скоро уже не будет больно, обещаю».
Вернулась красная волна, а вместе с ней лихорадка. Даниэль с трудом осознал, что, во-первых, дождь прекратился, а во-вторых, в зале появились люди.
Их было трое – темнокожая женщина и двое белых мужчин. Младший держал в руках нечто похожее на ржавый меч. При виде раненого они остановились и о чем-то посовещались, после чего подошли ближе.
Даниэль, который только теперь их заметил, протянул руки и пробормотал просьбу о помощи. Перед его глазами все расплывалось, но он видел, что у всех троих постаревшие измученные лица, а одежда напоминает грязные лохмотья. Большего контраста с воображаемыми врачами в белых халатах вряд ли можно было ожидать.
Младший мужчина приставил к его шее острие меча. Женщина присела рядом, погладила его по волосам и что-то произнесла мягким, успокаивающим голосом.
Даниэль не знал ее языка, но без труда понял.
«Мы сделаем все быстро и безболезненно, – обещала она. – Мы избавим тебя от страданий».
Он закричал, вытаращив глаза, и оттолкнул рукой клинок. Тот был настолько ржавым, что Даниэль даже не поранился. И они еще собирались его этим убить? Из жалости?
Мужчина отпрянул, удивленно и как будто слегка обиженно. Женщина что-то ему сказала. Речь ее звучала словно шум падающих на металлический поднос камешков – быстрые, короткие и звонкие слова. Мужчина с сомнением качал головой. Он был против, а она его убеждала. Третий, самый старший, стоял в стороне, явно не собираясь вмешиваться.
Весь дрожа, Даниэль приподнялся на локтях. Он чувствовал, что в любой момент может потерять сознание, и тогда станет слишком поздно.
– Пожалуйста… – прошептал он. – Я выживу… Только освободите меня отсюда, умоляю, дайте мне шанс… Я не доставлю вам никаких хлопот.
Он схватил темнокожую за рукав, вцепившись в нее словно ребенок, и продолжал умолять, понятия не имея, есть ли в том вообще смысл. Может, и не было, поскольку она не знала его языка, но все же нетрудно было догадаться, о чем он просит.
Женщина растерянно смотрела на него. Наконец приняв решение, мягко высвободила рукав из его слабнущих пальцев, а другой рукой отстранила мужчину с мечом. Тот неохотно поморщился, но возражать не стал.
Поняв, что победил, Даниэль провалился во тьму, чувствуя, как его переполняет любовь к темнокожей женщине, имени которой он не знал.
– Кейр тоже? – Финнен сел на скамейку возле памятника Айлену, поставив у ног корзину с замороженными фруктами, овощами и мидиями. В небе собирались тучи, но он рассчитывал, что успеет вернуться домой, прежде чем начнется дождь.
– Тоже, – кивнул рыжеволосый Дими. Он присел рядом, но тут же встал. Сунув руки в карманы, вытащил их обратно и начал разглядывать, затем прошелся на несколько шагов туда-сюда. Обычно его чрезмерная возбудимость казалась забавной, вызывая ассоциации с неспособным усидеть на месте ребенком, но сегодня в поведении Дими не было ничего от радостной детской непосредственности. Взгляд его круглых голубых глаз был полон муки, и казалось, будто он в чем-то обвиняет Финнена. – Кейр, самый способный из всех нас! Почему, Финнен, скажи мне? – Тот молчал, не зная, что ответить. – Почему не я? Я дитя Эквилибриума, мои способности столь раздроблены, что у меня на самом деле талант ко всему и ни к чему. Так почему же не я?
«Очередной приступ чувства вины после Скачка, – устало подумал Финнен. – Совсем как у Каиры».
– Дими, хватит, – тихо сказал он. – Это ничем не поможет.
Он мог бы добавить, что парню стоило бы радоваться жизни, но не стал.
– Что теперь с нами будет? – спросил Дими, покачиваясь на пятках. Он снова сунул руки в карманы и втянул голову в плечи, словно от холода. – Ну, знаешь, с нашими встречами, и вообще…
На этот вопрос Финнен ответ знал. До Скачка их было восемь – все молодые, все в той или иной степени наделенные артистическими талантами. Они вместе пили, спорили до самого утра и хвастались любовными завоеваниями, поддерживали друг друга и дружили. Теперь четверых не стало – их забрал Скачок, и Финнен знал, что их неформальная группа не выдержит такого удара. Конец вечерам за вином, конец совместным походам на Рынок и шуткам над экспертом Омари. Каждому предстояло пойти своим путем – ибо если бы они и дальше держались вместе, им ежедневно пришлось бы сталкиваться с чрезмерным количеством воспоминаний. И тем не менее, он ответил:
– Не знаю.
Дими перестал покачиваться и крепко сжал губы. Он отвернулся, сгорбившись, и у него задрожали плечи.
«Он никогда не умел справляться с горем», – подумал Финнен, вспоминая постоянно улыбающегося Дими, который всех любил и хотел, чтобы все любили его. А потом вдруг сообразил, что, возможно, все было как раз наоборот – может, именно Дими единственный из всех справился со своим горем. Выплакать боль – разве это не самый лучший способ? Пусть даже и выглядящий по-детски?
Встав, он похлопал плачущего Дими по спине, надеясь, что этим жестом придает тому бодрости, и подумав, что утешать женщин у него получается намного лучше.
Дими утер глаза рукавом и шмыгнул носом, а затем взглянул на памятник самому знаменитому в истории Лунаполиса изобретателю, стоявшему с вытянутой рукой под темным грозовым небом.
– Помнишь, как мы спорили насчет Айлена? Кто был прав, он или Торамея? А ты не мог решить, кого поддержать – мол, и тот был во многом прав, и этот. И в итоге…
– В итоге под конец обе спорящие стороны одинаково меня невзлюбили. Помню, Дими.