Словом, братца своего я не узнала. Небритый, помятый, глаза потухшие, утонули в синеве кругов. Похудел. Молчит. Мы приехали на квартиру к моему другу, он там не жил и ключи мне отдал, чтобы было где в Москве останавливаться. Мы молча поднялись, но, изолировавшись дверью от внешнего мира, я тут же принялась за допрос.
— Что? — Я тряхнула его за плечи, заставляя сконцентрировать взгляд на мне. — Ты что, на наркоту подсел?
Мотнул головой. Искренне мотнул, я поверила сразу.
— Тогда что? Ну говори! Что случилось? Убили кого-то?
Молчит. Уперся глазами в пол, обездвиженный какой-то. Мне стало страшно. Таким я его не видела. Что могло его так потрясти, я понятия не имела. Андрюха не был истеричной личностью, что перевернуло его душу до такой степени?
Я встала, налила виски. Протянула ему бокал. Он не двинулся. Я буквально влила ему виски в рот и отошла. Ждать эффекта. Минуты через две Андрей наконец поднял глаза.
— Я не хочу больше этим заниматься.
Уже легче. Заговорил.
— Чем?
— Политикой. Дипломатией фиговой. Я не хочу больше даже близко подходить.
— Ты с ума сошел? С чего вдруг? Что стряслось?
— Они заставили меня бросить ее там. Бросить, как кость на растерзание собакам.
— Кого? Кристину?
О Кристине я к тому времени немного знала из того, что брат рассказал до отъезда и потом писал по электронной почте. Знала я совсем мало, но по письмам поняла, что девица, должно быть, неординарная. Ординарные в такие истории не вляпываются.
— Я уже все уладил, понимаешь, со всеми договорился, она должна была выехать вместе со мной, а потом вдруг…
Он опять уронил голову на руки.
— Что вдруг? Ее не выпустили? Власти?
— Если бы… Нет, наши сволочи постарались. «Андрей, ситуация коренным образом изменилась, и ты должен принять позицию нейтралитета, невмешательства», — скопировал Андрей голос начальника.
— И ты уехал?
— Не сразу. Пытался сделать что-нибудь. Выждать. Оставить ее там означало позволить местным властям бросить ее в тюрягу. Видела бы ты их тюрьмы… Попасть туда — все равно что купить билет в никуда.
— А потом?
— Потом… Потом меня заверили, что все будет хорошо. Что Кристаллинских никто не тронет и все такое, но моя миссия окончена, и мне надо выезжать. Я пытался обговорить решение, пытался… Пытался… Бесполезно. Кто я? Мелкая сошка! Я ничего не могу. И так будет всегда, понимаешь, Жека? Так будет всегда! Я — никто, ничто, пустота, я — ноль!
У меня сжалось сердце. На Андрея невозможно было смотреть без слез. Человеку, видевшему себя десяткой, вдруг указали на место, продемонстрировали, что единичку можно так же легко отнять, как и подарить. При этом я прекрасно понимала, что тут Андрюхой движет не тщеславие. Его оскорбило не то, что его щелкнули по носу и обошлись как с мелкой сошкой без права на свое мнение. Если бы дело не касалось человеческой судьбы, вряд ли бы он принял ситуацию так близко к сердцу.
— Чем опытнее ты будешь, тем легче тебе будет лавировать в таком положении, — сделала я попытку сгладить остроту его переживаний.
— Возможно. Но зачем? Зачем, Жека? Сейчас она, скорее всего, сидит в камере с двадцатью туберкулезницами, и никому до нее нет дела! А я сижу здесь и пью с тобой виски. И как мне после этого выходить на работу? Смотреть людям в глаза?
— Но почему ты так уверен, что она в тюрьме?
— Потому что она дура, потому что она идиотка, она не умеет держать рот на замке, она лезет туда, куда не надо, она ненормальная. Но я мог ее вытащить из всего этого, мог, но мне приказали не вмешиваться!
