Обилие денег означало, что для Арсения никогда не было проблемой напиться.
А нужда напиваться приходила все чаще. Она являлась оборотной стороной денег. Вернее, того способа, каким он их зарабатывал.
Вот и в тот зимний день он явился в редакцию «Советской промышленности», объясняя самому себе, что ему необходимо «поставить» бывшим коллегам. Ведь они до сих пор отвечали на звонки читателей по поводу давней «катрановой» публикации – а значит, приносили дополнительных клиентов Арсению и Ване Тау.
Хотя Арсению с Тау уже давно не нужны были никакие новые клиенты. Дай бог разобраться с теми, что уже атаковали медицинский центр.
Советские люди были привычны к очередям. Всюду и везде. В «катрановом кооперативе» их тоже встречала очередь – «черная очередь». Медицинский центр не успевал – да и не мог успеть! – принять всех. Люди, обреченные на смерть официальной медициной, их жены и родители приходили сюда за последней надеждой. За надеждой – выжить.
Активисты вели списки. В них насчитывалось до тысячи больных. Ежедневно в шесть утра и в шесть вечера проводились переклички.
Организовался черный рынок. Место в первой десятке продавалось за десять тысяч рублей. Место в первой сотне стоило тысячу. Многие умирали, так и не успев попасть на прием. Сколько их таких, Сеня не знал. Даже задумываться об этом было страшно.
И самое ужасное, что ничего нельзя было поделать. Каждый день ровно в двенадцать Ваня Тау выходил на крыльцо медицинского центра. Он увещевал собравшихся. Он говорил о том, что лекарство не апробировано. Он объяснял, что центр не берется за лечение тех, чья болезнь запущена. Он уговаривал людей разойтись. Он умолял не питать напрасных иллюзий.
Все было бесполезно. Очередь только прибывала. Случаи выздоровления или ремиссии – не такие уж, признаться, и частые – немедленно делались достоянием гласности.
Чем меньше Арсений и Иван пытались изображать из себя кудесников, тем упорнее общественное мнение представляло их именно таковыми.
Дважды в месяц Арсений летал в Южнороссийск. Умолял деда Кирилла: больше, больше, больше ловить акул!.. Больше, больше присылать в Москву лекарства!..
Арсений организовал в родном городе настоящую рыболовецкую артель. На него работали уже полтора десятка моторок с экипажами по два человека. За каждого выловленного катрана Арсений приказал платить по сто рублей.
К несчастью, начались зимние норд-осты. Ветер в южнороссийской бухте порой поднимался такой, что в море не выйдешь. И Арсений, случалось, возвращался в Москву с пустыми руками.
Как он ни был занят, всякий раз в Южнороссийске Сеня ездил на кладбище к деду. Приносил ему цветы. Просил у него прощения. Прощения – за то, что использует его рецепт не только во благо людям – как мечтал дед, – но и для собственной наживы.
А потом Арсений, некрещеный и не воцерковленный человек, шел в единственный в городе храм. И там горячо молился: просил прощения у бога – и даже однажды заплакал прямо в церкви.
Сеня плакал, оттого что понимал: он уже ничего не может поделать. Он выпустил из бутылки самого страшного джинна – химеру под именем Надежда. И загнать ее назад, сделать вид, что ничего не было, ему уже никогда не удастся.
И чтобы не мучиться угрызениями совести, ему оставалось только одно: забыться. То есть забыть себя.
И единственным верным для этого средством была выпивка.
Вот и сейчас он только уговаривал себя, что ему надо проставиться бывшим коллегам из «Совпромышленности». На самом деле он просто искал повод напиться – все равно где и все равно с кем.
В редакцию Арсений пришел с сумкой, полной водки. Достать «огненную воду», несмотря на талонную систему, «борьбу с пьянством и алкоголизмом» и дикие очереди, не составляло труда. Были бы деньги!.. И он заходил с черного хода в магазин «три ступеньки» на улице Осипенко и платил – все равно кому: грузчику, заведующей или продавцу – по пятнадцать рублей за поллитру вместо червонца.
Да, были бы деньги… И тогда очень многое, даже в Советском Союзе, переставало быть проблемой.
Это и утешало, и отчасти примиряло Арсения с его новой работой.
Несмотря на водочные подарки, радость, с какой Арсения встретили в бывшей редакции, выглядела натужной. За ироничными вроде бы подначками («А-а, наш буржуй явился!.. Капиталист!.. Скоро будешь пароходы скупать?.. Или газеты?.. Давай, нас купи!..») крылась самая натуральная зависть. «Знали бы они, чему завидуют!» – горько думал Арсений.
Несмотря на подколки, он прилежно выпивал вместе со всеми, кочуя из комнаты в комнату.
С каждой принятой на грудь дозой ему становилось легче. А когда он добрался наконец до родного отдела, ему показалось: кто-кто, а вот долгобородый Ковалев ему нисколько не завидует. А может, тот и в самом деле не завидовал. Ковалев был человеком самодостаточным, а в жизни такие люди, как правило, не тратят душевные силы на зависть.
Ковалев охотно выпил с Арсением. Потом, сдерживая ликование, провозгласил: «У меня книга вышла. В «Советском писателе». Сборник очерков».
