Спустя десять минут раздается крик Келли.
Тара подскакивает, прекрасно понимая, что по какой бы причине она ни кричала, это связанно со мной. Я спрыгиваю с кровати и обрушиваю на нее лампу, подобно молотку. Марисоль замирает в шоке, наблюдая, как Тара падает на пол, словно мешок, набитый кирпичами. Я выбегаю за дверь до того, как Келли успевает добраться до моей комнаты. Весь дом теперь поднят на ноги. Еще одна драка с Келли. Кто окажется ее жертвой на этот раз? Не я. Не сегодня.
Я мчусь вниз по лестнице. Келли прямо за моей спиной, от нее несет отбеливателем, которым я залила ее кровать. Она быстрая, намного быстрее Тары, но я опережаю ее как минимум на пять шагов. Этого достаточно, чтобы добежать до кухни, схватиться за ручку ковша и выплеснуть кипящую воду ей в лицо. Каждая капелька воздуха, находившаяся в ее теле, вырывается из нее с криком. Это напоминает мне о маме Алиссы в ту ночь, когда она зашла в наш дом. Боль. Именно это она тогда ощущала, физическую боль. Келли сейчас орала, как и она.
Моя рука нерешительно тянется к ящику с ножами.
На этот раз все в порядке. Она пыталась убить тебя. Ты спасаешь Боба՜!
Включается свет. Мисс Штейн залетает на кухню и падает на пол рядом с Келли, ее лицо багрово-красное. Мисс Риба, сбитая столку от происходящего, направляется ко мне. Я отступаю.
— Не подходите, — предупреждаю я, и она останавливается как вкопанная.
— Мэри! Ты сошла с ума! — кричит мисс Риба под вопли Келли.
— Нет. Я беременна. Она пыталась меня убить! — затем я смотрю на мисс Штейн. — А вы позволяли им избивать меня!
У мисс Штейн и мисс Рибы теперь большие неприятности, и они знают об этом. Мисс Штейн должна отвести Келли в больницу. Об этом следует доложить. Это дело уже не замнешь. И они не смогут свалить это на меня. Учитывая мою спину, покрытую синяками, и тела остальных девочек в этом доме, покрытые шрамами, которые они получили либо от Тары, либо от Келли, я легко спишу все на самозащиту. А то, что они позволяют издеваться над несовершеннолетней беременной девушкой, которую им полагается защищать? Не говоря уже о том, что за все это время не было подано ни одного отчета о подобных инцидентах? Они облажались. И мисс Штейн знает это. Это читается в ее глазах, даже когда она пытается помочь Келли, обмывая ее лицо холодной водой.
Спасибо тебе, мамочка.
Мама всегда слышала шум, которого никогда не слышала я. Она не спала целыми ночами, сидя рядом с кастрюлей кипящей воды и деревянной битой, ожидая монстра, который никогда не приходил.
— А зачем масло, мамочка?
— Чтобы вода прилипла к коже и выжгла все дерьмо из него, малышка.
Я всегда надеялась, что она говорит о Рее.
Тара приходит в себя после моего нокаута и видит лицо Келли, опухшее и раздутое. Она смотрит на меня и не издает ни звука, ее кожа становится пепельно-черной. Она слишком темная для того, чтобы побелеть.
— Черт, — бормочет мисс Штен. — Нужно отвести ее в больницу.
Я сижу в гостиной, пока они пытаются разработать план действий.
— Может, мне следует позвонить Винтерсу? — предлагаю я, едва сдерживая ухмылку.
— НЕТ! — орет на меня мисс Риба. — У нас все под контролем!
Девочки стоят по кругу, перешептываясь и бросая на меня косые взгляды. Новенькая не улыбается, но выглядит так, будто, в каком-то странном смысле этого слова, испытывает облегчение.
Лицо Келли начинает покрываться волдырями. Мисс Риба усаживает ее в минивэн, а мисс Штейн отвозит ее в больницу. Она возвращается на следующее утро, без Келли.
— Мэри! В мой кабинет. Сейчас же!
Ее кабинет — тесная комнатка с желто-коричневыми металлическими шкафами, уродливыми зелеными порванными кожаными креслами и неровно обрамленными картинами. Пыльный темно-синий ковер покрыт пустыми коробками из-под печений от Девочек Скаутов, разорванными обертками от кексов и крошками от пончиков.
— Ну, и бардак ты тут натворила — говорит она из-за своего огромного деревянного стола, каждый миллиметр которого покрывают бумаги и папки.
— Есть, что сказать?
— Ага. Когда Винтерс приедет?
Она напрягается.
— Он будет через пару часов.
— Хорошо.
Я закидываю ногу на ногу, и она начинает теребить в руках карандаш. Здесь пахнет ей. Толстой женщиной, которая никогда не моется.
— Так, что ты собираешься ему сказать? — спрашивает она.
— То же, что и сказала прошлой ночью. Я беременна, а вы закрываете глаза на то, что те девушки нападают на меня.
— Ага... ухххх... ты немного драматизируешь, не думаешь?
— Она собиралась меня убить.
Какое-то долгое мгновение мы просто смотрим друг на друга. Я не отступлю, не тогда, когда дело касается Боба՜. Будь я проклята, если из-за меня пострадает еще хоть один ребенок.
— Ладно, Мэри, чего ты хочешь?
— Я хочу отдельную комнату и новую книгу для подготовки к ЕГЭ.
Мисс Штейн издевательски смеется.