— А ее муж? У нее ведь там и муж есть? Неужели он ничего не может сделать?
— Может. Вернее, мог бы, если бы все было не на таком высоком уровне. И я ничего при этом не понимаю. Мне даже не потрудились объяснить, что происходит. Почему ветер вдруг подул в другую сторону, что случилось, я ничего не знаю. Я же говорю — я пустота. Перед тобой сидит кусок пустоты. А перед глазами этого куска стоят глаза брошенной им жертвы,
Я зашагала по комнате. Утешить брата мне хотелось, но не получалось. Любые слова оказались бы фальшивыми. Уговаривать его на все забить и забыть я бы не смогла. Потому что и сама чувствовала, что это нереально.
И так я кружила по комнате, размышляя, что конкретно я сейчас смогу сделать, чтобы облегчить его состояние. И в голове моей родилась идея. Дурацкая, непорядочная, несвойственная мне, но способная помочь брату.
— Андрюха, вот что. Поехали домой, я тебя там оставлю, а потом выясню для тебя кое-что.
— Что ты хочешь выяснить? — Он безучастно следил за моими передвижениями.
— Что там за кулисами творится. Что смогу, то и выясню.
— Как ты сможешь что-либо выяснить? Если даже мне ничего не сказали, то тебе и подавно никто не расскажет подноготную.
— Возможно. Но могут и рассказать. Я же не официальным путем пойду, как ты. Давай, поехали, время не терпит.
Я оставила его дома страдать, а сама поехала к одному своему знакомому. Тут я могла бы сказать, что вообще-то такими делами не занимаюсь, это не мой стиль и так далее, но не буду. Мой стиль, не мой, какая разница, если я это сделала в итоге? В общем, был у меня случайно отщелканный компроматик на одного дядечку из сильных мира сего. Когда я снимала, я и не думала, что это компроматом окажется, это уж потом выяснилось. Я-то просто сняла его в одной компании, он и не знал, что у меня эти снимки сохранились, и думал, что я из «своих». А потом услышала, что он какой-то документ в правительстве продвинул об освобождении от налогов компании, с начальством которой он красовался на снимке как раз незадолго до подписания документа, и в весьма неформальной милой обстановке. Если бы в прессу попали эти снимки с датой съемки, то уважаемому представителю сильных мира сего пришлось бы объясняться, что да почему. Дело и так было скользким и привлекло внимание прессы и общества. И я все не знала, что мне с этими снимками делать. Продать их прессе — деньги хорошие, но потом спать не смогу спокойно. Предложить их ему — может попросту убрать меня как назойливую муху. И я приняла простое и мудрое, хотя и совсем непатриотичное решение. Я просто отдала ему негативы и снимки. Просто так. Он оценил мой поступок, хотя и долго не верил в мою бескорыстность (ага, бескорыстность, за шкуру свою я испугалась, вот что!), и сказал, что передо мной в долгу. За мной — просьба в любое время суток. И тут — такой случай. Для него выяснить информацию для Андрея — раз плюнуть. И ничего не будет стоить. Не люблю просить, но здесь соблазн оказался слишком велик
Поехала я к этому гражданину с просьбой. Дура, конечно, самонадеянная, а вдруг бы ему это не понравилось? Но все обошлось. Дядечка оказался понятливый и не стал ломаться. Понял, что мне лишнего не надо и вообще мало что надо. Я тогда подумала: «Ну, выполнит он свое обещание — хорошо, нет — зато жива осталась». Дядечка обещание выполнил. На следующий день мне рассказали, что к чему, я в свою очередь передала информацию Андрюхе.
История оказалась на самом деле с запашком. Андрюхе было из-за чего переживать, но в конце концов все обошлось. Кристина (ох уж эта Кристина!) оказалась той самой картой, которую решили на тот момент разыграть одновременно наши, австралийцы и папуасы. То, что она там вмешалась в распределение и использование донорских денег, — это все ерунда. Власти Папуа и так знали, что она слишком мелкая сошка, чтобы помешать им. Просто припугнуть хотели. Но в тот момент наши вдруг пошли на сближение с Австралией, а папуасам это не надо было. Австралийцы всегда в их глазах будут поработителями, и все, что хорошо им, плохо папуасам, и наоборот.
