– Что?
– Тебе не кажется, что это уже… не знаю, одержимость?
– Нет, – говорит он. – Это называется противоположность лени. – Он задумывается. – Возможно, щепетильность.
– Ты не считаешь, что жизнь слишком коротка, чтобы каждый раз вытирать душевую?
– А может быть, – рассудительно говорит он, – жизнь слишком коротка, чтобы проживать ее не так идеально, как можно. – Он встает. – Ты ведь еще не производила оценку?
– Оценку?
– Через «Домоправителя». Он, кажется, сейчас поставлен на месячный интервал. Я тебе перенастрою на завтра. – Он делает паузу. – Я уверен, Джейн, что у тебя все получается. Но с цифрами тебе будет проще стать лучше.
Утром я просыпаюсь радостной и чуть задеревеневшей. Эдвард уже ушел. Я спускаюсь выпить кофе перед душем и вижу на экране ноутбука сообщение от «Домоправителя»:
Джейн, оцените, пожалуйста, следующие утверждения по шкале от 1 до 5, где 1 – это «полностью согласна», а 5 – «категорически не согласна».
1. Я порой совершаю ошибки
2. Меня легко разочаровать
3. Я тревожусь по незначительным поводам
Вопросов еще с десяток. Я оставляю их на потом, делаю кофе и несу наверх. Захожу в душевую в ожидании роскошного каскада тепла. Ничего не происходит.
Повожу из стороны в сторону рукой с браслетом, но все равно ничего. Электричества нет? Я пытаюсь вспомнить, есть ли в чулане щиток. Но нет, дело не в этом: внизу ведь электричество есть, иначе «Домоправитель» бы не работал.
Тут я понимаю, в чем, должно быть, дело.
– Черт подери, Эдвард, – говорю я вслух. – Я же душ хотела принять.
Разумеется, когда я смотрю в «Домоправителя» повнимательнее, то вижу слова: Некоторые функции дома отключены до завершения оценки.
Ну, хотя бы кофе дал выпить. Я сажусь отвечать на вопросы.
Секс хорош.
Хорош, но не великолепен.
У меня такое чувство, что Эдвард сдерживается, старается быть джентльменом. Но как раз джентльмен мне в постели совершенно не нужен. Мне нужен эгоистичный альфа-самец, которым он явно может быть.
Тем не менее говорить тут есть о чем.
Потом я сижу в халате на каменном столе, а Эдвард готовит нам на воке. Перед этим он надел фартук – какой-то очень женственный поступок для столь мужественного мужчины. Но вот все подготовлено, и он принимается за дело: сосредоточенность и точность, пламя и энергия, подкидывает содержимое вока в воздух и ловит, как какой-то большой, разваливающийся блин. Через несколько минут еда готова. Я умираю с голоду.
У тебя всегда были такие отношения? спрашиваю я за столом.
Какие – такие?
Как ты говорил. Необремененные. Полусмежные.
Да, уже с давних пор. Понимаешь, я ничего не имею против традиционных отношений. Просто мой образ жизни не позволяет их заводить. Поэтому я принял сознательное решение приспособиться к непродолжительным. Я обнаружил, что, когда это сделаешь, отношения бывают даже лучше: насыщеннее, спринт, а не марафон. Зная, что ты с человеком ненадолго, начинаешь больше его ценить.
И как долго они обычно длятся?
До тех пор, пока один из нас не решает их прекратить, говорит он без улыбки. Все это возможно лишь в том случае, если обе стороны хотят одного и того же. И не думай, что под необремененными отношениями я подразумеваю отношения без обязательств и старания. Это просто другой вид обязательств, другой вид старания. Некоторые из самых совершенных моих отношений длились не больше недели, некоторые годами. Продолжительность не имеет значения. Только качество.
Расскажи о тех, которые длились годами, говорю я.
Я никогда не рассказываю о своих бывших возлюбленных, твердо говорит он. И о тебе никому рассказывать не буду. Ладно, теперь моя очередь. Как у тебя расставлены специи?
Специи?
Да. Я не смог найти кумин, и теперь этот вопрос не дает мне покоя. Они явно расставлены не в алфавитном порядке и не по сроку годности. Может, по вкусовому профилю? Или по континентам?
Шутишь, что ли?
Он смотрит на меня. Ты хочешь сказать, что они стоят в случайном порядке?
В абсолютно случайном.
Ого, говорит он. Мне кажется, недоумевает он иронически. Но Эдварда иногда не поймешь.
Уходя, он говорит мне, что вечер был чудесный.
5. b) Теперь перед вами выбор: пожертвовать небольшую сумму денег местному музею, собирающему средства на важное произведение искусства, или перевести их на борьбу с голодом в Африке. Вы выберете…
☉ Музей
☉ Голод
– Мне нравится, что работа раскрывается строго, в разных типологиях… – говорит мужчина в вельветовом пиджаке, широко взмахивая бокалом шампанского в сторону крыши из стали и стекла.
– …слияние не-картезианской инфраструктуры и социальной функциональности… – убежденно говорит женщина.
