И тут где-то в далеком уголке его памяти мелькнуло: Соуза умирает. Разве что-нибудь может быть важнее? Долго ли мы продержимся без старого ворчуна?
Примерно две недели. Поскольку именно в этот срок выполнение их плана подлежит пересмотру. Причем — учитывая редкую везучесть обитателей этого убежища, включая самого Николаса, — на сей раз разбираться приедет не кто-то из людей генерала Хольта, а агент министра внутренних дел Стэнтона Броуза. Можно не сомневаться. Эти двое постоянно сменяли друг друга у руля. По словам Янси[6], который регулярно появлялся на огромном экране, это предотвращало коррупцию.
Николас взял трубку аудиофона и набрал номер клиники убежища.
— Ну, как он?
На другом конце провода отозвалась доктор Кэрол Тай, исполняющая обязанности заведующей крошечной клиники:
— Пока без изменений. Но сознания не терял. Приходите — по-моему, он хотел о чем-то поговорить с вами.
— О’кей.
Николас положил трубку, крикнул Рите — в ванной по-прежнему шумела вода, — что уходит, и покинул квартирку. Общий коридор был забит битком: обитатели убежища покидали магазины и комнаты отдыха, торопясь оказаться дома и лечь в постель. Значит, часы не врут. На многих были купальные халаты и шлепанцы из ворсистой синтетики, которые пользовались популярностью в убежище. Похоже, и вправду самое время на боковую. Но он знал, что не сможет уснуть.
Спустившись на три этажа, он миновал анфиладу приемных — по большому счету, клиника не работала, в ней оставались только лежачие больные — и дошел до поста дежурной медсестры. Девушка почтительно встала, чтобы поприветствовать Николаса — ведь они, как-никак, сами избрали его своим президентом. Несколько шагов — и он остановился у двери в палату Мори Соузы, на которой красовалась табличка: «Тишина! Не беспокоить!». Он повернул ручку и вошел.
На широкой белой постели под одеялом лежало нечто плоское, нечто расплющенное — настолько, что его можно было увидеть, лишь пристально вглядевшись, словно отблеск или пятно; настолько неясное, что не отражало свет, а лишь поглощало его. Только сейчас Николас осознал, что постель умирающего старика действительно поглощает все виды энергии. То, что лежало в кровати, было лишь пустой оболочкой. Казалось, какой-то паук высосал его — вселенский паук или, учитывая их местоположение, — потусторонний паук. Паук, способный высосать из человека жизнь. Даже на такой глубине.
Губы распростертого на кровати человека слабо шевельнулись.
— Привет.
— Привет, старый зануда, — ответил Николас, придвигая к кровати стул. — Как самочувствие?
Немного помолчав — как будто слова Николаса не сразу дошли до сознания, а некоторое время преодолевали какое-то гигантское пространство, — старый механик пробормотал:
— Не слишком, Ник.
«Слава богу, — подумал Николас, — ты не знаешь, что с тобой. Если только Кэрол не сказала тебе об этом после нашей последней беседы». Он глядел на старого механика и думал, что подсказывают тому собственные инстинкты. Обычно панкреатит заканчивается летальным исходом в ста процентах случаев — так сказала ему Кэрол. Разумеется, никто не стал бы говорить такое самому Соузе, поскольку оставалась еще надежда на чудо.
— Ладно, старина, ты выкарабкаешься, — смущенно сказал Николас.
— Слушай. Ник. Сколько жестянок мы собрали в этом месяце?
Сказать ему правду или нет? Соуза пролежал на больничной койке уже восемь дней; будем надеяться, что он его последний посетитель и старик не узнает, как все обстоит на самом деле, и поймать его на слове. Ник решил солгать.
— Пятнадцать.
— Ну, тогда… — болезненная пауза. Взгляд Соузы был устремлен в потолок; он так ни разу и не взглянул на Николаса, будто стыдился собственной немощи. — Может, мы еще успеем выполнить план.
— Да какая разница, — заметил Николас, — успеем мы его выполнить или нет? — Они с Соузой были знакомы давным-давно — с тех пор, как оказались заперты в этом подземном гробу под названием «Том Микс». Всю войну, целых пятнадцать лет, — Меня больше беспокоит, сможешь ли ты…
Господи, да что же я такое говорю, кто меня за язык дергал?
— Смогу ли я выкарабкаться, — прошептал Соуза.
— Слушай, я хотел сказать «когда».
Он уже ненавидел на себя за эту оговорку. В этот момент в дверях показалась Кэрол. В своем белом халате она выглядела такой профессиональной, туфли на низком каблуке, в руках папка — без сомнения, с историей болезни Соузы. Не говоря ни слова, Николас поднялся и, протиснувшись мимо Кэрол, вышел в коридор.
Кэрол вышла следом. Они оказались одни в пустом коридоре.
— Он протянет еще неделю, — сказала она, — а потом — конец. Как бы ты ни изворачивался — «когда», «если»…
— Я просто сказал ему, что за этот месяц нам удалось собрать пятнадцать жестянок. Если можно, позаботься о том, чтобы никто не сказал ему, что это не так.
— Насколько мне известно, — заметила она, — вы собрали не больше пяти.
— Семь.
