Камера отъехала. Дубовый стол. Флаг. Как всегда.
Николас шепнул Адамсу:
– Броуз добрался до них первым, раньше, чем они до него. – Он почувствовал себя отяжелевшим, безвольным. Все было кончено.
Что же, так тому и быть. Может, оно и к лучшему. Кто знает? Кто вообще может знать? И все равно действительно великая задача стояла впереди для него, для всех танкеров. Не менее, чем тотальная, абсолютная война до конца, за право прорваться на поверхность Земли и остаться там.
На экране звенящим и взволнованным голосом Тэлбот Янси говорил:
– Сегодня я могу сообщить вам, каждому из вас под землей, где вы так долго работали, год за годом…
Адамс прошипел:
– К делу.
– …не жалуясь, терпя тяготы и лишения, страдая, но не теряя надежды… сегодня, друзья мои, эта вера, что так долго подвергалась испытаниям, была вознаграждена. Война, друзья мои, окончена.
После секундной паузы – зал и разбросанные по нему люди замерли, застыли – Николас повернулся; они с Адамсом переглянулись.
– И вскоре, друзья мои, – продолжал Янси своим глубоким торжественным голосом, – вы вновь выйдете в ваш собственный, залитый солнцем мир. Сперва вас шокирует то, что вы увидите; это не будет легко, и это не будет быстро, должен я вам сказать; это предстоит делать шаг за шагом. Но мы будем это делать. Все военные действия прекращены. Советский Союз, Куба, все страны НарБлока как единое целое сдались, согласившись наконец на…
– Лантано, – неверяще прошептал Адамс.
Поднявшись, Николас пошел по проходу, прочь из Колесного зала.
В коридоре, оставшись один, он стоял в молчании, размышляя. Очевидно было, что Лантано с помощью Уэбстера Фута или без нее в конце концов покончил с Броузом либо ранним утром, используя скоростной дротик, либо – если не в тот момент и не тем оружием – в какое-то время потом. И каким-то иным, но абсолютно профессиональным и равно доступным способом. Целясь по необходимости непосредственно в сам старый мозг, ибо он один не мог быть никак протезирован. Когда погибнет этот орган, все кончится. И все кончилось.
Броуз, понял он, мертв. В этом не осталось сомнений. Это и было доказательством, которого мы и ждали. Тот один-единственный знак, который мы здесь, внизу, могли получить. Правление Янси-мэнов, тринадцатилетний обман – или сорокатрехлетний, если отсчитывать от фильмов Фишера, – позади. К добру или к худу.
Возникший позади него Адамс застыл на мгновение; оба молчали, а потом Адамс сказал:
– Сейчас все зависит от Рансибла и Фута, в данный момент. Может быть, они смогут загнать Лантано в патовую ситуацию. Обуздать его. То, что в старом американском правительстве называлось балансом властей. Возможно, они обратятся в Дисциплинарный совет; станут настаивать на… – Он махнул рукой. – Бог его знает. Я могу только надеяться, что они это сделают. Там сейчас бардак, Ник; богом клянусь – я это знаю, даже не находясь там и не наблюдая лично; ужасный бардак, и он останется таким еще долгое время.
– Но, – сказал Николас, – мы должны начать подниматься.
Адамс сказал:
– Чего я сейчас жду, так это того, как Лантано, или кто там сейчас управляет симулякром, или как уж там они сейчас передают, – я хочу увидеть, как они объяснят эти тысячи миль травы и леса. Вместо бескрайней пустыни с радиоактивными обломками. – Он улыбнулся; улыбка превратилась в гримасу, лицо дернулось; добрых полдюжины все более глубоких, сильных и конфликтующих друг с другом идей и эмоций промчались по лицу по мере того, как он быстро перебирал в голове один вариант за другим: человек идей, Янси-мэн в нем, та личность, которой он был, в условиях возбуждения, страха и стресса вновь вышел на свет. – Что, черт побери, – сказал он, – могут они – кто бы ни были эти «они» – вообще сказать? Возможна ли в принципе непротиворечивая, объясняющая все история? Боже, я даже придумать ничего не могу. По крайней мере, прямо сейчас, на месте. Но вот Лантано… ты не представляешь, Ник; он сможет. Он великолепен. Да, очень вероятно, что он сможет.
– Полагаешь, – сказал Николас, – что самая большая ложь у нас еще впереди?
Адамс долго молчал, и на лице его отобразилось страдание.
– Да.
– Они не могут просто сказать правду?
– Не знаю такого слова. Слушай, Ник; кем бы они ни были, какая бы из комбинаций из всех возможных безумных партнерств, обманов, коварства и предательства партнеров, какая бы группа или отдельная личность ни наложила свои лапы, пусть и временно, на выигрыш, после целого дня… чего бы то ни было; у них есть задача, Ник: а сейчас у них есть ЗАДАЧА. Как объяснить, что целая планета представляет собой зеленый, аккуратно подстриженный заботливыми садовниками-лиди парк? Это главное. И не просто удовлетворительно объяснить тебе, или мне, или кучке бывших танкеров там и тут, но сотням и сотням миллионов враждебных и бешено злых скептиков, которые отныне будут под микроскопом изучать каждое слово, сказанное по телевизору – кем угодно! – с этого момента и навсегда впредь. Тебе такая задача, такая работа понравилась бы, Ник? Как тебе понравилась бы обязанность ее выполнять?