– Линии желания подразумеваются, а затем отвергаются…
Если не считать жаргона, решаю я, то завершение строительства мало чем отличается от открытия галерей, на которые мне приходилось ходить: много народу в черном, много шампанского, много хипстерских бород и дорогих скандинавских очков. Сегодня открывают новый концертный зал работы Дэвида Чипперфилда. Я постепенно узнаю имена известнейших архитекторов Англии: Нормана Фостера, покойной Захи Хадид, Джона Поусона, Ричарда Роджерса. Многие сегодня придут, сказал мне Эдвард. Потом будут фейерверк и лазерное шоу, которые покажут сквозь стеклянную крышу; их будет видно даже в Кенте.
Я брожу в толпе с бокалом шампанского, подслушиваю. Брожу я потому, что, хотя Эдвард предложил мне к нему присоединиться, я твердо решила его не обременять. К тому же общение здесь совсем не проблема, было бы желание. Общество в основном мужское, очень уверенное в себе, подвыпившее. Меня уже не раз останавливали и спрашивали: «Мы знакомы?», или: «А вы где работаете?», или просто здоровались.
Поймав на себе взгляд Эдварда, я иду к нему. Он отворачивается от людей, с которыми стоит.
– Слава богу, – тихо говорит он. – Если при мне еще кто-нибудь заговорит о важности программных требований, я с ума сойду. – Он смотрит на меня с удовольствием. – Тебе уже говорили, что ты здесь самая красивая?
– Не раз. – На мне платье «Хельмут Ланг» с глубоким вырезом на спине, оно выше колен, свободного кроя и поэтому движется, когда двигаюсь я, а на ногах – простые балетки «Хлоя» с зубчатым вырезом. – Иносказательно.
Эдвард смеется.
– Иди сюда.
Он заводит меня за низкую стенку. Ставит на нее бокал, кладет руки мне на бедра, его пальцы сбегают по ткани.
– Ты надела трусики, – замечает он.
– Да.
– Мне кажется, их лучше снять. Они портят контур. Не беспокойся, никто не заметит.
Я на миг застываю. Потом оглядываюсь. В нашу сторону никто не смотрит. Я как можно незаметнее спускаю трусики. Когда я тянусь их поднять, он берет меня за руку.
– Постой.
Правая его рука приподнимает край моей юбки.
– Никто не заметит, – повторяет он.
Рука скользит по бедру, потом оказывается у меня между ног. Я потрясена.
– Эдвард, мне…
– Не двигайся, – мягко говорит он.
Его пальцы скользят туда-обратно, едва прикасаясь. Я чувствую, что пристраиваюсь к нему, жажду, чтобы он нажимал. Это не я, думаю я. Я такого не делаю. Он дважды, трижды оглаживает мой клитор, а потом, без предупреждения, его палец легко проскальзывает в меня.
Он делает паузу, берет у меня бокал и ставит рядом со своим, и вдруг там уже две руки – одна сзади, два пальца ходят туда-сюда, другая спереди, углубляется, оглаживает. Шум вечеринки становится глуше. Задыхаясь, я перекладываю все заботы насчет того, что нас могут увидеть, на него. Он теперь главный. Хотя обстоятельства к этому и не располагают, меня начинает обдавать волнами удовольствия.
– Не хочешь где-нибудь уединиться? – шепчу я.
– Нет, – просто говорит он. Его пальцы решительно набирают темп. Я чувствую приближение пика. Мои колени подгибаются, и руки Эдварда поддерживают меня. И тут я кончаю, дрожа, содрогаясь на нем. Вспыхивают огни фейерверка, настоящего фейерверка, начинается лазерное шоу, которое будет видно даже в Кенте, осознаю я, возвращаясь к действительности. Вот почему все аплодируют. Я тут ни при чем. Слава богу.
Ноги у меня все еще дрожат, когда Эдвард убирает руку и говорит:
– Прости, Джейн. Мне еще кое с кем нужно поговорить.
Он направляется к, если я не ошибаюсь, самому именитому архитектору Англии, члену палаты лордов, и с непринужденной улыбкой протягивает ему руку. Ту самую, которая несколько секунд назад побывала во мне.
Вечеринка подходит к концу, а меня все еще пошатывает. Мы что, правда это сделали? Я действительно только что испытала оргазм в комнате, полной людей? Я теперь такая? Он ведет меня в японский ресторан по соседству – такой, где посередине стойка, за которой стоит шеф-повар. Посетители – японские бизнесмены в темных костюмах. Шеф-повар приветствует Эдварда как старого знакомого: кланяется, говорит по-японски. Эдвард отвечает на том же языке.
– Я попросил его выбрать для нас блюда, – говорит он, когда мы садимся. – Довериться выбору итамаэ – знак уважения.
– У тебя, кажется, хороший японский.
– Я там недавно строил кое-что.
– Я знаю. – Его японский небоскреб – изящная, чувственная спираль, исполинский бур, пронизывающий облака. – Ты тогда впервые побывал в Японии?
Я, конечно, знаю, что нет. Я смотрю, как он выравнивает палочки, чтобы они лежали строго параллельно.
– Я провел там год после гибели жены и сына, – тихо говорит он, и этот первый проблеск откровенности, доверия, меня приятно волнует. – Меня пленила не столько сама страна, сколько культура, акцент на сдержанности и самодисциплине. В нашем обществе аскетизм ассоциируется с лишениями и бедностью. В Японии он считается высшей формой красоты; это называется