Он сидел у моих ног. Положив голову на мои колени. Он меня страшно радражал.
– Хочешь, мы пойдем сегодня в цирк? – неожиданно предложил он.
– Куда?
– В цирк. Я работаю в цирке. Клоуном. Не веришь?
Через пятнадцать минут передо мной кривлялся рыжеволосый. Красноносый. Большеротый клоун. Я и не знала, что ангел так легко может превратиться в шута.
– А сейчас я научу вас смеяться, – и он захихикал гнусавым голосом.
– Дурак! – в очередной раз сказала я ему. И он в очередной раз не обиделся. Клоуны не обижаются. Они привыкли к тому. Что над ними смеются. Страшно, когда привыкаешь к обидам…
– Не оставляй меня. Пожалуйста, не оставляй, – театрально протянул он навзрыд. И жалобно хлюпнул приделанным носом. У него даже нос был не настоящим.
И я не выдержала. Я выскочила за дверь. Меня бил озноб. Зубы стучали. И мне очень хотелось плакать.
Мне совсем не был нужен этот клоун. Ему нужна была я. И я это знала. Теперь он изменится. Станет увереннее. И, может быть, циничнее и злее. Его синеглазый взгляд затвердеет. И руки нальются силой. И улыбка станет ироничной. И от его ангельского прошлого. Ничего не останется. Разве что дурацкая маска клоуна. Которой он развлекает зевак. До свидания. Мой рыжеволосый клоун. Ты тоже не научишься любить. И никогда не освоишь философию древних эллинов. И, возможно, в этом буду виновата и я. Но ты мне был совсем не нужен. Тебе была нужна я. Надувай разукрашенные щеки. Рисуй под глазами слезы. Дурачься и кривляйся. Но, пожалуйста, только без меня…
– Люся, зачем ты это сделала? – мой папа разговаривал со мной по телефону не злым голосом. И не добрым. Скорее – извиняющимся.
– Люся, скажи, ты это сделала мне назло? Ты хотела отомстить мне за мать? Люся, пойми. Он сын моей жены.
– Правда? А я и не знала, – все я прекрасно знала. И, пожалуй. Папа попал в самую точку. Он сказал то, в чем я не хотела признаться себе. Я хотела отомстить. За свою мать, за себя. Я не могла смириться, что он живет с другой женщиной. Порядочной домохозяйкой. У которой на кухне – уют и чистота. Я не могла смириться, что он каждый вечер проводит за долгими беседами с каким-то дурацким клоуном. Не со мной. Любит его. Не меня. Дает ему мудрые советы. И его поддерживает в трудные минуты.
Я не могла смириться, что меня и мою маму променяли на мещанство и цирк. И как это возможно вообще совместить. Но папа сумел. Я знала, что папа заслуживает счастья. Но я все равно не могла смириться с его счастьем без нас…
– Люсенька, пойми. Он дорог мне, – продолжал извиняться папа. – Люся, он очень хороший мальчик. Ему теперь плохо, Люся. Будь милосердна, девочка моя. Он кажется влюбился в тебя. Пожалей его, Люся…
– Ты хочешь, чтобы все повторилось?
– Нет! Что ты! – и я отчетливо представила. Как отец замахал руками. – Просто, пожалей. Ты же взрослая… Ты найдешь слова, найдешь способ просто пожалеть…
– Папа, неужели ты не понимаешь разницу: жалеть мальчика или жалеть мужчину. Он уже мужчина, папа.
– Ему плохо, Люсенька.
– И мне, поверь, плохо. Когда двум людям плохо. Из этого ничего хорошего не получится. Пусть учится переживать плохое в одиночку.
– Ты становишься все больше похожей на свою мать. А когда-то мы с тобой так понимали друг друга.
– Это было когда-то. С тех пор все изменилось. И не только у меня.
– Да. Я знаю. Но я по-прежнему люблю тебя. И по-прежнему у меня нет никого дороже тебя и Катерины. И никого уже не будет. Но, пойми. Мне же как-то нужно жить. Если это еще можно назвать жизнью. Этому еще не придумали определение.
Чем больше папа говорил, тем больше извинялся. И я вновь поняла маму. Извинений она не принимала. И не любила. Она любила извиняться самой. Она всегда в одиночку взваливала на себя вину. Хотя так ли уж она была виновата.
– Ты очень хороший, пап. И я тебя очень люблю, – неожиданно сказала я. Очень по-детски. И очень тепло. Я сказала это от нас двоих. С мамой. И наше тепло передалось папе. И он расстегнул ворот рубахи.
– Спасибо, Люсенька.
Все-таки мне удалось заставить его почувствовать свою вину. Хотя в истории нашей жизни никто виноват не был.
Мишка Грачев нагрянул ко мне неожиданно. Судя по его новенькому длинному пальто. Белому шарфу, небрежно заброшенному за воротник. Замшевым ботинкам на грубой светлой подошве. И сияющему взгляду. Я поняла, что он в очередной раз вернулся из дальних стран. И в очередной раз победил. В музыке. Он завалил меня алыми, одурманивающе пахнущими розами. И кучей дорогих подарков. И все-таки он был прежним Мишкой. Милым. Славным Мишкой с миндалевидными глазами. И ободряющей улыбкой. Он был по-прежнему моим лучшим другом. И по-прежнему влюбенным в меня. И я как всегда ему пропела.
– Мишка, Мишка, где твоя улыбка…
– Со мной, Люсенька. Со мной. И, я как всегда, дарю ее тебе.
– Ты столько мне в жизни подарил, Мишка. Что я не знаю, сумею ли с тобой рассчитаться.