— Я не могу дать тебе отдельную комнату! Ты спятила? Начнется анархия! Мне нужно подстелить туда, по меньшей мере, еще одного человека.
Я размышляю об этом, пока она достает новую коробку пончиков.
— Тогда подселите новенькую.
Она ворчит себе под нос и засовывает в рот белый пончик.
— Ладно!
— И... мне нужно мое свидетельство о рождении.
Сахарная пудра рассыпается по черной рубашке мисс Штейн. Она пытается стряхнуть ее, но тщетно. Теперь вся ее грудь будто бы усыпана падающими звездами.
— Зачем?
— Мне нужно удостоверение... в училище попросили.
— Черт возьми, Мэри! Нельзя было мне об этом раньше сказать? Тупица! Тебе придется подождать, пока Кармен его привезет.
Оно у мисс Кармен? Что еще у нее хранится? Может, у нее все мои документы. Может, она знает, кто мой отец?
— У нее есть мое личное дело? — спрашиваю я.
Мисс Штейн оставляет в покое свою рубашку и косится на меня.
— Зачем тебе нужно твое дело? Что ты задумала?
Я молчу. Она смеется.
— Ладно, Мэри. Хорошо. Ты только все упрощаешь.
Я ухожу, побаиваясь того, что она может иметь в виду.
Прячусь в самом темном углу подвала, в самом холодном месте в доме. Я тень, окруженная тенями. Холод успокаивает мою убийственную мигрень и тошноту. У меня все болит. Боб тянется, устраиваясь поудобнее, давя на мою спину и мочевой пузырь. Я умираю с голоду, но есть нечего. Нет даже тех кусочков искусственного сыра, которые так любит мисс Штейн.
Закончив читать книгу, которую дала мне мисс Вероника, я откидываю ее с такой силой, что та влетает в заднюю дверь на другой стороне подвала. Такой она меня видит? Какой-то мерзкой толстой девчонкой, которая не умеет читать и которую каждую ночь насилует собственный отец? Она думает, что это ребенок Рея? Нет, не может быть. Она же должна знать, что Рей мертв, ведь так? Он умер давным-давно еще до Алиссы. Его окоченелое тело нашли на тротуаре. Даже если то, что он принял не убило его, то удар головой об асфальт точно закончил начатое. И мама, Боже мой, она совершенно не похожа на маму Прешес. Она бы никогда... ни за что бы! Но, в каком-то роде, в каждом есть зло, я полагаю.
Новенькая сбегает вниз по лестнице. В этом доме она передвигается так, будто за ней все время кто-то гонится. Она замечает меня и останавливается.
— Ты уговорила их переселить меня.
— Ага.
— Зачем?
Я вздыхаю и поворачиваюсь к ней, потирая вески.
— За тем, что мы похожи. И разве ты не устала от того, что тебе постоянно дают по щам?
Она обдумывает это и кивает.
— Спасибо.
— Без проблем.
— Так, ты, правда, беременна?
— Вроде как.
— Они разрешат тебе оставить его? В смысле, после всего случившегося?
Я наклоняю голову вбок, перенося свою боль на другую сторону.
— Ты поверишь мне, если я скажу, что не убивала того ребенка?
Она пожимает одним плечом, уголки ее рта дергаются.
— Я не знаю. Наверно... это зависит от многого.
— Например?
— Например, знаешь ли ты, что произошло с ней на самом деле.
Ее большие сияющие щенячьи глаза пристально смотрят на меня, и мне почти хочется рассказать ей. Вместо этого, я закрываю глаза и откидываю голову назад. Она немного ждет, после чего, садится за компьютер и начинает печатать так яростно, будто пытается сломать клавиатуру.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я.
— Отправляю заметки своему адвокату. Про Тару, Келли и мисс Штейн. Он сможет использовать это в моем деле.
— У тебя есть адвокат?
— А у тебя его нет?
Я уже и не знаю.
— Зачем тебе нужен адвокат? — спрашиваю я.
— Пытаюсь получить эмансипацию от родителей.
Эмансипация — это свобода. Это все, что я знаю.
— И что это значит? — спрашиваю я.
— Это значит, что ты можешь освободиться от родителей.
Это сумасшествие. От родителей освободиться нельзя. Никогда.
— Ты будешь считаться взрослым, — говорит она, продолжая печатать. — И они не смогут больше принимать за тебя решения. Это законно. Ты можешь делать все, что захочешь и жить один.
Почему я никогда раньше не слышала об этом?
— А я могу это провернуть? — спрашиваю я, не в состоянии спрятать свой шокированный тон.
— Я не знаю. Тебе надо спросить об этом юриста. Но для этого нужно сначала реабилитироваться.
Реабилитация — это свобода от вины. Я читала об этом прежде, но Новенькая продолжает объяснять мне это, будто я совсем тупая.
— Это значит, что твое дело будет подано на апелляцию, и ты будешь освобождена от всех предъявленных обвинений. Это не отразится на твоем деле. Жизнь с чистого листа.
Жизнь с чистого листа?
— Это возможно?
— Разве твой адвокат не пытался?
Я ничего не отвечаю. Мой адвокат изначально сделал немногое, а после, я уверена, и того меньше.
— Откуда ты знаешь обо всем этом? — я принимаю оборонительную позицию, чувствуя себя беззащитной от того, что ничего не знаю.
— Я много читала об этом. Когда-то, — говорит она, будто бы это мелочь. Она переходит по следующей ссылке. — Мэри, иди сюда! Тебе нужно взглянуть на это.