Арсений вспомнил: книгу эту Ковалев составлял, еще когда Сеня только-только в первый раз пришел в редакцию – в восемьдесят третьем году. Она уже была отрецензирована и стояла в плане, когда Сеню посадили, – то есть в восемьдесят пятом. И вот наконец в девяностом году книжка Ковалева добралась-таки до печатного станка. Это, по советским меркам, было быстро. Чрезвычайно быстро.
Сеня порадовался вместе с автором. Они выпили еще раз – за успех. Потом бородач выудил из нижнего ящика свою книгу и каллиграфическим почерком подписал на форзаце: «Когда дедушки не будет, вспоминай наш отдел и нашу дружбу».
– Почему это вас не будет? Вы еще очень долго будете, – проговорил растроганный Арсений, расцеловывая Ковалева в обе мохнатые щеки. – На радость всем нам. Дедушка вы наш!.. Дедушка советской журналистики…
– Не кизди, – оборвал его Ковалев. И немедленно перевел разговор, готовый было соскользнуть в сентиментальщину, на другую тему: – Тебе тут молодая дама звонила. Требовала тебя лично.
Арсений поморщился. После того как он связался с медицинским центром, его часто стали атаковать старые знакомые. Они возникали откуда-то из небытия, звонили по домашним, по старым рабочим телефонам… Просили помощи: для родителей, дядей, тетей, «просто хороших людей». У них с Ваней даже существовала «очередь внеочередников» – из «своих», обращающихся к ним по неформальным каналам.
– Что за дама? – поморщившись, спросил Арсений.
– Минуточку. – Ковалев стал рыться в залежах бумаг на столе и попутно комментировал: – Голос у нея, твоей дамы, звучал молодо и бархатисто. Очень просила перезвонить тебя лично – как только ты здесь появишься. Телефон твоего медцентра ее, кстати, не заинтересовал. Значит, она здорова. Гы-гы-гы. По крайней мере, в смысле онкологии. Насчет прочего гарантий, как ты понимаешь, дать не могу. Гы-гы-гы… Сейчас… У нас ничего не теряется, правда, найти все очень сложно… Вот! – Ковалев выудил из-под горы рукописей, гранок и газетных вырезок листок. – Давай, записывай!.. Стрижова Милена. Двести девяносто – тринадцать – девяносто семь.
«Ох, господи!.. Милка!.. Ей-то что от меня понадобилось?!» – подумал Сеня, послушно записывая Милкин телефон на полях подвернувшейся под руку газеты. Следующей мыслью было: «Да на фиг она мне нужна! Не стану ей звонить!..» Но тут в голове, отуманенной водкой, мгновенно пронеслось: похотливо блистающие глаза Милки, ее белое тело, плоская грудь с почти черными сосками, ее душный, влажный поцелуй… Вспомнилось, как он, Арсений, когда-то, лет шесть назад, смог преодолеть физическую тягу к этому телу – и выскочить из Милкиной квартиры… И как она молчала об этой их связи – не очень-то, в общем, и состоявшейся связи… Молчала три года, хотя, если б она рассказала, – это, возможно, могло бы спасти его…
А после первой мысли – о влажных глазах и губах Милки – появилась другая, неожиданная: «Жалко, что я ее тогда не трахнул!.. Чего побоялся?! Дурак!»
Водка кружила голову. А может, дело в том, что его отношения с Настей разладились. Разладились серьезно. И теперь, в отличие от времен шестилетней давности, Настя не понимала его. И даже, кажется, осуждала. Эх, насколько ему было бы легче, если бы она успокоила его, поддержала, пожалела…
Кажется, именно для того, чтобы как-то досадить Насте, Арсений потянулся к телефону.
Ковалев встал и целомудренно вышел из кабинета.
– Пойду, как говорит мой внук, посикаю. Гы-гы-гы.
Сеня решительно набрал семь цифр, только что записанных со слов Ковалева.
Ответили ему сразу:
– О-ой, Се-енечка! – искренне обрадовался Милкин голос. – Как здорово, что ты позвонил!..
– Ну как ты? – намеренно строго спросил Арсений.
Он привык к тому, что всем его старым знакомым теперь что-то было нужно от него. Вряд ли Милка является исключением.
– Ох, живу я без тебя плохо, – с обезоруживающей бесстыжестью ответила Милка.
– Ты что, не замужем? – усмехнулся Арсений.
– Я очень, очень хотела бы с тобой, Сенечка, повидаться, – словно не слыша вопроса, проговорила Милка.
– Зачем? – буркнул Арсений.
– Н-ну… Я соску-училась по тебе, – пропела она. – И потом… – Она вроде бы заколебалась. – Мне надо кое-что тебе рассказать. Что-то очень важное…
– О чем?
– О тебе.
– Обо мне?
– Да. О твоей работе. О твоей сегодняшней работе, в медицинском центре. Я случайно узнала кое-что для тебя важное…
– Что именно?
– Н-ну, это не по телефону…
Арсений заколебался. На самом деле, наверное, не будет ничего плохого, если он встретится со старой подружкой. В сущности, с подругой Насти.
Они же ничего такого не замышляют…
– Через час ты сможешь? – отрывисто спросил Сеня.
Он нарочно установил жесткие временные рамки. «Если скажет, что не сможет, – загадал он, – я закруглю разговор. И не стану ей больше звонить. Никогда».