Кристину решили попугать тюремным заключением. Ладынина послали как раз решить этот вопрос и вывезти Кристину, чтобы не было лишнего козыря у папуасов во время переговоров на Зеленом континенте. Но когда он уже все уладил (хотя на самом деле ему просто пошли навстречу, зная, что Папуа тоже невыгодно упираться в данном вопросе), австралийцы вдруг попросили наших отойти в сторону. Они хотели спровоцировать папуасов на нелицеприятные действия и даже подкидывали Кристине всякие данные, чтобы она все больше и больше раздражала власти и нарывалась на неприятности. Им необходимо было ее руками обнародовать компромат на местных политиков, чтобы был рычаг политического давления. Как раз в то время шел вопрос о коррупции в ПНГ и необходимости введения австралийских наблюдателей в штат папуасских властей. Андрея оттуда решили убрать, чтобы не мешался. Элементарно. А что будет дальше — никого не волновало. Если бы даже Кристину арестовали, это было бы только на руку австралийцам, и те, в знак благодарности за благоприятно сложившуюся ситуацию, пошли бы, в свою очередь, на уступки большому русскому брату в других вопросах.
Однако папуасские власти оказались не дураками и после отъезда Андрея быстренько замяли всю историю и выдворили Кристину из страны чуть ли не следующим рейсом. От греха подальше. Андрей об этом не знал. Когда услышал по телефону, что есть новости, примчался как угорелый. Жене сказал, что на работу. Дожили, на встречу с сестрой приходит, как на свидание с любовницей. Пришел, доведенный до точки. Кожа да кости и синие круги на все лицо. Даже глаза обесцветились. Но я уж его взбодрила! Он, конечно, разозлился за роль шута, которую ему уготовили, но, с другой стороны, радость его за Кристину была столь очевидной, что он буквально на глазах пришел в себя и воспрял духом.
— А ну их, придурков, да, Жень? Пусть себе играют в свои игры и дальше. И я впредь умнее буду. Ты права — наступит день, когда я буду другими крутить-вертеть, как захочу.
В этом я сильно сомневалась, но вслух не стала его разочаровывать.
— Кристина твоя сейчас где-то в Сингапуре околачивается.
— С мужем?
— Вроде бы. Про мужа я особо не интересовалась.
— Молодцы. Надеюсь, у нее ума хватит не высовываться больше.
Он так и светился. Далась ему эта Кристина. Или просто ответственность за нее чувствовал? Переживал, что бросил? Я знаю это ощущение, когда не поможешь где-то, где мог помочь, и потом у тебя перед глазами эта картина еще долго будет стоять, не давая заснуть. У меня самой был такой случай. Лет восемнадцать мне было, ехала в трамвае, за окнами — снег, пурга настоящая. В трамвай зашли три девчонки, лет по десять, короткие юбчонки, худенькие ножки в тонюсеньких колготках… В общем, даже от их вида холодно становилось. Тут грозная кондукторша билеты стала проверять, до них дошла, а билетов у девчонок-то и нет. И денег на них нет. У меня деньги с собой были. Это ведь не бог весть какая сумма — заплатить за три билета. Но почему-то я не решилась предложить. Вот до сих пор не знаю, почему не решилась. Слова во рту буквально застряли. Девчонок в тонюсеньких колготках выпроводили из трамвая. Мерзнуть. Пассажиры, и я в том числе, молча смотрели в окно на жмущихся друг к другу школьниц под снегопадом. И никто ничего не сделал. Возможно, каждый, как и я, не решился. Не знаю. Тем не менее история это мучает меня до сих пор. И девчонки на трамвайной остановке снятся. И чувство вины не отпускает. Прямо как в «Молчании ягнят». Ужасно неприятно.