– А что я делаю не так?
Он пробегает глазами бумагу: там одни цифры, как в гроссбухе.
– Ты могла бы уделять больше времени физическим упражнениям. Двух занятий в неделю будет достаточно. После переезда ты сбросила вес, но могла бы, наверное, сбросить еще немного. Уровень стресса в пределах нормы: в телефонных разговорах темп речи повышается, но это обычное дело. Ты почти не выпиваешь, что радует. Температура тела, дыхание, функции почек – все хорошо. Ты спишь достаточно, а стадия быстрого сна соответствует норме. Самое же главное – ты более оптимистично настроена. Уровень твоей личностной целостности высок и повышается, ты становишься более дисциплинированной, и тебе удается не допускать образования известкового налета в душе.
Он улыбается, чтобы показать, что по крайней мере последнее – шутка, но я задыхаюсь от негодования.
– Ты все это обо мне разузнал!
– Разумеется. Если бы ты внимательно прочитала условия договора, не удивлялась бы.
Мой гнев улетучивается, стоит мне осознать, что я, в конце концов, сама на это подписалась, да и в противном случае я бы вообще не смогла позволить себе Дом один по Фолгейт-стрит.
– Это будущее, Джейн, – говорит Эдвард. – Наблюдение за здоровьем и самочувствием, их контроль через домашние приборы. Если бы у тебя возникли серьезные проблемы, то «Домоправитель» заметил бы их задолго до того, как ты бы решила сходить к врачу. Эта статистика позволяет человеку контролировать свою жизнь.
– А если кто-то не хочет, чтобы за ним шпионили?
– За ним и не будут шпионить. Твои подробные данные у нас есть только потому, что мы все еще работаем над бета-версией. В будущем мы будем только наблюдать общие тенденции, а не собирать данные отдельных людей. – Он встает. – Позанимайся этим, – доброжелательно говорит он. – Посмотрим, привыкнешь ли. Если нет – ну, все польза, и мы попытаемся сделать систему более приемлемой. Впрочем, все, что я узнал, говорит о том, что вскоре ты поймешь, сколько в этом преимуществ.
Я гляжу на заметки, которые сделала для заявления, и понятия не имею, как его начать, когда звонит телефон. Я смотрю на экран. Эдвард.
Привет, Эмма. Ты получила мою посылку? спрашивает он. Голос у него довольный, даже веселый.
Какую посылку?
Которую я оставил тебе в офисе.
Я не на работе, говорю я. Я в полицейском участке.
Все в порядке? Голос у него озабоченный.
Не совсем, говорю я. Смотрю на свои заметки. Инспектор Кларк посоветовал сгруппировать главные положения по категориям. ЧТО ОН СДЕЛАЛ. ЧТО Я ТОГДА ЧУВСТВОВАЛА. ВОЗДЕЙСТВИЕ НА МОИ ОТНОШЕНИЯ. КАК Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ СЕЙЧАС. Я таращусь на слова, которые написала. Отвращение. Ужас. Стыд. Грязь. Просто слова. Как-то я не думала, что до такого дойдет.
На самом деле совсем не в порядке, говорю я.
В каком ты участке?
В Вест-Хэмпстеде.
Буду через десять минут.
Телефон умолкает. И мне сразу становится лучше, намного лучше, потому что сейчас я больше всего на свете хочу, чтобы пришел кто-нибудь сильный и решительный, вроде Эдварда, взял бы мою жизнь, перебрал ее детали и сделал так, чтобы все заработало.
Эмма, говорит он. Ох, Эмма.
Мы в кафе недалеко от Вест-Энд-лейн. Я плакала. Время от времени на нас бросают подозрительные взгляды – кто эта девушка? Что этот мужчина ей сделал, что она так плачет? Но Эдвард не обращает на это внимания. Он нежно накрывает мою руку своей в знак утешения.
Ужасно такое говорить по такому жуткому поводу, но я чувствую себя особенной. Забота Эдварда совершенно не похожа на неуверенную ярость Саймона.
Эдвард берет черновик моего заявления. Мягко спрашивает: можно? Я киваю, и он читает его, время от времени хмурясь.
Что было в посылке? спрашиваю я. Которую ты в офис отправил?
А… так, подарочек. То есть два. Я их забрал.
Он поднимает с пола пакет с узнаваемым логотипом «У» – «Уондерер».
Это мне? восхищенно спрашиваю я.
Я собирался пригласить тебя на одно очень скучное мероприятие. Подумал, что в качестве компенсации должен подобрать тебе наряд. Но ты сейчас не в том настроении.
Я достаю из пакета створчатый футляр. Открой, если хочешь, мягко говорит он.
Внутри ожерелье. Но не просто ожерелье. Мне всегда хотелось жемчужное ожерелье, как у Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани». И вот оно. Не такое же – оно из трех нитей, а не из четырех, и без фермуара спереди, – но я уже вижу, как оно облегает мою шею высоким и твердым воротником.
Оно прекрасно, говорю.
Я тянусь к коробке побольше, но он меня останавливает. Лучше не здесь.
А что за мероприятие? Куда ты хотел меня позвать?
Вручение одной архитектурной награды. Скука смертная.
Ты ее выиграл?
Вроде бы да.
Я улыбаюсь ему; теперь мне уже хорошо. Пойду домой, переоденусь, говорю я.
