– Да. У него были шикарные похороны. Зрелища такого рода и демонстрация печали в крови у старой леди.
– Конечно, – согласился Пардо. – Минстербридж должен был быть впечатлен тем, что покойный Джон Лакланд так же величествен, как живой, и нужно было показать значимость его вдовы. Что затем случилось с детьми?
– Дженни закончила школу за год до смерти деда. Кэрол все еще училась в монастырской школе к северу от Лондона, но ее вернули домой для присутствия на похоронах, и к учебе она не вернулась.
– А завещание Джона Лакланда? – поинтересовался суперинтендант, который больше не мог сдерживаться. – Полагаю, бабушка осталась единственным опекуном девушек?
– Я подхожу к этому, – ответил мистер Ренни. – Одно мгновение, – он встал и прошел в маленькую комнатку за коридором.
Глава 8. Я, Джон Лакланд…
Нет у меня наследника, кроме тебя
И все же не тебя, ведь своенравный дух
Влечет тебя прочь от моей любви.
Томас Деккер «Праздник башмачника»
Само завещание хранилось в офисе. Однако специально для полиции мистер Ренни приготовил его краткое содержание, чтобы не полагаться только лишь на свою память.
Он вернулся с бумагой в руках, сел и поделился подробностями, которые жаждал услышать суперинтендант. Они оказались малочисленны, но ценны, как и предполагал инспектор Пардо. Джон Лакланд изложил свою последнюю волю просто и ясно.
– Ему не нравились сложности и уточнения, – пояснил мистер Ренни и со вздохом добавил: – Боюсь, он не ценил тонкости юридической науки. Однако его деловая хватка и склонность к прямоте не позволили ему допустить ошибок.
Пардо улыбнулся.
– Отойдя от дел, он полностью продал всю свою долю в бизнесе, – продолжил мистер Ренни. – Так же и с завещанием: оно полностью лишено изменений или дополнений. Оно сразу же было написано в окончательном варианте. Все его наследство переходило к вдове, которая должна была жить на доход от основного капитала. После его смерти примерно семь лет назад и до сих пор она распоряжалась процентами от суммы в 435.000 фунтов. Да, очень приличные деньги, – добавил Ренни, увидев выражение инспектора, – даже несмотря на низкий процент, она ежегодно получала около 16.000 фунтов. Как я уже говорил, доход доставался только миссис Лакланд. Но она не могла контролировать сам капитал – он должен был перейти внучкам, мисс Херншоу и мисс Квентин. В конечном итоге, после смерти миссис Лакланд, они должны стать наследницами, но с соблюдением двух условий…
Адвокат сделал паузу, интригуя слушателей.
– И в чем же условия? – спросил Пардо.
– Они не должны выходить замуж без согласия миссис Лакланд. А также они не должны устраиваться на работу без ее согласия.
– Было ли установлено ограничение по времени для опекунства? – поинтересовался Пардо. – Я имею в виду, могут ли девушки по достижению определенного возраста получить свободу действовать по своему усмотрению, не рискуя потерять наследство?
– Нет. Это условие распространяется на весь срок жизни миссис Лакланд.
– Ну и ну! Что за человек! – воскликнул суперинтендант Литтлджон. – Это гарантирует убийство… – здесь он остановился, чтобы не сказать лишнего.
– Так что, фактически, бабушка держала девушек под контролем, – заключил Пардо.
– Ну, да, – признал мистер Ренни. – То есть их деятельность ограничивалась желаниями миссис Лакланд.
– А их доход в течении жизни миссис Лакланд? Им полагались какие-либо выплаты?
– Боюсь, что нет. Джон Лакланд переложил заботу о них на миссис Лакланд. Возражать было бесполезно. Он настроился на то, чтобы у внучек не было «ненадлежащей свободы».
– И далеко ли заходила миссис Лакланд?
– Боюсь, что да. Но всем руководила она, а не я, так что не могу сказать наверняка. Несколько раз она упоминала, что выдает им «карманные деньги». Думаю, что сумма зависела только от ее настроения.
– Ясно, – Пардо какое-то время обдумывал следующий вопрос. – Мисс Херншоу и мисс Квентин получили бы по двести тысяч фунтов после смерти старушки, если бы при ее жизни не шли ей наперекор, что касается брака и места работы. Я хотел бы знать, были ли девушкам известны условия завещания? Суперинтендант считает, что это не так.
Мистер Ренни покачал головой.
– Они не знали. Их дедушка особенно подчеркнул, что им не следует сообщать, что они будут выгодоприобретателями. Думаю, что Джон Лакланд хотел, чтобы, не зная всего, внучки считали себя полностью зависимыми от доброты миссис Лакланд. Он и сам вводил их в заблуждение. Когда он умер, они были еще детьми, и крайне маловероятно, чтобы при его жизни они смогли услышать хоть что-то о завещании. Нет, он хотел, чтобы они ничего не знали, пока не умрет миссис Лакланд.
– Значит, он предпочел жить или умирать, обманув их?
– Я не защищаю его мораль, – немного покраснел мистер Ренни. – Моральная сторона вопроса не имеет ко мне никакого отношения. Факт остается фактом: старик считал, что его внучки будут более послушны, если не будут знать, что в итоге получат независимость.
– И никто из девушек не пытался выяснить этот вопрос? – прямо спросил инспектор.
