И в спорте у Нины были успехи. Вскоре после того, как Ольга Алексеевна отдала ее в школу, Нина сама — сама! — дошла по Фонтанке до Невского, перешла Аничков мост, нашла Дворец пионеров, — и поступила в секцию легкой атлетики, а затем перешла на фехтование. И там она не хватала звезд с неба, но за несколько лет заработала разряд и право участвовать в ежегодном турнире.
Отвечать на вопросы Андрея Петровича было легко и приятно, и это, наверное, лучше всего повлияло на их отношения, — «папа» был ею доволен, и иногда Нина ловила в его взгляде — сначала на нее и затем на Ольгу Алексеевну — что-то вроде «вот видишь, она нас не подвела».
Что было бы, не окажись Нина «хорошисткой», спокойным середнячком, за которого не стыдно? Если бы у нее оказался дурной характер, если бы она плохо училась, не росла здоровой, спортивной, непритязательной и не требующей особых забот девочкой, не красавицей, но весьма приятной… осталась бы дичком, озлобленным, некрасивым, болезненным, туповатым, злобно плюющимся словами, не принятыми в приличном обществе?.. Тогда все бы не так славно сложилось. Родные дети могут быть какими угодно, а приемные дети обязаны быть приемлемыми.
Что же касается ненависти к Ольге Алексеевне… Ненависть трудно сочетать с повседневной жизнью. Чтобы ненавидеть женщину, которая печет оладьи на завтрак, — всем, но и тебе тоже, гладит школьную форму, лечит от гриппа… чтобы ненавидеть, каждую минуту думать «я отомщу», нужно иметь внутри себя яростно работающий злой моторчик, а у Нины такого моторчика не было.
Ненависти не было, но и полюбить Ольгу Алексеевну у Нины не получилось, поверить, что Ольга Алексеевна полюбила ее, не получилось тоже.
Ольга Алексеевна не допускала ни малейшей несправедливости, ни тени неравенства, — домашние обязанности делились строго на троих, карманные деньги, одежда — всем одинаково, Нина была одета из того же распределителя, что Алена с Аришей. Ольга Алексеевна покупала вещи, как в известном фильме: сумки югославские — три, куртки финские — три. Но она никогда не обнимала ее походя, как девочек, не трогала губами лоб, не шепталась с ней, как с Аришей, не любовалась, как Аленой. В сущности, Нина росла в семье, но сиротой, без мамы.
Что живет в душе у девочки, которая растет в семье, но без мамы, — обида? Постоянное чувство сиротства? Если бы Нине пришлось отвечать на такой интимный вопрос, она скорей всего пожала бы плечами и сказала: «У меня все нормально, я так… прижилась, привыкла». И действительно, ей не было больно каждый день. Вот разве что привычная уверенность в том, что она не стоит внимания, — это было.
…Однажды — это случилось год назад, собрались ехать на дачу на выходные, и перед самым отъездом у Нины заболел живот, поднялась температура. Ольга Алексеевна оставила Нине таблетки, записала на листке номер дачного телефона, и они уехали. Два дня Нина лежала с высокой температурой, чувствуя, как нарастает боль, и боялась позвонить — обеспокоить.
Когда вернулись с дачи, Ольга Алексеевна вызвала «скорую». Кричала на Нину вслед докторам, уносившим ее на носилках, — почему ты не позвонила?! Нина виновато моргала, скривившись от боли, — у нее развивался перитонит.
А девочки, девочки полюбили друг друга, как сестры?..
Хотелось бы сказать «девочки полюбили друг друга нежно, как сестры», но чудес не бывает, никто никого не полюбил нежно, да и с чего бы?
Если бы Ольга Алексеевна сказала девочкам правду, они, наверное, полюбили бы друг друга, все-таки близкое кровное родство заставляет примириться со многим, во всяком случае с постоянным присутствием на своей территории другого человека.
Но водворение Нины в семью Смирновых было не полностью таинственным — ее не подкинули под дверь в пеленке с гербом королевского дома, — но и не окончательно честным. Давайте посмотрим, с чем Ольга Алексеевна оставила девочек, выйдя из их комнаты, тихонечко прикрыв за собой двери.
Алена с Аришей уверены, что родители из жалости взяли в дом чужую сиротку. Нина считает Андрея Петровича своим отцом, а Ольгу Алексеевну разлучницей, виновной в алкоголизме ее мамы. Кроме того, в доме запрещено упоминать Нинину прошлую жизнь и ее мать, как будто Нина вылупилась из яйца. И что может вырасти на этом фоне — любовь или злоба, зависть, взаимное недовольство, раздражение, бессчетные обиды? Нине повезло, что близнецы — очень хорошие девочки.
Сначала, первый месяц или чуть больше, было так.
Нина тенью ходила за Аришей и избегала даже взглянуть на Алену, при взгляде на Алену ее тошнило, не фигурально, а в самом прямом смысле — что-то подступало к горлу.
Алена не признавала полумер. Если что-то решала, то действовала и вспахивала свое поле с ежеминутным тщанием. Решила, что Нина под ее защитой, и наизнанку выворачивалась, чтобы Нине было хорошо, — дома не сводила с нее глаз, в школе подстраховывала на уроках. Нину вызовут к доске стихотворение прочитать, а Алена подсказывает, жестикулирует, шепчет.