Я с тобой, говорит Эдвард. Он встает и шепчет мне на ухо:…потому что как только я увижу тебя в этом платье, сразу захочу тебя в нем трахнуть.
Я просыпаюсь и вижу, что Эдварда нет. Вот, наверное, каково иметь роман с женатым мужчиной, думаю я. Эта мысль меня немного утешает. Во Франции, где к таким вещам относятся проще, наши отношения, скорее всего, считались бы абсолютно нормальными.
Миа, конечно, уверена, что меня ждет очередная катастрофа; что он не изменится, что человек, который столько лет жил так замкнуто, по-другому уже не сможет. Когда я возражаю, она сердито цокает языком.
– Джей, ты как школьница, решила, что ты-то и растопишь его ледяное сердце. А на самом деле он просто разобьет твое.
Но мое сердце уже разбила Изабель, думаю я, а нерегулярные вторжения Эдварда в мою жизнь упрощают задачу – не дать Миа понять, насколько для меня все это становится серьезно.
К тому же Эдвард, оказывается, прав: есть что-то идеальное в том, что два человека сходятся без ожиданий и требований. Мне не приходится выслушивать, как прошел его день, или беспокоиться о том, кому выносить мусор. Одному не надо подстраиваться под график другого, не угнетает домашний быт. Мы не бываем вместе достаточно долго, чтобы друг другу надоесть.
Вчера он довел меня до первого оргазма, еще не раздевшись. Я заметила, что ему это нравится. Оставаться полностью одетым, снимая с меня все, кроме ожерелья, и превращая меня в дрожащую немочь пальцами и языком. Ему как будто мало сохранять контроль над собой: надо, чтобы я его утратила. Только тогда он может спокойно кончить.
Мне кажется, что это интересная догадка на его счет, и я обдумываю ее, спускаясь вниз. Меня ждет стопка сырой вчерашней почты, с которой я не успела разобраться. При доме нет ящика, и почтальон оставляет почту у двери, где она мокнет под дождем. Я спросила об этом у Эдварда – странное все-таки упущение для такого продуманного дома, и он сказал, что, когда дом строился, его партнер, Дэвид Тиль, предрекал, что в течение десяти лет бумажные письма будут полностью вытеснены электронными.
Я просматриваю ее. Главным образом проспекты, посвященные предстоящим муниципальным выборам. Я, наверное, явиться не соберусь. Споры по поводу местной библиотеки и частоты вывоза мусора мало касаются моей жизни в Доме один по Фолгейт-стрит. Есть пара писем, адресованных мисс Эмме Мэтьюз. Явно мусор, но я все равно переадресую их Камилле и откладываю для пересылки.
Последнее письмо адресовано мне. Конверт совершенно безликий, и сперва я думаю, что это тоже мусор. Потом вижу логотип Национальной службы здравоохранения, и в груди у меня екает.
Уважаемая мисс Кавендиш,
Результаты посмертного вскрытия Изабель Маргарет Кавендиш.
Я согласилась на вскрытие, потому что хотела получить хоть какие-то ответы. Доктор Гиффорд сказал мне потом, что вскрытие ничего не выявило, но мне все равно пришлют отчет. Это было месяц назад. Наверное, письмо где-то застряло.
Голова у меня идет кругом, я сажусь и читаю его дважды, пытаясь понять медицинский язык. Оно начинается с краткого очерка моей беременности. Отмечен день, когда – за неделю до того, как врачи заподозрили неладное, – я почувствовала боль в спине и пришла в роддом на осмотр. У меня взяли анализы, послушали сердце ребенка и отправили меня домой – принять горячую ванну. После этого Изабель стала пинаться активнее, и я успокоилась. В письме ясно говорится, что были приняты адекватные меры, включая оценку высоты дна матки в соответствии с рекомендациями НИЗСМП[6]. Далее – описание моего следующего визита, когда стало понятно, что сердце Изабель остановилось. И, наконец, собственно результаты вскрытия. Множество цифр, которые мне ни о чем не говорят: количество тромбоцитов и прочий анализ крови, за которым следуют примечания:
Печень – в норме.
При мысли о том, как какой-то патологоанатом спокойно извлекает ее крохотную печень, у меня сдавливает горло. Но это еще не все.
Почки – в норме.
Легкие – в норме.
Сердце – в норме.
Я перескакиваю к резюме:
На данном этапе невозможно поставить точный диагноз, однако признаки плацентарного тромбоза могут указывать на частичное отслоение плаценты (abruptio placentae), приведшее к смерти из-за удушья.
Abruptio placentae. Звучит, как заклинание из «Гарри Поттера», а не как причина смерти моей девочки. Имя доктора Гиффорда внизу страницы расплывается: мои глаза наполняются слезами, и я снова начинаю плакать – громким, захлебывающимся, сопливым рыданием, которое не могу остановить. Это для меня слишком, к тому же большинства слов я не понимаю. Потом я вспоминаю, что Тесса, женщина, с которой я делю стол в офисе, раньше работала акушеркой. Я решаю взять письмо на работу, чтобы она мне его разъяснила.
Тесса внимательно читает письмо, время от времени озабоченно на меня поглядывая. Она, разумеется, знает, что мой ребенок родился мертвым: многие из работниц фонда оказались здесь по схожим причинам.