На стеклянной ширме остались брызги воды, и я опускаюсь на колени, чтобы их вытереть, а потом перехожу к поддону. Я нагибаюсь, чтобы почистить канавку вдоль основания стены, мое лицо оказывается у самого пола, и я вижу, что там что-то поблескивает, отражая свет. Рукой не достать, далеко; я беру ватную палочку и осторожно выуживаю.
Сначала мне кажется, что я нашла камушек или, может быть, подшипник. Потом я вижу в нем крошечное сквозное отверстие. Это жемчужина; очень маленькая, необычного бледно-кремового цвета. Должно быть, выпала из моего ожерелья.
Я возвращаюсь в спальню и нахожу в футляре ожерелье. Выпавшая жемчужина – такая же, как остальные, это точно. Но ожерелье не порвано.
Я не понимаю, как жемчужина могла вывалиться, если нить не порвалась. Это невозможно: какая-то логическая задачка, головоломка.
Напротив нашего офиса есть ювелирная мастерская. Я решаю отнести жемчуг туда и спросить.
Я пишу в «Монкфорд партнершип» жалобу на проблемы с домом. Ответа нет. Тогда я звоню Марку, риелтору, но он говорит, что со всеми техническими вопросами нужно обращаться непосредственно в компанию. В конце концов я кричу на него, чем, как я подозреваю, лишь ухудшаю ситуацию. Я даже пишу сообщение Эдварду. Он, разумеется, не отвечает.
Ко всему прочему я уверена, что освещение изменилось. Когда мы въехали, Марк сказал, что дом автоматически добавляет света для противостояния зимней депрессии. Если это так, то может ли он делать наоборот? Я не только не сплю как следует, но и просыпаюсь с сухими, зудящими глазами и чувством изнеможения.
Звонит Саймон и снова говорит, что может прийти. Так легко было бы сказать да. Я говорю ему, что подумаю. Я слышу восторг в его голосе, хотя он пытается его скрыть. Милый, благоразумный, надежный Саймон. Моя гавань в бурю.
А потом Эдвард Монкфорд отвечает на мое сообщение.
– Она исключительная, – говорит ювелир, катая жемчужину между большим и указательным пальцами и разглядывая ее через окуляр. – Если это то, о чем я думаю, то она очень и очень редкая.
Я показываю ожерелье в створчатом футляре. – Она может быть отсюда?
Он берет футляр и одобрительно кивает, увидев японские иероглифы.
– Кокити Микимото[11]. Такое не часто увидишь. – Достав ожерелье, он рассматривает его на свет, сравнивает с одиночной жемчужиной. – Да, точно такая же. Как я и думал, это жемчуг кеши.
– Жемчуг кеши? Что это значит?
– Морской кеши – это редчайший вид жемчуга, особенно если имеет почти круглую форму, как этот. Его добывают из раковин, содержащих больше одной жемчужины – близнецов, скажем так. Ядер у них нет, поэтому они так необычно светятся, сияют. Как я уже сказал, они крайне редки. Полагаю, что в какой-то момент ожерелье порвалось и жемчужины рассыпались. Владелец нанизал их заново, но одну пропустил.
– Понятно. – По крайней мере, я понимаю его слова. Но вот то, что они подразумевают – что Эдвард подарил мне ожерелье, которое изначально дарил другому человеку, – усвоить будет куда труднее.
Выходя из мастерской, я достаю телефон.
– Саймон? – говорю я, когда он отвечает. – Вы случайно не знаете, не дарил ли Эдвард Монкфорд Эмме ожерелье? И если дарил, то не рвалось ли оно?
Мне нужно тебя увидеть. Эдвард.
Я думаю над ответом и отправляю его. Ты все еще зол на меня, папочка?
Он откликается быстро. Не более, чем ты того заслуживаешь.
Хорошо. Значит, ты хочешь, чтобы я вернулась к тебе?
Посмотрим после того, что будет вечером.
Тогда я буду вести себя примерно. Коленки у меня уже подгибаются.
19.00. Надень ожерелье. Больше ничего.
Разумеется.
Два часа, чтобы готовиться, предвкушать, терпеть. Я раздеваюсь и берусь за дело.
– Как вы не понимаете? – горячо говорит Саймон. – Это доказывает, что он был там, когда она погибла.
Мы сидим в той кофейне рядом с «Надежда есть», где Эдвард Монкфорд ко мне подкатил. Двое людей сходятся, не загадывая наперед. Какой чудовищной это оказалось ложью. Тогда он, конечно, душой не кривил – хотел воспроизвести те элементы отношений с Эммой, которыми был доволен, выкинув те моменты, которыми доволен не был. Но, как сказала Кэрол, нельзя, рассказывая одну и ту же историю дважды, рассчитывать, что она закончится иначе.
Саймон продолжает рассуждать. – Простите, – говорю я. – Что вы сказали?
– Я сказал, что она надевала это ожерелье только ради него – знала, что я его терпеть не могу. В тот день мы должны были встретиться. Мы почти договорились. Но потом она все отменила. Сказала, что ей нездоровится, но я сразу подумал, не собралась ли она встретиться с Монкфордом.
Я хмурюсь.
– Послушайте, нельзя вчитывать все это в одну-единственную жемчужину. Это ничего не доказывает.
