я, он дружелюбно и чуть насмешливо улыбнулся, словно сказал Лайонелу: «Я думаю, этот господин возьмет книгу о летающих тарелках».
Я знал Лайонела Дейвиса с детства. Книги были его жизнью, точно так же, как выпечка — моей. У него было доброе сердце и энциклопедические знания, от истории Древнего Египта до крутого детектива.
И внешность у него была словно у доброго кузнеца или прямодушного викария из романа Диккенса. Я очень хорошо знал его лицо, но такое выражение видел впервые.
Он вроде бы широко улыбался, но до глаз улыбка эта не доходила. А тик в левом уголке рта предполагал, что его истинное настроение отражают именно глаза, а не улыбка.
Если бы я и понял, что на лице Лайонела написано предупреждение, то все равно не смог бы ничего сделать, чтобы спасти его или себя. К тому моменту, как я вошел в читальный зал, симпатичный молодой человек с белоснежными зубами уже определился со своими дальнейшими действиями.
Начал с того, что выстрелил Лайонелу Дейвису в голову.
Глава 7
Грохот выстрела оказался не таким громким, как я ожидал.
Почему-то я сразу подумал о том, что в кино используют не настоящие, а холостые патроны и звук, соответственно, накладывают на «картинку» уже после съемок.
И я чуть не огляделся в поисках камер, съемочной группы. Стрелявший был красив, как кинозвезда, выстрел прозвучал негромко, ни у кого не могло быть никаких причин убивать такого милейшего человека, как Лайонел Дейвис, из этого следовало, что увиденное мною — часть некоего сценария, а отснятый фильм выйдет на экраны где-нибудь летом следующего года.
— Сколько мух ты проглатываешь ежедневно, стоя с отвисшей челюстью? — спросил убийца. — Ты хоть когда-нибудь закрываешь рот?
Похоже, я его забавлял, про Лайонела он уже забыл, словно убийство библиотекарей давно вошло у него в привычку, и он не видел в этом ничего необычного. Об угрызениях совести я уж не говорю.
Я услыхал свой голос, звенящий от злости:
— Что он вам сделал?
— Кто?
Хотя вы можете подумать, что недоумение, прозвучавшее в его голосе, было картинным, эдакой бравадой, посредством которой он хотел произвести на меня впечатление собственной жестокостью, уверяю вас, ничего такого не было и в помине. Я сразу понял, что он не связывает мой вопрос с человеком, которого только что убил.
Слово «безумный» характеризовало этого красавца далеко не полностью, но могло послужить отправной точкой для создания его словесного портрета.
Удивленный тем, что страха в моем голосе нет, а вот злости определенно прибавляется, я уточнил:
— Лайонела. Он был хороший человек. Добрый.
— А-а, ты про этого.
— Лайонела Дейвиса. У него были имя и фамилия, знаете ли. А также жизнь, друзья, он был личностью.
Недоумения на лице незнакомца прибавилось, улыбка как-то потускнела.
— Но ведь он был всего лишь библиотекарь?
— Ты — свихнувшийся сукин сын.
Улыбка застыла, лицо побледнело, даже закаменело, вдруг превратившись в гипсовую маску смерти Он поднял пистолет, нацелил его мне в грудь и со всей серьезностью заявил:
— Не смей оскорблять мою мать.
Обида, которую вызвали мои слова, столь не вязалась с безразличием, выказанным к жертве, что я нашел ситуацию крайне забавной. Но если бы с моих губ сорвался смешок, этот незнакомец точно меня бы пристрелил.
Глядя на наставленный на меня пистолет, я почувствовал, как страх входит в чертоги моего сознания, но не отдал ему ключи от всех комнат.
Чуть раньше, на улице, мысль о снайпере парализовала меня. Теперь я понимал, что боялся вовсе не снайпера, засевшего то ли на крыше, то ли в окне верхнего этажа. Я пришел в ужас, потому что не знал, снайпер ли действительно ловит меня в перекрестье оптического прицела или смертельная угроза исходит откуда-то еще. Если опасность только чувствуется, но нет возможности определить, откуда она исходит, тогда начинаешь бояться всех и вся. Мир становится враждебным от горизонта до горизонта.
Страх перед неизвестным едва ли не самый сильный из страхов, и устоять перед ним зачастую невозможно.
А вот теперь я идентифицировал своего врага. И хотя он мог быть социопатом, способным на любую жестокость, я почувствовал некоторое облегчение, потому что теперь знал его в лицо. Бесчисленные угрозы, которые наводняли мое воображение, растаяли как дым, замещенные одной реальной опасностью.
Его закаменевшее лицо смягчилось Он опустил пистолет.
Нас разделяли пятнадцать футов, так что я не решался броситься на него. Только повторил:
— Так что он тебе сделал?
Белозубый улыбнулся и пожал плечами.
— Я не пристрелил бы его, если бы не вошел ты.
К распирающей меня злости прибавилась душевная боль, вызванная смертью Лайонела. Голос мой задрожал от горя, не от страха.
— Что ты такое говоришь?
— Одному мне с двумя заложниками не справиться. Он был здесь один. Его помощник заболел. Других читателей в этот момент в библиотеке не было. Он собирался запереть двери… и тут появился ты.
