– Цена, разумеется, та же, сэр, хотя за черта мы обычно берем больше.
Эдвард качает головой:
– По рецепту нужен хек.
– Что же я могу поделать, сэр? – Продавец разводит руками. – Не поймали – не продаем.
– Вы хотите сказать, – медленно произносит Эдвард, – что утром на Биллингсгейт вообще не было хека?
– Только за дикие деньги.
– Почему же вы их не заплатили?
Улыбка на лице продавца меркнет.
– Морской черт лучше, сэр.
– Я заказывал хека, – говорит Эдвард. – Вы меня подвели. Я больше не приду.
Он поворачивается на каблуках и выходит вон. Продавец, пожав плечами, возвращается к рыбе, которую разделывал, но прежде бросает на меня любопытный взгляд. Я чувствую, что у меня пылают щеки.
Эдвард ждет меня на улице.
– Идем, – говорит он и машет рукой такси. Машина немедленно разворачивается и подъезжает к нам. Я заметила, что у Эдварда просто какой-то дар: таксисты словно сами его высматривают.
Злым я его еще не видела и не знаю, сколько он в этом настроении пробудет. Но он спокойно заговаривает о другом, словно никакого недоразумения не было.
Если Кэрол права и Эдвард – социопат, то разве ему не положено сейчас рвать и метать? Еще одно доказательство того, что она заблуждается на его счет, решаю я.
Он оглядывает меня.
– Ты, кажется, меня не слушаешь, Джейн. Все хорошо?
– Ой… прости, я задумалась. – Нельзя, решаю я, чтобы беседа с психотерапевтом отвлекала меня от того, что происходит здесь и сейчас. Я указываю на саквояж: – Куда ты собрался?
– Думал перебраться к тебе.
На секунду мне кажется, что я ослышалась.
– Перебраться?
– Если пустишь, конечно.
Я ошеломлена.
– Эдвард…
– Я тороплю события?
– Я еще ни с кем не жила.
– Потому что еще не встречала нужного человека, – рассудительно говорит он. – Я понимаю, Джейн, потому что я думаю, что мы с тобой в чем-то схожи. Ты человек закрытый, сдержанный и немного замкнутый. Это, помимо многого другого, я в тебе и люблю.
– Правда? – спрашиваю я, хотя на самом деле думаю: Я что, замкнутая? И Эдвард действительно только что сказал «люблю»?
– Разве не заметно? Мы идеально друг другу подходим. – Он касается моей руки. – С тобой я счастлив. И, мне кажется, я смогу осчастливить тебя.
– Я уже счастлива, – отвечаю я. – Эдвард, ты уже меня осчастливил.
И я улыбаюсь ему, потому что это правда.
В следующий раз Эдвард приезжает с саквояжем и рыбой для рагу.
Весь секрет – в соусе руйе, говорит он, раскладывая все на столе. Столько народу экономит на шафране.
Я понятия не имею, что такое руйе и шафран. Ты куда-то уезжаешь? спрашиваю я, глядя на саквояж.
В некотором роде. Хотя, скорее, приезжаю – если ты меня примешь, конечно.
Хочешь оставить у меня вещи? удивленно спрашиваю я.
Нет, весело говорит он. Это все, что у меня есть.
Саквояж – такой же красивый, как и все, что ему принадлежит, кожа мягкая и гладкая, как на седле. Под ручкой – неброский знак, на котором вытиснены слова: «Суэйн Адени, дорожные принадлежности. Поставщики Королевского двора». Я открываю его. Внутри все сложено красиво, как двигатель машины. Я достаю предметы по одному, описывая их.
Полдюжины белых рубашек «Комм де гарсон», очень, кстати сказать, хорошо выглаженных и сложенных. Два шелковых галстука «Шарве». Макбук-эйр. Записная книжка «Фиорентина» в кожаном переплете и стальной механический карандаш. Цифровой фотоаппарат «Хассельблад». Хлопковый сверток, в котором, – посмотрим, – три японских поварских ножа.
Не трогай, предупреждает он. Они очень острые.
Я снова заворачиваю ножи и откладываю их в сторону. Несессер. Два черных кашемировых пуловера. Две пары черных брюк. Восемь пар черных носков. Восемь белых трусов-«боксеров». Неужели это и правда все?
Ну, еще в офисе кое-что. Костюм и так далее.
Как ты этим обходишься?
А что мне еще нужно? говорит он. Ты не ответила на мой вопрос, Эмма.
Это так неожиданно, говорю я, хотя какая-то часть меня готова скакать от радости.
Можешь выставить меня на улицу в любой момент.
С какой стати? Это ты от меня устанешь.
Я от тебя никогда не устану, Эмма, серьезно говорит Эдвард. Мне кажется, что в тебе я наконец нашел идеальную женщину.
Я чего-то не понимаю. Мне казалась, что у нас просто необремененный роман, или как он там это назвал. Спрашиваю: Но почему?..
Потому, что ты не задаешь вопросов, рассудительно говорит Эдвард. Он поворачивается к рыбе. Передай, пожалуйста, эти ножи.
Эдвард!
Он изображает вздох. Ну хорошо. Потому что в тебе есть нечто, какая-то энергия, жизнь, от которой и я оживаю. Потому что ты импульсивна, ты экстраверт, ты во всем не такая, как я. Потому что ты так отличаешься от всех прочих женщин, которых я знал. Потому что ты вернула мне желание жить. Потому что ты – это все, что мне нужно. Такое объяснение тебя устраивает?