И его улыбка исчезла. И его взгляд стал серьезен. И я поняла, что он вновь ждет от меня ответа. В который раз – ждет. И я, как всегда, не хотела говорить о серьезном. Я думала, что все будет – как всегда. Я вновь ему откажу. Он вновь уйдет. И потом снова и снова будет возвращаться. Заваливая меня алым розами и дорогими подарками. Но на сей раз я ошиблась.
– Люся, – наконец решился он. – Скажи, Люся, ты выйдешь за меня замуж?
Боже, в который раз он меня об этом спросил!
– Мишка, я настолько привыкла к свободе. Что не знаю, есть ли в жизни такое, на что я могу ее променять.
– Свобода, Люся, – это не обязательно одиночество. В одиночестве можно только умирать. А нам нужно с тобой жить, Люся…
И я вновь испугалась этого серьезного разговора. Я вновь испугалась принимать решение. И я вновь почувствовала, что Мишка. Ни кто иной. А этот милый парень. И есть моя судьба. Это был не сон. Это была любовь. И я вновь вспомнила парня. Приснившегося мне в далекой юности. И я вновь вспомнила папу. На которого так был похож Мишка Грачев. И я вновь испугалась. И попыталась отшутиться.
– Да, Мишенька. У нас еще долгая жизнь впереди. И у нас еще будет время на что-то решиться. И почему это обязательно нужно сделать сегодня?
– Почему? – он нахмурился. И отвел взгляд. – Потому что я об этом тебя спрашиваю в последний раз…
– Неужели, Мишенька, ты собрался умирать? Такой красивый, такой молодой. В таком прелестном новеньком пальто. Купленном за границей. Глупо было бы умирать в таком виде, – рассмеялась я. Пытаясь снять напряжение.
Но Мишка не захотел принимать моего смеха. Он приблизился к окну. Жадно затянулся сигаретой. Его руки слегка дрожали. И вновь неприятное предчувствие кольнуло в мое сердце. Мне вдруг показалось, что сегодня я раз и навсегда потеряю этого человека. Человека, который всю жизнь по-настоящему меня любил. И с которым я бы наверняка была счастлива. И мне вновь показалось, что я отворачиваюсь от своей судьбы. И сегодня моя судьба не простит меня. И сама от меня отвернется. Но уже навсегда.
И мне уже не хотелось смеятся. Не хотелось болтать о пустяках. Чтобы разрядить обстановку. Это было нектсати. И я смирилась. И я ждала, что первым заговорит он. И я выжидающе смотрела ему в спину.
Он заговорил первым. Так же не оборачиваясь. Глядя в окно. Куда-то вдаль. Сквозь моросящий дождь и туман. Он словно смотрел в неизвестность. И словно пытался там что-то увидеть. И поделится со мной.
– Люся… Прошу, выслушай меня. Хотя бы сегодня. Не знаю, поймешь ли ты меня. Впрочем, о чем я говорю. Только ты и понимала меня. И поэтому… Именно поэтому я и расскажу тебе эту притчу. Я ее услышал… Впрочем, не важно от кого, – и Мишка почти сердито махул рукой. Он словно сердился на себя. Что не может говорить без запинки. Что у него дрожат руки. Что он не может внушить мне простые истины. И что за окном моросит дождь. И туман укрыл весь город. Он словно сердился на весь мир. Он только на меня по-прежнему не сердился. Потому что по-прежнему любил…
– Это случилось давно. Хотя. Это могло случиться и теперь… Однажды тонул корабль. Сотням людей грозила неизбежная гибель. И люди с жадностью хватались за любое спасение. Как хватался бы каждый. Кто успевал занять место в спасательных шлюпках. Кто успевал ухватиться за спасательный круг. И только один единственный человек не испугался. И единственный не ухватился за последнюю надежду. За последнюю соломинку, чтобы спастись. Он был спокоен, потому что в жизни ни разу не согрешил. Потому что всегда искренне верил в Бога. Потому что всегда делал только добро. И поэтому он знал, что он обязательно выживет. Бог его не оставит. Бог всегда с ним. И Богу не за что наказывать его. И он просто плыл по огромному океану. Люди кричали ему: спасайся. Люди протягивали ему руки. Люди бросали ему спасательный круг. Но он спокойно отвечал.
– Я все равно выживу. Я верю в Бога. Бог мне поможет.
Он плыл по огромному океану и не видел берега. И все равно не боялся.
Но его силы были уже на исходе. Его руки ослабли. Вода забила ему рот, уши. Он уже плохо видел. И людей уже нигде не было. Он один был в огромном океане. Совершенно один. Откуда он мог ждать помощи? Но он по-прежнему не боялся.
Наступила ночь. Вместе с ночью начался сильный шторм. И море бушевало, и его бил озноб. А он не боялся. И вдруг… Вдруг он заметил лодку. В последний миг. Когда он уже захлебывался водой, делая последние отчаяные жесты. Тогда он увидел лодку. И человека в ней. И человек протянул ему руку. И он вновь отказался от помощи. Он прохрипел на последнем дыхании.
– Я никогда в жизни не делал плохого. Я всегда искренне верил в Бога. И я верю. Что только Бог не оставит меня. Он поможет мне спастись.
И он утонул. И попал на тот свет. Наверняка в рай. И там он встретился с Богом. И тогда спросил у него.
– Но почему? Скажи, Господи. Почему ты не спас меня? Я же в тебя так всегда верил.
И бог ему ответил.
– Ты не прав, человек. Я все время предлагал тебе помощь. И даже тогда. Когда ты уже умирал. Я протянул тебе руку помощи. Это я послал тебе лодку с рыбаком в бушующем море. Но ты сам отказался…