– Сами посудите, – терпеливо говорит он. – Как Монкфорд заполучил ожерелье, чтобы подарить его вам? Для этого ему нужно было быть там, когда оно порвалось. Но он понимал, что если жемчужины будут рассыпаны по полу, то будет ясно, что была борьба, а не самоубийство и не несчастный случай. Поэтому перед уходом он их все собрал – кроме той, что вы нашли.
– Но ведь она погибла не в ванной, – возражаю я. – Ее нашли у подножия лестницы.
– От ванной до лестницы всего несколько шагов. Он легко мог притащить ее туда и сбросить.
Я ни секунды не верю перегруженному предположению Саймона, но все равно не могу не признать, что жемчужина может оказаться уликой.
– Хорошо. Я свяжусь с Джеймсом Кларком – я знаю, что по средам он приезжает в город. Если хотите, приходите тоже. Услышите, как он опровергнет вашу гипотезу.
– Джейн… если хотите, я переберусь к вам на Фолгейт-стрит на несколько дней. – У меня, наверное, удивленный вид, поскольку он добавляет: – Я предлагал Эмме, но она не захотела, и я не стал давить. Вечно буду жалеть, что не проявил настойчивости. Будь я там тогда… – Его слова повисают в воздухе.
– Спасибо, Саймон. Но мы ведь даже не знаем наверняка, что Эмма была убита.
– Все улики до последней указывают на Монкфорда и ни на кого больше. Вы отказываетесь это признать по личным причинам. И мне кажется, нам обоим известно, по каким. – Его взгляд опускается на мой живот. Я краснею.
– А вами движут эмоции, вот вы и хотите, чтобы он был виновен, – парирую я. – И, для протокола, у нас с Эдвардом был короткий роман, только и всего. Мы больше не встречаемся.
Он улыбается, немного печально. – Понятное дело. Вы нарушили самое главное правило. Вспомните, что случилось с котенком.
Я все выщипала, выбрила, удалила и заголила. Наконец я надеваю жемчужное ожерелье; оно охватывает мое горло, словно пальцы возлюбленного. Мое сердце поет. Меня окатывают волны предвкушения.
До его прихода еще час. Я наливаю большой бокал вина и почти весь выпиваю. Потом, не снимая ожерелья, иду в ванную.
Снизу доносится какой-то звук. Опознать его трудно, но это может быть скрип ботинка. Я останавливаюсь.
Ау! Кто здесь?
Ответа нет. Я беру полотенце и выхожу к лестнице. Эдвард?
Тишина тянется, плотная и какая-то осмысленная. Волосы у меня на затылке шевелятся. Ау! снова говорю я.
На цыпочках я спускаюсь до середины лестницы. Оттуда виден каждый угол дома. Никого нет.
Разве что кто-то стоит прямо подо мной, скрытый каменными плитами. Я разворачиваюсь и медленно иду обратно, вглядываясь в щели между ними.
Никого.
Затем я слышу другой звук, вроде храпа. Он, кажется, доносится сверху. Но, подняв голову, я различаю писк, очень высокий, такой частоты, что человеческому уху он едва слышен. Он делается все громче, как будто пищит комар. Я зажимаю уши руками, но звук проникает мне прямо в голову.
Под потолком лопается лампочка, стекло разлетается и звякает по полу. Звук прекращается. Что-то отказало в технической системе дома. В гостиной перезагружается мой ноутбук. Свет в доме медленно гаснет и загорается снова. На экране ноутбука открывается домашняя страница «Домоправителя». Дом словно перезапустился.
Что бы это ни был за сбой, он миновал. И здесь никого нет. Я поднимаюсь обратно в ванную.
– Поразительно, – говорит Джеймс Кларк, глядя то на ожерелье, то на жемчужину. – Просто поразительно.
– Мы пока не поняли, что это значит, – говорю я. Саймон зыркает на меня, и я добавляю: – То есть мнения разделились. Саймон думает, что это может быть доказательством убийства Эммы Эдвардом. А я не понимаю, как это может сказаться на чем бы то ни было.
– Я вам скажу, на чем это может сказаться, – задумчиво говорит отставной полицейский. – На версии с Деоном Нельсоном. Будь там жемчужное ожерелье, порванное или нет, он бы его не оставил. Он бы его украл, и в таком случае мистер Монкфорд не мог бы его починить и подарить вам. Вот моя гипотеза, навскидку.
– В ту нашу встречу, – говорит Саймон, – после допроса, вы сказали, что у Монкфорда было алиби.
– Да. Ну, что-то вроде алиби. Если честно, я сразу понял, что вы так просто не отступитесь. А когда полугодовое следствие кое-как закончилось, меньше всего на свете мы хотели, чтобы сокрушенный горем бывший оспорил вердикт коронера. Поэтому, наверное, я говорил увереннее, чем следовало бы. Мистер Монкфорд показал, что в день смерти Эммы был на стройке в Корнуолле. Его видели в гостинице утром и еще раз – ранним вечером. Ничто не указывало на то, что он в течение дня возвращался в Лондон, поэтому мы склонились к тому, чтобы ему поверить.
Саймон смотрит на него. – Но ведь тогда получается, что он мог это сделать.
– Миллион человек мог это сделать, – мягко говорит Кларк. – Нам этого недостаточно. Нам нужны признаки того, что кто-то это