– Я бы не стал, – сказал Николас.
– А я бы стал. – Лицо Адамса исказилось страданием и, как показалось Николасу, самым настоящим, убийственно острым ностальгическим и тоскливым желанием. – Все бы отдал, чтобы заниматься этим; как я хотел бы сидеть сейчас в своем офисе в Агентстве, Пятая авеню, 580, наблюдая за этой передачей по кабелю. Это моя работа. Это была моя работа. Но меня напугал туман, туман и одиночество; я позволил им победить себя. Но сейчас я могу вернуться, и он не достанет меня; я не позволю ему. Потому что это настолько важно; мы все время работали, имея это в виду: момент, когда нам придется отчитываться за все. Даже если мы сами не знали. И вот оно пришло, и я не там, когда этот момент наконец настал; я не там, и я прячусь – я сбежал. – Его страдание, чувство потери, осознание отстраненности от коллег и дела росло с каждой секундой, он захлебнулся, словно от удара прикладом в живот; словно физически отброшенный назад, он беспомощно падал, и не за что было ухватиться: Адамс взмахнул руками в воздухе, жалко и безнадежно. И все же он по-прежнему пытался.
– Все кончено, – сказал ему Николас, не пытаясь да и не желая быть мягким. – Кончено лично для тебя и для них всех. – Потому что, сказал он себе, я собираюсь рассказать им правду.
Они молча смотрели друг на друга. Адамс – словно из пропасти, в которую он падал и падал, бесконечно. Оба без дружелюбия и без малейшей теплоты. Разделенные друг с другом, абсолютно; по разные стороны баррикад. И с каждой секундой эта пустота между ними все росла. Пока наконец даже Николас не почувствовал ее, почувствовал хватку того, что Джозеф Адамс всегда называл туманом. Внутренним, беззвучным туманом.
– Окей, – выдохнул Адамс. – Давай, выдавай свою правду; собери десятиваттный передатчик и подними соседний танк, передавай дальше свое Слово Правды – но я возвращаюсь в свое поместье и собираюсь забраться в свою библиотеку, туда, где я должен быть сейчас и писать речь. Без сомнения и без лишней скромности – лучшую из всех, что я написал за свою жизнь. Кульминацию всего. Потому что это то, что всем нам нужно. Лучше даже, чем смог бы Лантано; когда я действительно должен, я могу превзойти даже его – в моей работе нет никого лучше меня; я знаю свои силы. И мы посмотрим, Ник; подождем немного и увидим, кто победит, кто будет верить кому и во что, когда все это наконец завершится; у тебя есть твой шанс, и я не упущу свой – я не позволю выбросить себя, отбросить в сторону.
Он яростно взглянул на Николаса.
Рита, задыхающаяся и взволнованная, подбежала через холл к мужу.
– Николас, я только что услышала – война окончена и мы скоро сможем подниматься! Мы наконец сможем начать…
– Пока еще не совсем, – сказал Николас. – Пока еще не все готово, условия на поверхности еще не вполне подходящие. – Он вернул Адамсу его застывший, вызывающий и страдающий взгляд. – Ведь так?
– Нет, пока еще нет, – ответил Адамс медленно и безжизненно, как будто он уже удалился и оставил здесь лишь малую часть себя, только чтобы отвечать. – Но условия появятся, – сказал он. – Как ты и говоришь. Все будет хорошо со временем.
– Но это правда, – задыхаясь, продолжала Рита. – Мы победили; они, НарБлок, они сдались нашим армиям лиди. Янси так сказал, это прошло по всем ячейкам танка, я услышала это у нас. – Заметив, с каким выражением на лице стоит ее муж, она сбивчиво повторила: – Это не слухи. Сам Янси, сам Протектор, лично сказал это.
Николас сказал Адамсу:
– А как насчет такого? Ты можешь сказать им – сказать нам, – что это сюрприз. На наш день рождения.
– Нет, – энергично сказал Адамс, вновь размышляя на высокой скорости, взвешивая каждое из слов Николаса. – Нет, недостаточно хорошо; не подойдет.
– Уровень радиации, – сказал Николас. Он чувствовал себя уставшим, учитывая все произошедшее, но вовсе не отчаявшимся; в нем не было пессимизма. Несмотря на то что они оба с Адамсом видели задачу, которая шаг за шагом незаметно приблизилась к ним за все эти годы ожидания, бесцельно потерянные для них обоих. – Радиоактивность, – сказал Николас.
И тут глаза Адамса мгновенно загорелись.
– Радиоактивность, – повторил Николас, – только сейчас наконец, после всех этих лет, снизилась до приемлемого уровня. Вот и все, годится? И все эти годы вы были вынуждены заявлять – причем у вас не было выбора, просто не было выбора относительно этого; это было и морально, и практически необходимо заявлять, – что война все еще продолжается. Иначе люди, а вы знаете, как они обычно себя ведут, ринулись бы на поверхность.
– Как стадо баранов, – согласился Адамс, медленно кивая.
– Слишком рано, – сказал Николас. – Как они обычно поступают по своей глупости – и радиация; она убила бы их. Так что на самом деле, если посмотреть объективно, с вашей стороны это было самопожертвованием ради людей. Той моральной ответственностью, которую вынуждена была принять на себя ваша власть. Как насчет этого?