– Сложно сказать, инспектор, – промямлил мистер Ренни. Он казался немного подавленным.
– Ох, бросьте, – небрежно ответил инспектор, – вы же не хотите сказать, что в данных обстоятельствах девочки могли вырасти, никогда не обсуждая собственное будущее? Они ведь были достаточно взрослыми, чтобы понимать: их дедушка был очень богатым человеком.
– Да, конечно, они знали это, – в голосе адвоката появился оттенок возмущения. – Но, инспектор, я не могу ничего вспомнить о характере разговоров. Могу вас заверить, при мне мисс Квентин никогда не упоминала о собственных ожиданиях от будущего, а мисс Херншоу только раз затронула эту тему.
– Это уже кое-что. Когда и что сказала мисс Херншоу?
– Это было около года назад, – неохотно ответил юрист. – Я был у них в саду с обеими девушками, и мисс Кэрол пошутила насчет составления ее завещания. Беседа была несерьезной. Я заметил, что мисс Дженни притихла, а через минуту она обернулась ко мне и спросила о их положении в будущем. Вот и все.
– Понятно, – Пардо казался незаинтересованным. – Вы можете точно вспомнить ее слова?
– Это сложно, – ответил мистер Ренни. Он задумался, – Думаю, она спросила так: «Кстати, о завещаниях, вы знаете, что нас ждет после смерти бабушки?». Это был довольно прямой вопрос, но Дженни всегда была такой. Я ответил, что ей не стоит беспокоиться, ведь что-то в нем написано. Это было все, что я мог сказать.
– Спасибо. То, что вы рассказали, может быть полезно. Нет, – добавил он, заметив выражение лица адвоката, – это не помогло мне составить мнения о самой мисс Дженни, но зато дало представление о том, в какой степени девушки не знали содержание завещания. А как отреагировала мисс Кэрол?
– Думаю, она была удивлена. Затем рассмеялась и сказала, что ожидала, будто их будут кормить вороны.[10] Но она не стала давить на меня, чтобы получить информацию, которую я не мог дать.
– Конечно, – рассеянно ответил Пардо. Его следующие слова касались другого вопроса. – Вернемся к личной собственности миссис Лакланд. Насколько я понял, у нее был собственный капитал, ведь она хотела увидеться с вами по поводу своего завещания, а значит, у нее были деньги.
– Да, – подтвердил мистер Ренни. – У нее было от пятнадцати до шестнадцати тысяч фунтов. Она могла ими распоряжаться по собственному усмотрению. И это давало ей власть, – со вздохом добавил адвокат.
– Она часто меняла завещание? – спросил Пардо.
– Она переписывала его пять раз. К сожалению, она часто говорила о том, что собирается изменить завещание, не уточняя разницы между собственными средствами и доходом от имущества покойного мужа. Это могло путать тех, с кем она говорила.
– Точно. Вы можете вспомнить основные условия разных версий завещания?
– Несколько лет назад миссис Лакланд написала завещание, согласно которому вся ее собственность должна была перейти Дженни – по крайней мере, в то время та считалась ее любимой внучкой. Но вскоре она написала новое завещание, распределив деньги между двумя девушками, а также оставив около тысячи фунтов своей компаньонке, мисс Буллен. Последующие изменения либо оставляли всю сумму кому-то одному, либо распределяли ее между тремя, и сопровождались угрозами завещать все какому-либо благотворительному заведению. Впрочем, до последнего никогда не доходило.
Суперинтендант Литтлджон насторожился.
– И каковы же условия последнего завещания, сэр? – спросил он. – Я имею в виду завещание, действующее на момент смерти миссис Лакланд.
– Оно более или менее соответствует второму завещанию, за исключением того, что теперь мисс Буллен получает 750 фунтов, а также в нем предусмотрены небольшие выплаты слугам, прослужившим не менее семи лет на момент смерти миссис Лакланд – а это исключает всех, кроме дворецкого и поварихи, остаток же суммы распределялся поровну между Дженни и Кэрол – по семь тысяч каждой.
– Мистер Ренни, есть ли у вас представления о намерениях миссис Лакланд в отношении нового завещания, которое она собиралась составить на этой неделе? – вставил инспектор.
– Да, – быстро ответил юрист. – То есть я знаю, о чем она говорила, когда я навещал ее почти три недели назад. Ей тогда было намного лучше, но она еще не спускалась в гостиную. Тогда она как всегда уверенно заявила, что смогла «взглянуть на мир, как он есть», и намерена вычеркнуть из завещания всех домашних, сделав единственным наследником доктора Фейфула.
Мистер Ренни не смог добиться ожидаемого им переполоха.
– Вы были удивлены ее решением? – спросил Пардо.
– Да. Хотя нужно признаться, я должен был привыкнуть, что капризы миссис Лакланд могут в любой момент обернуться самым неожиданным образом. Не то, чтобы я был изумлен тем, что миссис Лакланд захотела учесть способности и услуги доктора по восстановлению ее здоровья, или тем, что по новому завещанию Дженни и Кэрол не должны были ничего получить – ведь миссис Лакланд знала, что после ее смерти они унаследуют имущество ее мужа. Но меня поразило то, что она пожелала оставить все доктору, совсем ничего не оставив компаньонке. Ведь несмотря на всю жесткость и капризность миссис Лакланд, я считал ее справедливой женщиной.