— Только не говори, что я несу ответственность за его смерть.
— О, нет, нет, — заверил он меня, словно его заботили мои чувства. — Твоей вины в этом нет. Такое случается, тут уж ничего не поделаешь.
— Такое случается. — повторил я, в моем голосе звучало изумление. Я и представить не мог, что можно с такой небрежностью говорить об убийстве.
— Я мог бы застрелить тебя, — заметил он, — но, уже повстречавшись с тобой на улице, решил, что ты — более интересная компания, чем старый, занудный библиотекарь.
— А зачем тебе заложник?
— На случай, если возникнут осложнения.
— Какие осложнения?
— Ты увидишь.
Пиджак спортивного покроя сидел на нем достаточно свободно. Из внутреннего кармана он достал наручники.
— Сейчас я брошу их тебе.
— Мне они не нужны.
Он улыбнулся.
— Ты у нас шутник. Поймай их. Защелкни одно кольцо на правой руке. Потом ложись на пол, руки заведи за спину, чтобы я мог закончить работу.
Когда он бросил наручники, я отошел в сторону. Они ударились об один из столиков для чтения, свалились па пол.
Он вновь навел на меня пистолет.
И хотя такое случилось со мной уже во второй раз, легче мне от этого не стало.
Я никогда не держал в руках стрелкового оружия, о самой стрельбе даже не говорю. В моей профессии более всего на оружие тянет нож для резки торта. Возможно, скалка. Но мы, пекари, не носим скалку в плечевой кобуре, а потому в подобных жизненных ситуациях оказываемся совершенно беззащитными.
— Подними наручники, здоровяк.
Здоровяк. А ведь он не уступал мне ни ростом, ни комплекцией.
— Подними их, а не то я сделаю из тебя второю Лайонела и подожду, пока в библиотеку зайдет еще один заложник.
Я использовал горе и злость, вызванные убийством Лайонела, для подавления страха. Страх мог подчинить меня себе, лишить всего человеческого, но тут я осознал, что бесстрашие может стать причиной моей смерти.
Мудро признав собственную трусость, я наклонился, поднял наручники, защелкнул одно стальное кольцо на правом запястье.
Незнакомец схватил связку ключей со стойки библиотекаря.
— Пока не ложись. Стой, где стоишь, чтобы я видел тебя, пока буду запирать дверь.
Он уже миновал половину пути между стойкой и портретом Корнелия Рутефорда Сноу, когда дверь открылась. Вошла молодая женщина (я ее видел впервые) с несколькими книгами в руках.
Она была красивее апельсинового торта с шоколадной глазурью, украшенного засахаренной апельсиновой цедрой и вишнями.
Я не мог допустить, чтобы этот псих застрелил ее на моих глазах, только не такое очаровательное создание.
Глава 8
Она была красивее шоколадного суфле со взбитыми сливками, которое подают в вазочке от Лиможа на блюде от Лиможа на серебряном подносе при свечах.
Дверь захлопнулась у нее за спиной, она сделала несколько шагов, прежде чем поняла, что попала в необычную ситуацию. Она не могла видеть труп, его скрывала стойка, но заметила наручники на моем правом запястье.
И заговорила потрясающе хрипловатым голосом. Эффект только усиливался от того, что к убийце она обратилась театральным шепотом:
— Это пистолет?
— А что, не похоже?
— Ну, это может быть игрушка. Или действительно настоящий пистолет?
Псих указал пистолетом на меня.
— Хочешь посмотреть, как я его застрелю?
Я почувствовал, что перестал быть самым ценным из заложников.
— Пожалуй, это уже перебор.
— Мне нужен только один заложник.
— Тем не менее, — ее апломб просто потряс меня. — ты мог бы выстрелить в потолок.
Киллер улыбнулся молодой женщине, так же обаятельно, как совсем недавно, на улице, улыбался мне. Пожалуй, на этот раз улыбка получилась даже еще более теплой и восхитительной.
— Почему ты говоришь шепотом?
— Мы же в библиотеке. — прошептала она.
— Обычные правила отменены.
— Ты — библиотекарь?
— Я? Библиотекарь? Нет. Если уж на то пошло…
— Тогда у тебя нет права отменять действующие правила, — она чуть возвысила голос.
— Вот что дает мне это право, — заявил он и выстрелил в потолок.
Она посмотрела на окна. Улица виднелась лишь сквозь зазоры между наполовину закрытыми жалюзи. Когда перевела взгляд на меня, я понял, что выстрел, вернее его громкость, разочаровал ее. Стены, уставленные книгами, глушили звук. Если бы выстрел услышали снаружи, то подумали бы, что кто-то кашлянул.
Не подав вида, что легкость, с которой киллер пускал в ход оружие, напугала ее, девушка спросила:
— Можно, я положу куда-нибудь эти книги? Они тяжелые.
Киллер пистолетом указал па один из столиков:
— Туда.
Пока женщина клала книги на столик, киллер прошел к двери и запер ее, не спуская с нас глаз.
— Я не собираюсь критиковать ваши действия, - вновь заговорила женщина, — и уверена, в своем деле вы разбираетесь лучше меня, но вы ошибаетесь, заявляя, что вам нужен только один заложник.