Он сообщил ей эту цифру не потому, что она была врачом — человеком, от которого все они зависели. Дело было в родстве Душ. Он всегда говорил Кэрол лишь чистую правду. Это было что-то вроде эмоционального крючка, который зацепил его и Удерживал подле нее. Она — в отличие от большинства окружающих — всегда мгновенно замечала любую ложь, даже самую невинную. Так какой смысл лгать сейчас? Кэрол никогда не нуждалась в красивых словах. Правда была для нее важнее всего на свете. И сейчас она в очередной раз получила правду.
— Но ведь это означает, что мы не можем выполнить план, — . сказала она. Сказала, как само собой разумеющееся.
Он кивнул.
— Отчасти так получилось потому, что от нас затребовали три «типа VII», а это слишком сложно, у нас не хватает мощностей. Если бы заказали «тип III» или «тип IV»…
К несчастью, этого не произошло. Никогда не происходило и не произойдет. Как всегда. До тех пор, пока на поверхности идет война.
— Кстати, тебе известно, — наконец спросила Кэрол, — что на поверхности искусственные поджелудочные и прочие артифорги вполне доступны? Думаю, ты что-то об этом слышал — по официальным каналам.
— Да, но только это противозаконно. Искусственные органы предназначены исключительно для военных госпиталей. В первую очередь для них. Категория «2-А». Нас это не касается.
— Но говорят, что…
— Тебя поймают.
Без сомнения, для начала будет инсценировано выездное заседание суда военного трибунала, потом — расстрел. Казнь — пожалуй, единственное наказание за торговлю на черном рынке. Конечно, если тебя сумеют поймать.
— Как я понимаю, ты просто боишься подняться на поверхность, — Кэрол бросила на Николаса быстрый, невероятно проницательный взгляд.
— Ага, — кивнул он. Это и в самом деле было так. Две недели: смерть от разрушения костного мозга, ответственного за восстановление красных кровяных телец. Одна неделя: смерть от «пакетной чумки», «вонючей сухотки» или, не приведи Господь, «рачьей клешни». Он и без того до смерти боится что-нибудь подцепить. И не раз обдумывал подобную возможность — впрочем, как и любой из обитателей убежища, — хотя еще не было ни одного случая, чтобы какая-нибудь зараза проникла снаружи в «Том Микс».
— Ты мог бы, — продолжала Кэрол, — собрать на совещание этих… ну, ты понимаешь, о ком я. Те, кому ты можешь доверять. И выбрать добровольца.
— Черт побери, да уж лучше я сам пойду.
Он совершенно не хотел посылать туда кого бы то ни было, поскольку лучше других знал, что творится там, наверху. Никому оттуда не вернуться. Если не военный трибунал, то гомотропные устройства, но тебя накроют и уничтожат или будут преследовать, пока ты не умрешь. Возможно, это займет всего несколько минут.
Что и говорить, гомотропы — подлые штуки и делают свое дело весьма подло.
— Слушай, сказала Кэрол, — я прекрасно понимаю: ты душу бы заложил, чтобы спасти Соузу.
— Я очень люблю его, — ответил он. — И дело не в цехах, планах и всей этой ерунде. Вспомни, разве был хоть один раз — за все годы, что мы здесь торчим, под землей — чтобы он хоть кому-то отказал? В любое время дня и ночи… прорвавшаяся труба, перегоревшая пробка, засорившаяся канализация — он всегда приходил без вопросов, латал, чинил, и все снова начинало работать.
А ведь Соуза занимал должность главного механика и вполне мог послать вместо себя кого-нибудь из полусотни своих подчиненных и не забивать себе голову. Именно он научил Николаса простой истине: хочешь сделать хорошо — сделай сам, ни в коем случае не поручай другому.
Можно подумать, что война уже успела проникнуть и сюда, к нам. Мы тут собираем восемь типов металлических бойцов и тому подобное, а деятели из правительства Эстес-Парка, чиновники аппарата Зап-Дема, да и сам Броуз неусыпно следят за нами, за каждым нашим движением.
И туг, словно его мысли волшебным образом материализовались, серая расплывчатая фигура отделилась от стены и устремилась к ним. Комиссар Дейл Нуньес собственной персоной — энергичный, занятой, вечно спешащий по делам.
— Ник! — едва переведя дух, Нуньес развернул мятый клочок бумаги и начал читать. — Вот: «Через десять минут будет передано сообщение чрезвычайной важности. Всем включить систему общего оповещения и собраться в Оргзале». Мы все должны прослушать это одновременно, чтобы потом не возникало вопросов. Поверь, все очень серьезно, — в его крошечных птичьих глазках горела тревога. — Говорю тебе как на духу, Ник: если верить сообщению, которое пришло по кабелю, то речь пойдет о Детройте. Похоже, они прорвали последнее кольцо обороны.
— О боже! — ахнул Николас и рефлективно устремился к ближайшему аппарату системы оповещения, динамики которой имелись на каждом этаже и в каждом помещении «Тома Микса».
— Но ведь сейчас все спят, — спохватился он. — Думаю, большинство уже спят или ложатся спать. Может быть, пусть посмотрят трансляцию по индивидуальным приемникам?
— Могут возникнуть вопросы, — возбужденно пояснил Нуньес. — После падения Детройта нам, скорее всего, снова поднимут план — вот чего я больше всею боюсь. Если это действительно так, я хочу, чтобы каждый уяснил, с чем это связано.