И все время спрашивала, не нужно ли Нине что-нибудь показать, объяснить, отдать. Уже все свои лучшие вещи переложила на Нинину полку в шкафу: розовую гипюровую кофту, белый пушистый свитер, платье сафари. Зачем Нине ее кофта, свитер, платье сафари?! Алена была с Ниной покровительственно добра, как с несчастной, несмышленой, ЧУЖОЙ СИРОТКОЙ.
Возможно, какой-то другой чужой сиротке понравилось бы, что ей покровительствуют 24 часа в сутки, но Нине было невыносимо тяжело быть Алениным проектом. Ей хотелось взвыть «ты мне надоела, до смерти надоела!», закричать «я не хуже тебя!», ущипнуть Алену… или спасти ее от чего-то страшного. Что угодно сделать, только бы перестать чувствовать себя Алениной подшефной… Алена ее в своих объятиях уже почти задушила. Нина перед сном повторяла: «Люблю Аришу, люблю Аришу, люблю одну Аришу, а Алену ненавижу».
И через некоторое время… близнецы и Нина не полюбили друг друга, как сестры, через некоторое время все устали от экзальтации чувств. Алена, решив, что Нина освоилась, ослабила свою миссионерскую хватку. Нина больше не повторяла «люблю Аришу». С Аришей было уютно и безопасно, Ариша относилась к ней без покровительственного оттенка, как к равной, но в этом не было никакого особенного предпочтения, Ариша и к птичкам относится, как к равным. К тому же Ариша не могла стать Нине по-настоящему близкой — ее душа целиком принадлежала Алене.
За три года отношения сестер Смирновых полностью сложились. Отношения «Будем обедать или быстро съедим по бутерброду?», «Ты мне математику сделаешь, я тебе сочинение напишу, и пойдем в кино», «Можно мне взять твой шарф, мой куда-то делся». Нормальные дружеские отношения, но без особенного тепла. Нина и не мечтала проникнуть за закрытую дверь спаленки близнецов, узнать, о чем они перед сном шепчутся, она естественным образом приняла свою роль — третья сестра, ненастоящая.
Однако в целом все было хорошо, Нина была приемлемой, и все было приемлемо.
Как выразилась однажды Ольга Алексеевна в беседе с Андреем Петровичем, Нине удалось построить со всеми «отношения сотрудничества».
Может быть, только одно обстоятельство намекало на некоторую неестественность, на то, что Нине в ее новой семье пусть не плохо, но и не хорошо. Одно обстоятельство, но важное. Прошло три года, но Нина никак своих новых родителей не называла.
Она не могла сказать «тетя Оля», потому что от всех секрет, что ее удочерили. Тогда ведь сразу вопросы — а кто твои родители, что с ними случилось. Нина обещала Ольге Алексеевне, что никто не узнает, кто она и откуда. Но как жить в семье, если не можешь обратиться? Не тетя-дядя, но и не мама-папа, тем более не мусик-пусик, как девочки.
Она не могла сказать Ольге Алексеевне «вы», потому что к маме не обращаются на «вы». «Ты» или «вы»? «У нас дома» или «у вас дома»? «Наше» или «ваше»?.. Получалось, что Нинины языковые возможности ограничены. В такой лингвистически проблемной ситуации даже простой вопрос «когда вы придете?» становится невозможным.
Нина привыкала комбинировать слова и смыслы. Вместо «тетя Оля, передайте мне соль» говорила «можно мне соль». Вместо «вы смотрели этот фильм?» говорила «хороший фильм?». Но простой, казалось бы, вопрос «когда вы придете?» было ничем не заменить. Приходилось исхитряться, спрашивать «когда мы будем ужинать?», а это не совсем одно и то же, могут подумать, что она нетерпеливая и жадная на еду… Вот такие проблемы — лингвистические.
Вернувшись с родительского собрания по поводу окончания третьей четверти, Ольга Алексеевна пригласила всех трех девочек в кабинет Андрея Петровича и торжественно сказала:
— Фира Зельмановна в первую очередь отметила тебя, Нина. Сказала: «Нина Смирнова старается на пределе своих возможностей, у Алены, как всегда, все блестяще, а у Ариши тройка по алгебре и геометрии, и на уроках она о чем-то мечтает».
Фира Зельмановна — завуч, классная руководительница 8 «а» класса.
— Нина — хорошо. Аленушка, солнышко, ты моя умница, Аришенька, детка, у тебя что, какие-то проблемы? — протрубил Андрей Петрович.
— Мы все исправим, — хором ответили Алена с Аришей.
— Пусть Нина поможет Арише с алгеброй и геометрией, — педагогично сказал Андрей Петрович, чтобы Нина лишний раз почувствовала себя полезной. — Да, Нина?
Нина молча высунулась из-за Алениной спины, кивнула и спряталась обратно, — вроде бы она здесь, но ее здесь нет, она не выпячивается, не вылезает.
В первый день весенних каникул сестры Смирновы пошли в театр.
Театр имени Ленсовета, рядом с домом, нужно пройти от Толстовского дома по проходному двору до Владимирского проспекта и перебежать Владимирский проспект в неположенном месте. По тому же правилу, что ученик, живущий по соседству со школой, дожевывая бутерброд, врывается в класс последним, девочки примчались в театр за десять минут до звонка. На спектакль «Трубадур и его друзья» билетов было не достать, тем более в первый день каникул, и у входа стояли люди, безнадежно повторяя: «У вас не будет лишнего билетика?» Са