Пока сойдет, говорю я, не в силах сдержать улыбки.
7. Подруга показывает вам свою работу. Она ею гордится, однако работа не очень хороша. Вы:
☉ Честно и беспристрастно критикуете ее
☉ Предлагаете одну незначительную поправку, чтобы посмотреть, будет ли она принята
☉ Меняете тему
☉ Издаете неопределенные ободряющие звуки
☉ Говорите, что она большой молодец
– Мне кажется, что по-настоящему вы ждете извинений, – говорит медицинский посредник. Это средних лет дама в сером кашемировом кардигане; обращается она ко мне внимательно и сочувственно. – Я права, Джейн? Если клиника признает все, что вам пришлось перенести, это поможет вам мысленно поставить точку в переживании вашей утраты?
По другую сторону стола – имеющий изможденный вид доктор Гиффорд, по бокам – администратор клиники и адвокат. Посредник, ее зовут Линда, сидит с краю, как бы подчеркивая свою нейтральность. Тесса сидит рядом со мной.
Я смутно осознаю, что в пределах одной фразы Линда каким-то образом сумела понизить обещанные извинения до признания моих страданий. Это немного похоже на извинения прохиндея-политика, который говорит, что ему очень жалко, если кто-то чем-то недоволен.
Тесса предупредительно накрывает мою руку своей, как бы говоря: с этим я разберусь.
– Признание, – с легким нажимом произносит она, – клиникой того факта, что были допущены ошибки, которых можно было избежать и которые способствовали смерти Изабель, разумеется, будет приветствоваться. В качестве первого шага.
Линда вздыхает; то ли из профессионального сочувствия, то ли от осознания того, что тут придется повозиться, – неясно. – Позиция больницы – поправьте меня, Дерек, если я ошибаюсь, – заключается в том, чтобы расходовать ценные бюджетные средства на помощь пациентам, а не на судебные разбирательства. – Она переводит взгляд на администратора, и тот покорно кивает.
– Разумеется, – рассудительно говорит Тесса. – Впрочем, если бы направление на доплер давали каждой беременной, то мы бы почти наверняка сегодня здесь не сидели. Однако кто-то посмотрел на цифры и высчитал, что дешевле будет платить адвокату и выплачивать компенсации в тех редких, но статистически значимых случаях, когда направление на доплер сыграло бы решающую роль. И до тех пор, пока организации вроде нашей не сделают так, чтобы эта бездушная, негуманная практика стала такой дорогостоящей и такой времязатратной, что эти цифры изменятся, ситуация останется прежней.
Первый раунд за Тессой, думаю я.
Дерек, администратор, говорит:
– Если нам придется отстранить мистера Гиффорда от работы – а мы будем вынуждены это сделать, если речь официально пойдет о серьезном несчастном случае, – то его место займет исполняющий обязанности, и множество пациентов лишатся помощи опытного и уважаемого специалиста.
Серьезный несчастный случай. Я понемногу, со скрипом, знакомлюсь с медицинским жаргоном. Аускультация. Кардиотокография. Партограммы. Разница между численностью персонала в родильном доме, где я была, и отделении, где я должна была оказаться.
Представители клиники назначили встречу практически сразу, как только Тесса официально запросила мою медицинскую историю. Они явно хотели проверить, подействовало ли их уклончивое, успокоительное письмо. Это – понимание того, что они хотели от меня отделаться, и если бы не Тесса, то им бы это удалось, – злит меня едва ли не так же, как то, что Изабель на пустом месте лишилась жизни.
– Дело в том, – объяснила мне по пути на встречу Тесса, – что если дойдет до компенсации, то дело обойдется им очень дорого.
– Почему? – Я знаю, что выплаты за детей, которые не должны были умирать, чуть ли не смехотворно малы.
– Сама компенсация не так уж велика, но есть еще упущенные доходы. У тебя была хорошо оплачиваемая работа. Если бы не смерть Изабель, ты ушла бы в декрет, а после вернулась бы на свое место, так?
– Наверное, но…
– А теперь ты работаешь в благотворительной организации, которая борется с мертворождением, на минимальном окладе. Если прибавить зарплату, которую ты недополучила, то сумма получится приличная.
– Это был мой выбор.
– Которого ты бы не сделала при иных обстоятельствах. Не церемонься с клиникой, Джейн. Чем дороже ты им обойдешься, тем больше вероятность того, что они изменятся.
Она великолепна, понимаю я. Удивительное дело: думаешь, что знаешь человека, а на самом деле совсем его не знаешь. В офисе, деля с ней стол, я видела забавную, живую женщину, смешливую и любящую посплетничать. Но здесь, в этой темноватой переговорной, я вижу закаленного в боях воина, с отработанной легкостью уклоняющегося от выпадов руководства клиники.
– Мне представляется, – говорит она, – что вы пытаетесь применить к мисс Кавендиш моральный шантаж, когда говорите, что если она не отступится, то погибнут другие дети. Это к сведению принято. Хотя более ответственно с вашей стороны было бы увеличить штат клиники, а не сокращать его, по крайней мере до завершения разбирательства по несчастному случаю.